Рувим Фраерман - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Рувим Фраерман
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1958

В сборник советского писателя Рувима Фраермана вошли повести («Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви», «Васька-Гиляк», «Никичен», «Шпион»), рассказы («Смерть Юн Фа-фу», «Два снайпера», «Каникулы» и др.), сказки (сказки по мотивам китайского фольклора «Желанный Цветок», «Два рыбака», «Ель и дуб» и др.)

---

На тугурских рыбалках отдыхали. Кончился ход горбуши, а летняя кета еще не шла.

Вчера на промысла приехала кинопередвижка культурной группы Комитета севера. О том, что будут показывать кино, было задолго известно в стойбищах. С Бурукана по Тугуру спустились семьи бытальского рода. С Ульбана пришел на оленях далыгирский род, а бэтюнский род приехал на шаланде с Шантар.

Ни Чильборик, ставший юношей, ни отец его Васильча, ни Улька, уже собиравшаяся умирать, не узнавали места своих одиноких стоянок.

Вокруг промыслов и зимой и летом стояли становища. Тайга отодвинулась, оставив только пни. Охотники уходили за зверем и снова возвращались к морю.

Никто не тратил ровдуги на урасу, не покупал бересты. И зимой и летом жили в юртах, крытых тесом и законопаченных мхом.

День стоял теплый. Кинопередвижка уехала дальше на Чумукан.

Бытальский род снял свои палатки. Далыгирский род навьючил оленей, а бэтюнский род разместился в шаланде. Тут были: Олешек с Никичен, Хачимас, Чильборик с Васильчем, две семьи из бэтюнского рода и три из чужого рода.

С катера на шаланду прыгнул человек в тюленьей куртке. Глаза его смотрели весело. Навстречу ему поднялся со скамьи Олешек и широко улыбнулась Никичен.

— Садись сюда, комиссар!

Олешек все еще по-старому называл Небываева, хотя тот уже был не комиссаром, а директором лесопильного завода и начальником Шантарского строительства.

Бэтюнцы отодвинулись, чтобы дать ему место. Тунгусы из чужого рода сняли шапки и дружески кивнули ему.

Небываев пожал им руки, потом сел и оглянулся на берег. Он был доволен и берегом, и солнцем, пляшущим на волнах, и вчерашней ночью у скалы Сырраджок. Еще три семьи удалось завербовать на Шантары.

Небываев угостил Никичен папироской. Она попыхтела ею, затем незаметно бросила за борт и закурила трубку.

— Ну как, Никичен, понравилось тебе вчера кино? — спросил Небываев.

Никичен закрыла глаза и темной рукой коснулась своего лба.

— Голова болит!.. — И, помолчав немного, добавила: — Человек имеет только одну тень. Вы же имеете их много и при солнце и в темноте, когда даже деревья теряют их.

Олешек залился смехом, откинулся на спину, заболтал ногами в воздухе. Он выражал свою радость по-детски, хотя лицо его было мужественно и редкие монгольские усы висели над тонким ртом.

Небываев с улыбкой смотрел то на хохочущего Олешека, то на молчаливую Никичен. Она была красива. С непокрытой головой (знак замужества), с открытым взглядом темно-карих глаз на смуглом, в меру широком лице, она мало походила на тунгуску. Но сына своего, как все женщины ее племени, держала за спиной в берестяной люльке.

— Взял ее замуж? — сказал Небываев.

— Как же, как же! — радостно ответил Олешек.

Это знакомое восклицание напомнило вдруг Небываеву джуг-джурскую тайгу и походы, когда на фронте под Якутском он видел рядом с собой всегда веселого и преданного Олешека.

— «Как же, как же»… — задумчиво повторил Небываев. — Давно мы с тобой не виделись, Олешек. Никак не встретимся. Я на лесопилке, ты в тайге с артелью. Расскажи, много ли оленей отдал за Никичен?

Олешек ответил не сразу. Мало слов приходит на язык. Олешек сплюнул за борт и пересел ближе к Небываеву. Был он в русской одежде лесоруба — в ичигах, перевязанных бечевкой у щиколотки, в суконной поддевке.

— Долго будем плыть до Шантар, рассказать можно. Однако сам много знаешь… — сказал он задумчиво. — Не платил я за Никичен оленей, не брал с нее ровдугу на урасу. Взял только одного севокина — белого оленя, самого верного, самого резвого — сердце Никичен. И привел его из тайги на аркане длинных дней. Так говорит наша песня.

И Олешек начал свой рассказ с того, как четыре года назад он вместе с Небываевым вернулся в Чумукан.

13. «На аркане длинных дней»

Каждую весну Васильча с семьей спускался с Шильских гор и ставил свою урасу на берегу Тугура. Чильборик вырос за шесть лет, Но по-прежнему любил взбираться на скалу, стоять над стремниной и глядеть на море, вспоминая голубых лис, о которых когда-то рассказывала Улька.

Однажды он увидел, как в залив вошел пароход и бросил якорь.

