Джули Пауэлл - Путешествие мясника

• Название: Путешествие мясника
• Автор: Джули Пауэлл
• Издательство: Амфора
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-367-01872-1

Увлекательный роман о молодой американке, которая решила осуществить свою заветную мечту — поступить на работу в мясную лавку.

---

Скоро небольшая каменная площадка на склоне оврага уже окружена колючими сучьями, которые будут охранять наш сон ночью, а посредине горит костер. Один из юношей приносит в лагерь охапку веток со свежими листьями и бросает ее на землю. Коза немедленно переключается на них. Судя по всему, она не чует свою скорую смерть и не ожидает ничего плохого до тех пор, пока двое масаев не хватают ее — один за передние ноги, другой за задние — и не швыряют на землю. Тут коза, разумеется, начинает громко протестовать, но мужчины Держат ее крепко: их красно-фиолетовые одежды развеваются, обнажая крепкие мускулы рук. Кезума опускается на корточки и хватает козу за голову, зажимая ей рот и ноздри.

Еще несколько минут животное дергается, пытается вырваться и отчаянно борется за жизнь. Через ладонь Кезумы до нас доносится исполненный ужаса крик. Трое масаев при этом не перестают болтать и чему-то смеяться.

Мне кажется, козы живут здесь вполне счастливо. У них толстые бока, блестящая шерсть, они гуляют на свободе и нисколько не боятся людей. Но это не значит, что смерть они встречают спокойно и безропотно. Они не хотят умирать и до последней секунды отчаянно цепляются за жизнь. Я не знаю, почему эти мужчины смеются. Возможно, дело в том, что как бы вы ни привыкли к этому зрелищу, как бы часто ни убивали животных собственными руками, но если вы приличный человек, то все равно будете испытывать психологический дискомфорт и стыд при виде столь трагической борьбы и страданий. Я даже не ожидала, что это зрелище так сильно подействует на меня.

— А почему нельзя… ну, я не знаю… просто ударить ее по голове камнем или перерезать горло?

— Сердце должно остановиться до того, как мы ее вскроем. Иначе кровь выльется на землю, а кровь — это самое важное.

Наконец коза перестает дергаться и вырываться, и смешки тут же смолкают: мужчины становятся серьезными и внимательными. Все они садятся вокруг животного на корточки, время от времени трогают его, осторожно, даже нежно трясут за плечо, будто хотят разбудить. Вероятно, они делают какие-то выводы по тому, как двигается под рукой плоть. Решив, что для козы все кончено, они о чем-то вполголоса переговариваются, и Кезума убирает руку с морды. Тело козы совсем обмякло; кажется, в нем не осталось ни одной кости. Мужчины подхватывают козу, переносят ее на подстилку из свежих веток, кладут на спину, ногами кверху, и достают свои большие ножи.

Но сначала один из молодых людей несколько раз с силой ударяет козу в живот, заканчивая каждый удар коротким массажем костяшками пальцев. Видимо, догадавшись, что это избиение уже мертвого животного кажется мне, мягко говоря, странным, Кезума объясняет:

— Это для того, чтобы вся кровь собралась в животе.

С научной точки зрения такой метод представляется мне сомнительным, но, в конце концов, эти ребята зарезали больше коз, чем я видела в своей жизни. Им лучше знать. Потом трое мужчин достают ножи и начинают свежевать животное.

Я ни разу в жизни не видела, как целиком сдирают шкуру с крупного млекопитающего, зато мне приходилось самой извлекать кости из индюшек и уток, и, должна сказать, эти процедуры чем-то похожи. Кезума делает длинный продольный надрез от верхней точки грудины до гениталий козы. Потом с обеих сторон надреза, действуя ножами и руками, мужчины начинают отделять кожу от жира и мускулов. Крови при этом почти не льется — лишь изредка несколько капель вытекает из проколотой вены. Скоро шкура полностью снята с боков, и теперь приходит очередь ног. С внутренней стороны каждой ноги Кезума делает продольный разрез до копыта, а само копыто отрезает точно также, как Джош отрезал копыта свиней. В шесть рук масаи сдирают шкуру дальше, и вот уже она крепится к телу только по линии позвоночника и у основания шеи. Но голова животного все еще остается нетронутой, и вся туша напоминает какую-то жуткую иллюстрацию к немецкому изданию «Красной Шапочки»: маленькое искореженное тельце раскинулось на нежном розовом покрывале, которое раньше служило ему кожей.

Мужчины отсекают ноги по линии суставов, а потом один из них ножом разрубает грудину, вскрывает грудную и брюшную полости и извлекает внутренности — бледные, заключенные в синюю прозрачную оболочку. Первым делом достают печень и передают ее из рук в руки, откусывая по куску. Еще один кусочек Кезума отрезает и протягивает мне. Вкус оказывается примерно такой, как я и ожидала: нежный, тающий, похожий на вкус кровяного зельца. Есть, правда, в нем что-то новое и непривычное, но я пока еще не могу определить, что именно. Остатки печени вручаются юноше, который уже ждет у костра.

