Михал Гедройц - По краю бездны. Хроника семейного путешествия по военной России

• Название: По краю бездны. Хроника семейного путешествия по военной России
• Автор: Михал Гедройц
• Издательство: Астрель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-271-45447-9

Михал Гедройц родился в Польше в 1929 году. В 1939 году, когда страну захватили Германия и СССР, отца, который был юристом и видным политическим деятелем, посадили в тюрьму, а мать, сестер и Михала депортировали. Они жили в Сибири, затем в Иране, Палестине, Ливане, а в конце войны оказались в Великобритании. В своих воспоминаниях Гедройц рассказывает о том, как быстро ему пришлось взрослеть. В его истории много драматичных и даже трагических моментов, но вся она пронизана удивительным достоинством и оптимизмом.

---

Однажды после обеда справа показалась бескрайняя водная гладь. Кто-то сказал, что это озеро Балхаш. На самом деле оно больше похоже на море, чем на озеро, и я первый раз в жизни видел сразу столько воды. В тот день озеро было бурным, и волны подступали к колесам нашего вагона. Я смотрел как завороженный. Потом, за Алма-Атой показались подступы к могучим снежным хребтам Тянь-Шаня. Виды становились все эффектнее. Поезд повернул на запад и шел вдоль подножия этих величественных гор всю дорогу до Ташкента.

Не доезжая 50 миль до пункта нашего назначения, в Чимкенте, мы впервые столкнулись с дынями в изобилии и целыми кувшинами грубого местного вина, все очень задешево. Хлеба, увы, не было… Вид у всего этого был очень соблазнительный, и мы — неопытные чужаки — перестарались с дынями. За это мы поплатились — диареей, жертвой которой пали многие, в том числе и я. Мать, не очень понимая, что делать в этой ситуации, велела мне попробовать красного вина. Я выпил здоровую кружку, заснул крепким сном и проснулся через несколько часов полностью исцеленным. С этого момента я безоговорочно верил в способности матери к импровизации, не говоря уж о целебных свойствах красного вина.

Мы подкатили к вокзалу в Ташкенте, вымотанные долгой дорогой и дезориентированные жарой. На огромной площади перед вокзалом было полно народу, живущего здесь в надежде дождаться своего шанса и продолжить путь. Мы выгородили себе свое пространство. Вокруг нас было заметно большое количество поляков в военной форме. Казалось, что ташкентский вокзал оккупирован поляками, что было неудивительно, поскольку ставка генерала Андерса располагалась неподалеку, в Янгиюле, не более чем в 30 километрах отсюда. Было отрадно видеть, что НКВД здесь на вторых ролях.

Ташкент был полон лязгающих трамваев. Для меня с тех пор, как я побывал во Львове, трамваи ассоциировались с большими городами. Ташкент явно был одним из них, и я был полон решимости его исследовать. Мать, поглощенная обсуждением следующей фальшивой компостировки с нашим ангелом-хранителем, сержантом, и уверенная, что моего знания жизни хватит для такого спонтанного туризма, отпустила меня. Я и вскочил в следующий же трамвай и начал свои странствия.

Новые советские площади, казалось мне, слишком давят, а старый Ташкент с его низкими домами и высокими стенами из высушенной солнцем грязи — не слишком привлекателен. Но базары отличались великолепием красок. Я не мог оторвать глаз от тюбетеек на головах мужчин, выложенных пирамидками изюма и кураги, наслаждался атмосферой чайных домов. Но в конце дня меня ожидал зловещий эпилог. На одной трамвайной остановке мне пришлось обеими руками тянуться к поручням, так на меня напирала неизвестно откуда взявшаяся толпа молодых людей. Уже в трамвае я увидел, что оба кармана моих брюк разрезаны бритвой. Я с облегчением обнаружил, что мои несколько рублей остались при мне, несмотря на попытку социалистического перераспределения ресурсов. В наш лагерь у вокзала я вернулся очень усталым и с уймой историй.

Тем временем наш сержант в качестве прощального подарка вручил матери свежевырезанный поддельный штамп на следующий отрезок нашего пути. На следующее утро после теплых прощаний и объятий мы сели на поезд до Самарканда.

Где-то в 70 километрах от Ташкента мы пересекли полноводную Сырдарью. Эта встреча повергла нас в благоговейный трепет. Тогда я не вполне отдавал себе отчет в том, что нам предстояло оказаться на одном из великих ристалищ истории, «Трансоксиане», как называли ее мужи Средиземноморья. Эти огромные просторы азиатской степи раскинулись между древними реками Оксусом и Яксартесом, сегодняшними Амударьей и Сырдарьей. Большую часть региона занимает пустыня Кызылкум, которая простирается к северу от Аральского моря. Ее южная часть благословлена двумя важными оазисами, Самаркандом и Бухарой, и плодородной Ферганской долиной. Где-то в 330–327 годах до н. э. Александр Великий сделал в этом плодородном уголке привал на пути в Индию. И как было у него в заводе, он основал здесь еще одну Александрию — Александрию Дальнюю — на левом берегу Яксартеса, недалеко от того места, где мы переехали реку на пути из Ташкента в Самарканд. В 1336 году в местечке под названием Кеш, где-то в 80 километрах от Самарканда, родился ребенок, которому предстояло войти в историю под именем Тимура Хромого, или Тамерлана. Он сделал Трансоксиану центром своей империи.

