Кирилл Кожурин - Протопоп Аввакум. Жизнь за веру

• Название: Протопоп Аввакум. Жизнь за веру
• Автор: Кирилл Кожурин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-235-03454-9

Протопоп Аввакум Петров (или Аввакум Петрович, 1620–1682) принадлежит к числу наиболее ярких фигур русской истории. С необыкновенной мощью явил он миру те качества, в которых отразился русский человек во всём многообразии его характера, — несокрушимую волю, силу духа, страстность, готовность к самопожертвованию во имя великой идеи. Помимо прочего, Аввакум — несомненно, гениальный писатель, на столетия опередивший своё время. Написанное им в пустозёрском заточении автобиографическое «Житие» — жанр прежде немыслимый в отечественной литературе! — одно из самых сильных произведений не только русской, но и мировой словесности. Представленная в серии «ЖЗЛ» книга о нём во многих отношениях необычна. Прежде всего потому, что она принадлежит перу старообрядческого историка и даёт именно старообрядческий, во многом непривычный и неожиданный для неподготовленного читателя взгляд и на биографию «огнепального» протопопа, и на церковный раскол второй половины XVII века, и на всю русскую историю этого и последующего времени.

---

И вот, 10 марта 1629 года в царской семье родился долгожданный наследник. На восьмой день от рождения царственного младенца приходилась память двух святых: «преподобнаго отца нашего Алексия, человека Божия, и преподобнаго отца нашего игумена Макария, Колязинского чюдотворца». Для новорожденного было выбрано имя на «первую литеру»…

Соратник и соузник Аввакума по пустозёрскому заточению диакон Феодор впоследствии вспомнит ещё об одном пророчестве относительно нового царя: «В Суздальском уезде был некто пустынник, Михаил именем, свят муж, до мору еще преставился (то есть до 1654 года. — К. К.); ныне тут и пустыня заведена над мощми его; и тот глаголал о нем пророчески до отступления еще задолго и до Никона. Егда седе на царство он, и пришедшии неции христолюбцы в пустыню ко святому Михаилу, рабу Божию, и возвестиша ему: “Иной царь государь воцарился ныне после отца своего” — и Михаил рече им: “Несть царь, братие, но рожок антихристов”. Еже и бысть ныне — видим брань его на Церковь Христову». Впоследствии и эти пророчества святого пустынника сбылись…

По существовавшему правилу, после смерти царя Михаила Феодоровича шестнадцатилетний Алексей Михайлович формально был избран на царство Земским собором из представителей духовенства, бояр, служилых, торговых «и всяких чинов людей». Интересно, что при избрании молодой царь не взял на себя никаких письменных обязательств, «что прежние цари выдавали», да с него их «и не спрашивали, потому что разумели его гораздо тихим». По иронии судьбы царь, при котором и по вине которого произошла одна из страшнейших катастроф в русской истории — церковный раскол и последовавшие за ним кровавые гонения на старообрядцев, — у историков получит наименование «Тишайшего». Однако не следует забывать, что эпитет «тишайший» был лишь одним из официальных титулов монарха. Отец Алексея Михайловича Михаил Феодорович и даже его сын Пётр I, назвать которого «тишайшим» ни у одного историка язык не повернётся, тоже титуловались «тишайшими» в официальных документах.

В первые годы царствования Алексея Михайловича властью фактически распоряжался его «дядька», то есть воспитатель, ближний боярин Борис Иванович Морозов (1590–1661). Человек умный, ловкий, достаточно образованный и известный своей привязанностью к иностранцам и иностранным обычаям, Морозов неотлучно находился при царевиче в течение тринадцати лет, а впоследствии даже стал его свояком, женившись в 1648 году на А.И. Милославской, родной сестре царицы Марии Ильиничны, брак которой с царём незадолго до того сам и устроил. Именно Морозов познакомил своего воспитанника с Западом, обучал его космографии, географии, привил привычку носить западную одежду и вкус к хозяйственной деятельности. К несчастью, посеянная и взращённая в царевиче его воспитателем любовь ко всему заграничному сопровождалась пренебрежением к своему, отечественному, пренебрежением, которое впоследствии вырастет в отторжение, а у его сына Петра приобретёт формы поистине чудовищные, перерастая в лютую ненависть к старой Московской Руси. Даже такой благожелательно настроенный к Алексею Михайловичу историк, как В.О. Ключевский, писал: «Царь во многом отступал от старозаветного порядка жизни, ездил в немецкой карете, брал с собой жену на охоту, водил её и детей на иноземную потеху, “комедийные действа” с музыкой и танцами, поил допьяна вельмож и духовника на вечерних пирушках, причём немчин в трубы трубил и в органы играл; дал детям западнорусского ученого монаха (Симеона Полоцкого), который учил царевичей латинскому и польскому».

Существует ещё один миф, всячески поддерживаемый историками, — миф об особой набожности и благочестии царя Алексея Михайловича, о его невмешательстве в церковные дела и благоговейном отношении к церковной службе. Однако, по словам того же В.О. Ключевского, на поверку оказывается, что «ни мысль о достоинстве сана, ни усилия быть набожным и порядочным ни на вершок не поднимали царя выше грубейшего из его подданных. Религиозно-нравственное чувство разбивалось о неблаговоспитанный темперамент, и даже добрые движения души получали непристойное выражение».

