Максим Перельман - Переход

• Название: Переход
• Автор: Максим Перельман
• Жанр: Научная Фантастика

Судьба и человек, прошлое и будущее, поступки, которые его творят и замыслы, которым не дано осуществиться. Смогу ли я стать богатым, преуспевающим, счастливым человеком, или все, что меня ждет, это тусклая рутина повседневной жизни, незаметно выматывающая душу? Все это близко каждому из нас, этими вопросами живет и главный герой. Он молод и внешне благополучен, но фасад, скрывающий до поры до времени его существование, рушится внезапно и необратимо. Третий рейх, любовь, которая проходит сквозь века, вечная молодость, несметные деньги, наконец, инопланетный разум, все это и намного большее обрушивается на главного героя. Сюжет, замешанный на глубоких философских мыслях, скорость, с которой разворачиваются события, происходящие с обычным на первый взгляд человеком и даже точка, поставленная в конце, означает куда большее, чем конец, скорее намек, что для него все только начинается...

---

Он долго молчал, потом тронул меня за руку:

— Послушай меня ещё немного, Ральф. Возможно, я — сумасшедший. Но тогда ты был гораздо более безумен, чем я. Потому что все наши идеи — твои. Ты придумал их, а я и другие поверили в них. И инопланетяне назначили на главную роль в спектакле, который называется «Великая миссия», тебя, Ральф, потому что твоя религия совпала с их идеями. Твои мысли о борьбе с Создателем были ими уловлены, и они пришли к нам на помощь, прося помощи у нас. У меня есть рукописи, написанные тобой, в которых ты излагаешь постулаты своей веры ещё в начале тридцатых годов.

Мой разум отказывался верить ему. Я резко отдёрнул руку и сказал:

— И эти рукописи хранятся в том же таинственном замке, в который вы меня пытаетесь заманить. Но я — человек, рождённый в тысяча девятьсот семьдесят четвёртом году двадцатого века, не могу отвечать за мысли и действия человека, окончившего свою жизнь за сорок лет до моего рождения.

Генрих молчал.

— Я современный человек, — продолжил я, — и не надо пугать меня тем, что я имею к вашим нацистским преступлениям какое-либо отношение. Но, если на одну секунду поверить в тот бред, который вы несёте о весьма странном способе спасения человечества, придется признать, что ваша попытка была неудачной. Тех, кого отправили на тот свет, не удалось осчастливить. Их души не явились к вам с благодарностью за избавление их от материальной жизни. Интересно, почему вам не удалось довести вашу так называемую миссию до конца? Да, вероятно потому, что Творец выступил, наконец-то, против затеянных вами убийств и прекратил их. Объясните мне, Генрих, почему вы отрицаете то, что человечество может жить на Земле счастливо? Радоваться любви, рождению ребенка, интересной работе, да вкусной еде, в конце концов, или просто хорошей погоде.

— Ты, пробовал? — прервал он молчание, — ну и как, хорошо получалось?

Сказав эту фразу, он был серьёзен и по-философски грустен. Потом добавил: — Этот мир не способен сделать счастливыми всех. Но ты первым понял, что по большому счёту он не способен сделать счастливым никого.

Его желание убедить меня в моей причастности к тому, что произошло в Европе восемьдесят лет назад, вызывало во мне злобу.

— А не потому ли это, — стараясь говорить так вежливо, как это было для меня возможно в этот момент, спросил я, — что в мире живут такие, мнящие себя сверхчеловеками, как вы? Это вам выгодно, чтобы людям было плохо. Ведь чем хуже человечеству, тем легче убедить такого, как я, в том, что всех людей необходимо уничтожить, чтобы спасти.

— Ты наивно рассуждаешь, и сам это чувствуешь, — по-прежнему грустно проговорил он. — Но прежде чем закончить разговор на эту тему, на время закончить, я процитирую тебе тебя же.

Генрих прикрыл глаза и, будто диктуя, произнёс:

— Что остаётся от отдельного человека? Отдельная личность должна умереть. Человек не должен испытывать страх перед той секундой, когда он может освободиться от земных тягот и получить флюидическую прозрачную видимость. К нему нисходит небесное наслаждение, избавляя от всей грубости материального мира. Оно опьяняет освобождённую душу святой и божественной негою.

Помолчав, Генрих сказал:

— Давай на время закончим наш разговор. Ты не представляешь, как мне трудно и больно говорить с тобой, пока ты это еще не ты. Продолжим, когда приедем в Вовельсбург.

— А там произойдёт моё волшебное перевоплощение? — спросил я, ничего не поняв из той белиберды, что мне процитировал он.

— Да, — твёрдо сказал он, откинулся в кресле и закрыл глаза.

Самолёт начинал идти на посадку, когда стюардесса, разбудив меня, попросила пристегнуть ремень.

Я посмотрел на моего соседа. Он спал. Он ничем не был похож на Генриха Гиммлера. Я подумал, а не приснился ли мне наш странный разговор? Возможно, я заснул после ужина, и мне приснился такой вот сон. Да и что в нём странного, в моём-то положении, усмехнулся я. Ладно, посмотрим… когда он проснётся, тогда и видно будет… если он скажет про замок, значит, это не сон. А если нет? Тогда, блин, вся жизнь у меня — сон.