«Не те ли это люди, которые искали когда-то старый дом?» — подумал Чильборик и бросился бегом со скалы, чтобы встретить спущенные с парохода шлюпки.

Пароход был другой, и людей было много. Они привезли сети, пилы и не искали ни котла, зарытого под скалой, ни старого дома.

«Нет, это не те люди», — подумал Чильборик.

Но одного человека он узнал. Когда-то ночью на Лосевых Ключах Чильборик сидел на его коленях, и олени пили из берестяной купели воду.

И другой человек показался ему как будто знакомым. Но одежда на нем была странная, — Чильборик никогда не видел красноармейской шинели.

Человек этот с радостью вошел в урасу Василии, сел на камалан и заговорил по-тунгусски.

— Кто теперь голова в Чумукане? — спросил он.

— Чекарен, — ответил Чильборик.

— Кто теперь силен в Чумукане?

— Купец Грибакин и урядник Матвейча.

— Кто теперь богат из тунгусов?

— Осип Громов с сыном Прокофием.

— Где же Хачимас из бэтюнского рода?

— Иди в Чумукан, и ты узнаешь все! — ответил Чильборик, которому надоели вопросы.

Человек поднялся и, в самом деле, пошел по чумуканской тропе. Он снял шинель и нес ее под мышкой, как оленью шкуру.

Люди на берегу шумели, устраивая лагерь, валили лес, жгли большие костры. Пароход стоял на месте.

— Придется нам снова перекочевать с Тугура на Лосевые Ключи, — сказала Улька Чильборику.

— Подождем, — ответил тот. — Я слышал — гиляки тоже рубят лес на Семи Озерах и гонят его по воде в Амур. Я слышал — на Шантары приходят пароходы; там поселились люди и что-то строят.

— Чильборик прав, — сказал Васильча. — Отодвинем свою урасу подальше и подождем. А человека, ушедшего в Чумукан, я вспомнил. Это охотник и пастух Олешек…

И в Чумукане с трудом узнали Олешека. Он пришел туда на пятый день, усталый. Он отвык ходить по тайге и, увидев, наконец, чумуканскую мель, сел на песок и долго слушал свист куликов.

Чумукан был по-прежнему беден и мал. Среди темных юрт блестела крыша грибакинокого дома. Бэтюнский род стоял стойбищем на берегу Уда.

Олешек пришел в совет и нашел там одного Грибакина. Купец долго смотрел на шинель Олешека; угрюмое лицо его хмурилось. Но Олешек тихо стоял перед ним, наконец сказал:

— Что ты делаешь тут, купец?

— Разве ты не видишь, что совет в моем доме? — громко ответил Грибакин.

— Где Хачимас?

— Хачимас — голова в совете, а сейчас ловит корюшку.

Олешек ушел, больше ни о чем не спросив.

Стойбище стояло на той же поляне. Темная река по-прежнему бежала по отмели.

Мальчишки, игравшие в бабки, увидев Олешека, поглазели немного и переменили игру. Они поставили бабки в кружок, положили посредине щепку, изображавшую костер, и назвали игру «мата-оморен» — «гость пришел».

Олешек спросил у них, где халтарма Хачимаса.

То была уже не халтарма, а настоящая ураса, крытая до низу двойной ровдугой.

Из урасы вышла девушка. Олешек радостно подбежал к ней.

— Никичен!

Девушка отступила.

— Никичен! — повторил он.

Она качала головой. Все не верилось, что это Олешек. Потом вскрикнула, засмеялась, протянула ему руку.

Они вошли в урасу. Вдоль стен лежали камаланы, похожие на шахматные доски, из квадратов черных и белых шкур. Над очагом на лыках висела эмалированная посуда.

— Богат твой дом, — задумчиво сказал Олешек. Он сидел, стараясь не смотреть на Никичен. Как только поднимал глаза, она хватала шкуру, валявшуюся у очага и начинала мять.

То не было смущением. Но мужчина не должен видеть женщину без работы.

— Оставь шкуру, — усмехнувшись, заметил Олешек.

Он внимательно, с нежностью смотрел на Никичен.

Она казалась высокой для тунгуски, слишком узко было ее лицо и не слишком черны глаза. Не потому ли до сих пор никто не взял ее замуж? Платок, прикрывавший косы, говорил, что она еще девушка. В ухе блестело стеклышко от серьги. На поясе поверх нанковой рубахи висела серебряная цепочка от трубки и медный игольник.

— Сколько дней прошло, как мы расстались? — сказал Олешек. — Считала ли ты, Никичен?

— Я считать не умею. Когда солнце всходило, говорила — день; когда солнце заходило, говорила — ночь. Но я ждала тебя долго.

Никичен оставила шкуру, достала из кожаного мешочка жилку с бисером и открыла игольник. Она вышивала, когда пришел Олешек. Почти готовая каптарга лежала на камалане рядом. И узор на ней — пальмы, смолевки и мак — был уже знаком Олешеку.

— Для кого ты снова вышиваешь каптаргу?

Лицо Никичен потемнело, она нахмурилась, отвела свой взгляд в сторону.