Марина Дробкова - Вкус гамбургских вафель

• Название: Вкус гамбургских вафель
• Автор: Марина Дробкова
• Жанр: Короткие истории

«Я сижу на удобном мягком стуле, обхватив руками огромный живот. Мир съежился до размеров одного тела – моего. Это странно, но я начинаю привыкать. Наверное, любая мать поняла бы меня – то, что я собираюсь сделать…»

---

Марина Дробкова Вкус гамбургских вафель

Я сижу на удобном мягком стуле, обхватив руками огромный живот. Мир съежился до размеров одного тела – моего. Это странно, но я начинаю привыкать. Наверное, любая мать поняла бы меня – то, что я собираюсь сделать.

Сгорбленный очкастый куратор напротив испуганно таращится в монитор. Это добрый старичок, видно по глазам. Он должен помочь!

– Вы просите отодвинуть родоразрешение на двое суток, но почему?

Голос его очень тихий, речь торопливая, с простым ритмическим рисунком. На лбу выступил капельками пот – ему жарко, ему неудобно, ему хочется поскорее отпустить меня и заняться другой пациенткой. Но я не тороплюсь.

– Вы же, как написано, работали в нашем иммуноцентре, – почти умоляюще произносит он. – Значит, не можете не знать, что промедление часто приводит к гипоксии…

В центре я работала всего лишь оператором уборочных машин – да, был в моей жизни тяжелый период, – но увидеть успела очень много.

– Мне известно о гипоксии. Но я очень прошу вас. Мне нужно… Я не успею подготовиться, – приходит в голову подходящая фраза. – Ремонт детской комнаты еще не закончен, только на два дня, всего лишь до семнадцатого!

Эти два дня, впрочем, я буду заниматься не ремонтом, а еще раз скрупулезно изучу уголовный кодекс Луны. Хотя помню наизусть раздел о родительской ответственности – никакие «дырки в законе» не должны остаться незамеченными.

Когда я волнуюсь, сердце сбивается с ровного шага и начинает выписывать па – похоже, прямо у меня в ушах. Я не профессионал и не знаю, почему так происходит. Но уверена, что такого не должно быть. Очкастый акушер, как я иногда по старинке думаю про него, смотрит уже с жалостью.

– Хорошо, фройляйн, уговорили. Но под вашу ответственность!

– Разумеется. Разумеется, под мою. Спасибо вам, большое спасибо!

Я кинулась бы целовать его, если бы не препятствие в виде монитора. Поэтому просто еще раз благодарю и выхожу из кабинета, едва не танцуя.

Каждый месяц семнадцатого числа знаменитый физик Гюнтер Раух отправляется на Землю проводить совместные опыты с Германской Академией наук. Я буду рожать семнадцатого.

Из виртуального наркоза я вышла сама, рывком.

Что-то изменилось.

Потолок и стены палаты сохраняли нежный бежевый цвет, в воздухе витал едва ощутимый запах розмарина. С улицы… да нет, конечно, из скрытых в панелях динамиков доносилось щебетание дрозда. Мне даже холодно не было, как я боялась вначале. И во рту все тот же вкус вафель – хрустящих, не слишком приторных, только что вынутых из духовки и слегка остуженных, но все еще теплых. Вкус называется «Гамбург».

Пытаюсь пошевелиться. Руки уже не пристегнуты, никаких иголок и трубок в теле не чувствуется. Лежать удобно. Усталость… незначительная, скорее приятная истома. И самое удивительное – хочется жить, хотя куратор предупреждал: возможна послеродовая депрессия и суицидальные желания.

Вдруг дверь, ранее мной не замеченная, открылась, в проеме возникла парамедик в светло-зеленой пижаме. Меня удивило ее внезапное появление: я не слышала шагов, не уловила даже малейшей вибрации пола. Я с ужасом смотрела на приближающуюся фигуру, которая человеческим голосом произнесла:

– Как себя чувствует фрау?

И тут я поняла две вещи.

Я теперь «фрау» – значит, дети уже родились.

И еще: с их появлением я утратила одно из шести чувств, как и предупреждали в школе будущих мамаш. Парамедик в зеленом не случайно возникла передо мной словно из ниоткуда, как привидение, а я не ощутила ни малейших признаков приближения.

Я непроизвольно зажмурилась, и стон вырвался навстречу жестокой действительности.

Из-за родов я лишилась чувства ритма.

– Фрау должна подписать согласие на вакцинацию.

Парамедик подошла ко мне с планшетом. То ли она в самом деле двигалась очень медленно, то ли так воспринимали мои едва отошедшие от наркоза рецепторы. Я подняла правую руку. «Подписать» – термин из прошлого, еще с Земли. На самом деле я просто коснулась большим пальцем экрана. Стоимость вакцины равняется двум моим годовым зарплатам, но здесь ее вводят бесплатно.