— Меня встречает водитель, ехать нам часа четыре, от силы пять, — сонно проговорил он.

Глава одиннадцатая

Конечно, я не обратился ни в полицию, ни в спецслужбы, чтобы они задержали Гиммлера. Я представлял, как я буду объяснять молодым полицейским, кто такой Гиммлер, что такое Третий Рейх и холокост, а они будут смотреть на меня, даже не понимая значения сказанных мною слов.

Мы уселись на заднее сиденье автомобиля и в продолжение всей дороги не касались темы, затронутой в самолёте.

Я не знал, можно ли об этом говорить при водителе, а Гиммлер рассказывал анекдоты и говорил общеизвестные вещи о современной политике. О России, Америке, Китае… то, что каждый может прочитать в Интернете, или услышать по телевизору. Однако я убедился, что он человек умный, осведомлённый и с весьма тонким чувством юмора, окрашенным иногда в чёрные цвета. Скажу честно, я не только не видел в нём ничего демонического, но даже проникся к нему симпатией.

Мы приехали на место уже затемно. Но замок, находившийся на горе, был хорошо виден. И мне вдруг померещилось, что я уже видел его когда-то, наверное, на каких-то фотографиях или по телевизору. «Ведь это знаменитый замок, — подумал я, — как-никак достопримечательность».

Мы вышли из машины, когда совсем стемнело. Генрих приказал водителю ждать нас. Мы стали подниматься по узкой заснеженной тропинке. Потом мы сошли с неё и оказались в сосновом лесу. Гиммлер остановился, я тоже. Он огляделся по сторонам, опустился на корточки, нагнулся и начал, как мне показалось, что-то искать в снегу. Приглядевшись, я с трудом разглядел большой обледеневший валун, под который он засунул руку. Потом он встал и подошёл ко мне.

Через несколько минут из-за деревьев показались двое. Они были в странных тёмных очках. Один из них подошёл ко мне и сказал что-то по-немецки. Другой, раскрыв сумку, висящую у него на плече, достал из неё ещё пару необычных очков. Одни он протянул Гиммлеру, другие дал мне.

— Надень очки, Макс, ты будешь в них лучше видеть, — сказал Гиммлер, — а то в этой темноте чёрт ногу сломит. Мы почти на месте.

Я надел очки, и всё вокруг осветилось, как днём.

Генрих поднял руку, указывая вверх и чуть наискось, и что-то удивительно знакомое было в этом движении. Вслед за одним из парней, встретивших нас, мы стали подниматься по хрустящему под ногами снегу. Другой парень шёл за мной. Оглянувшись, я увидел, как он чем-то вроде метлы заметает наши следы на снегу. Вскоре я увидел покрытую изморозью стену, ограждающую замок. Мы остановились перед огромным сугробом, над которым нависали обледеневшие ветки низкорослых елей.

Один из парней подошёл к сугробу. Сугроб, обсыпая снег с елей, раздвинулся, и перед нами оказалась поблёскивающая сталью дверь.

Мы с Гиммлером вошли в маленькую, пустую комнату с белыми стенами. Входная дверь за нами захлопнулась, наши провожатые остались за ней в лесу. Напротив нас была полированная дверь старинного лифта. Мы вошли в него, и лифт поехал вниз. Электрические бра, стилизованные под факелы, горели на его стенах.

— Десять этажей, — улыбнулся мне Гиммлер, — слишком быстро спускается, у тебя не закладывает уши?

— Нет, — ответил я, чувствуя, как от предчувствия чего-то неизвестного у меня больно колотится сердце.

Лифт остановился, и мы оказались в большом зале. Я с изумлением разглядывал его.

На мраморных стенах золотые инкрустации изображали какие-то мистические символы из египетской и индийской мифологии, сияли барельефы пентаграмм и «ключей Соломона» в обрамлении ивритских букв. В центральной части зала возвышалась бронзовая статуя человека в тоге древнеримского цезаря, с поднятой в нацистском приветствии рукой. Над ним слегка колебалась в воздухе небольшая пирамида, подобная той, что я встретил в подмосковном лесу, от неё исходил мерцающий розовый свет, освещающий зал и отражающийся от большой инкрустированной в пол свастики, со множеством расходящихся от неё лучей. Я подошёл к статуе, стараясь разглядеть её лицо, и почувствовал, что я бледнею.

— Узнаёшь себя, Макс? — спросил Гиммлер и засмеялся.

Я был ошеломлён — моё бронзовое лицо, со взглядом победителя, вызвало во мне ужас. Я перевёл взгляд на Гиммлера.

— Твой оккультный зал, Ральф. Здесь ты медитировал и общался с инопланетянами.

Я посмотрел на парящую под потолком пирамиду.

— Это только голограмма, Макс, она иногда появляется здесь.

Я молчал, пытаясь догадаться о том, что случится дальше.

Генрих с любопытством смотрел на меня.

— Что дальше? — спросил я.

— Теперь ты должен вспомнить себя.

— И каким же образом?

— Тут есть кое-какой аппарат… если ты — это ты, Ральф, и мы не ошиблись, то ты вспомнишь всё.