Потом мне дают попробовать кусочек почки. Вкусно. Немного отдает мочой, но вкусно. Затем какую-то сероватую железу. Возможно, поджелудочную? У нее вкус немного резиновый, но я все-таки глотаю без комментариев. Потом железной кружкой один из мужчин зачерпывает кровь, скопившуюся в брюшной полости животного, и все мы запиваем ею проглоченные органы. Только тут я понимаю, чем отличался вкус козлиной печени — тем же, чем козлиная кровь отличается от коровьей.

— Она же сладкая!

Кезума кивает, принимая у меня пустую чашку, и тут же зачерпывает новую порцию.

— Правильно, сладкая. А теперь дай-ка мне свою руку.

Молодые воины продолжают разделывать тушу, отделяя ребра и бедра, чтобы зажарить сегодня или отнести завтра в деревню, но Кезума делает перерыв, чтобы заняться мной. Для начала он отрезает узкую полоску шкуры, сантиметров двенадцать длиной и около четырех шириной, от края вспоротого брюха козы. Он прижимает полоску к тыльной стороне моей ладони, белоснежным мехом вверх, а влажной, скользкой стороной к моей руке, и пальцами что-то замеряет. Потом он кладет полоску на плоский камень и острием ножа делает два продольных разреза — один подлиннее, второй покороче. Снова взяв мою левую руку, он просовывает кисть в длинный разрез, так что он охватывает запястье, а потом вставляет мой средний палец в меньший разрез.

— Так положено во время орпула. Молодые воины приходят сюда сразу после обрезания, чтобы узнать о лечебных корнях и травах и убить свою первую корову. А больные приходят, чтобы поправиться. А это, — он показывает на мою руку, которую сейчас украшает полоска козлиной шкуры, охватывающая средний палец наподобие перевернутой буквы «У», — это такой специальный браслет, который приносит удачу. Если ты получаешь его во время орпула, то не должна снимать до тех пор, пока не вернешься сюда, или пока он сам не упадет. Тогда удача будет с тобой.

Я осторожно глажу мягкие волоски на своем новом браслете; сторона, обращенная к коже, все еще влажная.

Остаток дня мы в основном бездельничаем. Кезума и остальные делают себе новые браслеты из козлиной шкуры, лениво точат ножи о речные камни и наблюдают за тем, как жарится козлятина. Меня опять угощают печенью, но на этот раз не сырой, а жареной. Тотиясо, что мы не съедим сегодня, тщательно заворачивают в листья, кладут посредине нашего лагеря и прикрывают сверху ветками.

— Сегодня мы не будем спать, — объявляет Кезума, — на случай, если за мясом придет лев.

Я на девяносто процентов уверена, что это шутка, но все-таки решаю справить все свои нужды до того, как стемнеет.

Днем мы с Кезумой и Лейаном бродим по склону оврага в поисках трав и кустов, которые Кезума хочет показать мне. Он очень строгий учитель: ходит быстро, требует, чтобы я поспевала за ним и при этом записывала все в синюю тетрадку — он вручил ее мне в первый же мой день в Танзании. Лукуноной — это дерево, чья кора используется для лечения болей в желудке. Корни дерева орукилорити кипятят, чтобы получить напиток, делающий воинов свирепыми, а из его колючих веток сооружают ограды вокруг жилища. Огаки — это «дерево прощения»; его ветку приносят соседу, если хотят за что-нибудь извиниться. Веточку оркиниейе можно пожевать, чтобы почистить зубы: у нее свежий мятный вкус. На мой взгляд, большинство этих растений выглядит совершенно одинаково, к тому же почти все они колючие.

Мы долго бродим вверх и вниз по склону. Кезума диктует, я записываю, а Лейан собирает травы, ветки и кору. День стоит сухой и жаркий, и, когда мы возвращаемся в лагерь, с меня градом катит пот.

Быстро темнеет. На ужин мы едим зажаренные на костре козьи ребра и пьем чай, «который делает людей безумными». Но, то ли потому, что я не принадлежу к масаям, то ли потому, что и так безумна, этот напиток никак на меня не действует. Двое юношей приносят еще груду зеленых веток и устраивают для меня ложе. Мы все лежим в темноте — я на ветках и в спальном мешке, мужчины просто на земле — и какое-то время рассказываем истории и загадываем загадки. Кезума переводит для меня:

— «Если ты совсем один и сам убиваешь козу, кто первым попробует ее мясо? Ответ: твой нож».

Наверное, чай все-таки действует на меня, потому что, едва закрыв глаза, я вижу себя и Эрика в незнакомом европейском городе, который почему-то кажется мне родным. Мы идем по зеленой улице и обсуждаем, куда нам лучше отправиться: на выставку или в ресторан. Часа в три или четыре ночи я просыпаюсь, слышу, как разговаривают и смеются мужчины, и тут же засыпаю опять. На этот раз я вижу себя в книжном магазине. Я беру какую-то книгу и на последней странице обложки, там, где обычно печатают краткое содержание, читаю о своей любви к Д. и о том, как мы расстались. И Д. тоже здесь; он смотрит на книжку мне через плечо и спрашивает: «Неужели ты не знала?» В пять я окончательно просыпаюсь, бодрая и отдохнувшая. Уже светает. Я готова снова карабкаться по этой проклятой горе и, если останусь жива, наконец-то принять долгожданный душ в доме Кезумы в Аруше.