В этом смысле характерно свидетельство архидиакона Павла Алеппского о поведении царя Алексея во время всенощного бдения, которое проходило в Саввино-Сторожевском монастыре в присутствии патриарха Антиохийского Макария. «Кончили службу, — пишет Павел, — и чтец начал первое чтение из жития святого, сказав по обычном начале: “Благослови, отче”, как обыкновенно говорят настоятелю. В это время царь сидел в кресле, а наш учитель на другом. Вдруг царь вскакивает на ноги и с бранью говорит чтецу: “Что ты говоришь, мужик, блядин сын, ‘благослови, отче’? Тут патриарх. Скажи: ‘благослови, владыко’!” Чтец затрепетал и, пав в ноги царю, сказал: “Государь мой, прости меня!” Царь отвечал: “Бог простит тебя”. Тогда чтец встал и повторил те же слова, а наш учитель произнес: “Молитвами святых отец”… Когда началось чтение, царь велел всем присутствующим сесть. От начала до конца службы он учил монахов обрядам и говорил, обходя их: “Читайте то-то, пойте такой-то канон, такой-то ирмос, такой-то тропарь таким- то гласом”. Если они ошибались, он поправлял их с бранью, не желая, чтобы они ошибались в присутствии нашего владыки патриарха. Словом, он был как бы типикарием, то есть учителем типикона (уставщиком), обходя и уча монахов. Он зажигал и тушил свечи и снимал с них нагар… С начала службы до конца царь не переставал вести с патриархом беседу и разговаривать».

В другой раз, уже в пору своих натянутых отношений с Никоном, царь, возмущённый высокомерием патриарха, поссорился с ним из-за церковного обряда прямо в церкви в Великую пятницу и выбранил его обычной тогда бранью, обозвав Никона «мужиком, блядиным сыном».

О самодурстве Алексея Михайловича свидетельствуют и другие факты. «Страдая тучностью, царь позвал немецкого “дохтура” открыть себе кровь. Почувствовав облегчение, он по привычке делиться всяким удовольствием с другими предложил и своим вельможам сделать ту же операцию. Не согласился на это один боярин Стрешнев, родственник царя по матери, ссылаясь на свою старость. Царь вспылил и прибил старика, приговаривая: “Твоя кровь дороже что ли моей? или ты считаешь себя лучше всех? ”». В 1660 году, когда князь Хованский был разбит в Литве и потерял почти всю свою двадцатитысячную армию, царь спрашивал в Думе бояр, что делать. Боярин И.Д. Милославский, тесть царя, не бывавший в походах, неожиданно заявил, что если государь пожалует его, даст ему начальство над войском, то он скоро приведёт пленником самого короля Польского. «Как ты смеешь, — закричал на него царь, — ты, страдник, худой человечишка, хвастаться своим искусством в деле ратном! Когда ты ходил с полками, какие победы показал над неприятелем?» Говоря это, царь вскочил, дал старику пощёчину, надрал ему бороду и, пинками вытолкнув его из палаты, с силой захлопнул за ним двери.

В первые годы своего царствования Алексей Михайлович не проявлял особого интереса к управлению вверенным ему государством, предпочитая проводить большую часть своего времени в развлечениях и удовольствиях. Знаменитое выражение «делу время, и потехе — час» было придумано именно им. Он даже изобрёл особую тактику с целью избавляться от докучавших ему челобитчиков: «Да ныне государь все в походех и на мало живет (в Москве. — К.К.), как и воцарился; а се будет поход в Можайск; а где поход ни скажут государев, и он, государь, не в ту сторону пойдет».

Как известно, любимым развлечением царя была соколиная охота, которой он посвятил даже целый трактат. Ещё одним увлечением было садоводство и огородничество, причём в этой области Алексей Михайлович доходил до крайностей. «Царь, имея склонность к экспериментаторству и по-детски любя всё “диковинное”, пытается завести в подмосковном хозяйстве многие южные растения, в том числе даже виноград, даже хлопчатник и даже тутовое дерево. Разумеется, затеи эти провалились — не желали расти в Подмосковье такие культуры, как арбузы шемахинские и астраханские, финиковое дерево, миндаль и дули венгерские. Однако царь был на редкость упрям в своих начинаниях и до конца жизни мучил подчиненных своими “проектами”. Всё это весьма похоже на затеи капризного избалованного барчука-“недоросля”, которому ни в чём не отказывают. Мысль завести шелководство под Москвой не даёт царю покоя, и он наказывает, кроме “шёлковых” заводчиков, “которые б умели червей кормить и шолк делать… такова мастера сыскать, хотя дорого дать, хто б умел завесть и червей кормить таким кормом, который был бы подобен туту, или ис тутового дерева бить масло и, в то масло иных дерев лист или траву обмакивая, кормить червей”… Садовнику-немцу Индрику царь предлагает совершить “дело наитайнейшее” — привить на яблоне “все плоды, какие у Бога есть”. Озадаченный садовник врать не стал: “Все плоды, государь, невозможно привить”. Но царь был, как известно, упрям и приказал приступить к тайному эксперименту» (Кутузов).