Мы лишь мельком увидели Самарканд из окна вагона. Мне он запомнился как город, укромно укрывшийся в сени дерев. Это и неудивительно: он находится в центре прекрасного оазиса. Здесь во время пьяной ссоры Александр убил Клита, своего ближайшего друга и лучшего командующего конницей; здесь Тамерлан основал свою столицу — город, знаменитый своей великолепной архитектурой. И по сей день историки и туристы стекаются в Самарканд на его могилу. И здесь, в Самарканде, украли наш последний мешок сухарей из Николаевки, но это было уже не так важно.

Мы продолжали свой путь и наконец оказались на маленькой станции посреди чиста поля под названием Карши. Робин Лейн-Фокс пишет, что в Карши Александр забрал лучших местных лошадей для своей обессилевшей армии. 15 июля 1942 года в Карши мы без проблем сели на местный поезд, направлявшийся в Гузар, и прибыли туда во второй половине дня, через 13 дней после отъезда из Николаевки. В тот же день, 15 июля, генерал Андерс дал приказ начинать вторую эвакуацию. Мы услышали новости на станции.

* * *

Гузар — довольно большой, ничем не примечательный город, но в разгар лета 1942 года ему выпала честь стать смертельной западней для тысяч людей. Генерал Андерс замечает в мемуарах: «В Гузаре состояние здоровья наших людей (солдат и гражданских лиц) было отчаянное». Солдаты польского резерва и примыкавшего к нему лагеря гражданских лиц погибали от брюшного тифа, дизентерии и малярии, косивших каждого десятого. Самым переполненным отделением местной больницы был морг. В Гузаре долго не задерживались.

По приезде мать отправилась в польский генштаб, пытаясь найти пана Пиотровского, который подписал наш вызов в Гузар. Это должен был быть один из двух Пиотровских, знакомых родителям до войны, вероятно, государственный нотариус в Слониме. Но его там уже не было. Позже мы узнали, что и он пал жертвой тифа. Вместо него она случайно наткнулась на капитана Базилевского, мужа нашей знакомой гитаристки. Он предложил нам временный кров, пристройку в доме, где жили они с женой. В главной комнате дома мы обнаружили пани Базилевскую, она была очень нездорова и лежала в постели. Она не стала или не смогла общаться со своими новыми жильцами. Гитара молчала.

На следующее утро мы все пошли на мессу в расположении штаба. Это оказало на нас восхитительно очистительное воздействие. Впервые с апреля 1940 года мы подходили к исповеди и причастию. Я предложил свои услуги в качестве алтарника, и мое предложение было принято. Я обнаружил, что все еще помню все возгласы на латыни.

Теперь мать была готова биться за то, чтобы нас включили в предстоящую эвакуацию в Иран. Это была сложная задача и физическое испытание: штаб осаждали гражданские, умоляющие о шансе на спасение. Мать, вымотанная дорогой и ослабленная хроническими приступами дизентерии, была не в состоянии чего-то добиться. Впервые она начала терять надежду.

И тут чудесным и решительным образом вмешалось провидение. Сегодня я склонен видеть в этом участие отца. Услышав нашу фамилию, к матери подошел офицер и представился капитаном Антонием Гедройцем, нашим дальним родственником и другом дяди Хенио. Он тут же записал нас своими членами семьи — что означало, что мы попадаем в число эвакуируемых, — и перевез нас к себе. Кроме того, он сообщил дяде Хенио, находившемуся на базе эвакуации в Красноводске, что мы уже едем. Через два или три дня НКВД выпустило указания по эвакуации польской армии с членами семьи в Иран.

Антоний Гедройц был из другой половины нашей семьи, обосновавшейся в деревне Корве,[26] немного севернее Вильно. Мы были не очень близки, собственно говоря, мать видела его первый раз в жизни. Но в Гузаре она вынуждена была признать, что перед ней стоял «самый красивый мужчина в клане». Его жена и двое детей (один умер в Сибири) были уже с ним. Анджей, единственный сын, оставшийся в живых, был почти моим ровесником, и мы с ним подружились. С годами мы стали общаться меньше, но сыну Анджея Каролю (сегодня он полицейский в канадской конной полиции) много лет спустя предстояло стать моим близким другом.

Отправление должно было состояться через две недели. Эти две недели стали нашей последней битвой. Это уже был не голод — армия делила с нами свой рацион из риса и говядины, — а тяжелые болезни. Мать страдала от хронической дизентерии, а сестры заболели малярией. Я умудрился оставаться в относительном здравии.