Не всем.

Я крадусь вдоль стены, вздрагивая то от шелеста внезапно ожившего кондиционера, то от звякнувшей далеко в подвале кнопки вызова лифта. В руках у меня теплый сверток – моя дочь. Я не успела придумать ей имя. Наверное, я уже не узнаю, как ее назовут. Прямо по коридору отсек, в котором за прозрачной перегородкой расположились одинаковые кювезы с детьми. Медсестры нет, минуту назад она вышла за вакциной. Осторожно вхожу. Сердце в груди колотится, но я почти не ощущаю этого. Оно вне ритма, а значит, все равно что вне меня. Передо мной семь кроваток – здесь мальчики, матери которых съехались со всех пригородов, даже из других областей. Потому что у нас лучший иммунологический центр на планете.

Прямого запрета здесь находиться нет, но вряд ли кому-то придет в голову прийти в процедурный отсек. Женщины отдыхают после родов. У меня мало времени, медсестра вот-вот вернется.

В крайнем справа кювезе темноволосый, такой же, как Гюнтер и я, малыш. У него на ручке бирка с фамилией – Вернике. Такая же, как у его сестренки. К счастью, никаких катетеров нет, их сняли перед иммунизацией, а после введения вакцины поставят снова. Если это необходимо. Осторожно перекладываю девочку на левую руку – очень боюсь уронить. Прижав малышку к себе, наклоняюсь и, аккуратно подведя локоть под спинку мальчику, достаю его из кроватки. Он не спит, смотрит на меня. Вернее, меня он видеть еще не может, взгляд не фокусируется. Но он чувствует мой ритм, я уверена. Кладу девочку на его место, одной рукой снимаю с нее распашонку – в кювезах тепло, на мальчиках только памперсы. У моей дочери редкий светлый пушок на голове – наверное, будет блондинкой, как бабушка.

Но никто не станет разглядывать детей. Фиксируется только вес, длина тела и параметры крови. Остальное неважно. Надеваю распашонку на своего сына и выхожу из отсека. Титаническим усилием воли заставляю себя не броситься тут же бегом по коридору, а стоять у прозрачной перегородки. Неведомо каким чувством определяю: медсестра уже появилась в конце коридора и видит нас. Меня и моего Отто, так я назвала мальчика.

– Пришли посмотреть на сыночка, фрау Вернике? – заученно улыбается женщина. – И девочка у вас чудная!

Она слегка кивает на моего сына.

– Да. Да, вы правы, – отвечаю я светло-зеленой спине. Медсестра входит в отсек. Конечно же, она не помнит, как выглядят дети.

Дальше – самое трудное. Медленно разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и размеренным шагом иду по коридору. Путь назад в палату очень длинный. Но я не должна спешить, иначе все испорчу.

Я приближаюсь к двери в палату, а за моей спиной медсестра вводит моей дочери иммуномодулятор. После этого детям дадут синтезированное молоко. О том, что ребенок не того пола, персонал узнает чуть позже, когда придет время менять памперс. Возможно, это случится сразу после кормежки. А если повезет – только после сна.

Наконец возвращаюсь в палату, в этот момент над кроватью включается желтая лампочка и остается гореть. Это значит, мой ребенок только что получил виталонг-14. Не тот ребенок, которому государство милостиво предоставило эту возможность. Но государству придется смириться.

Быстро одеваюсь, благо костюм, в котором я приехала сюда, и плащ тут же в палате в шкафу. Затягиваю пояс на непривычно сузившейся талии. Надеваю плащ, быстро заворачиваю Отто в розовое одеяло. Буду корчить из себя ретроградку – некому принести комбинезон для малыша, у меня нет родственников. Покупать детские вещи заранее не принято – старинная примета. А если заказывать по Интернету, уйдет несколько часов, а времени совсем мало. Теперь не забыть бы главное – социальный полис молодой матери. К счастью, он временный и в течение суток после выписки – а в наше время ухода по собственному желанию – легко меняется на полис молодого отца. Об этом вряд ли кто-то знает, потому что никто никогда так не делает.

Мой путь от двери палаты к лифту свободен. Нажимаю кнопку, двери открываются, и кабина увозит меня вниз. Я даже имею право не докладывать о своем отбытии: мальчик автоматически на попечении государства, а с девочкой я вольна делать что хочу. В разумных пределах, разумеется. Но у меня и общества несколько разные понятия об этих пределах.

Выходя из лифта, смешиваюсь с потоком посетителей центра, медиков, технического персонала. Спешу в метро-узел. С ребенком я одна, но удивления не вызываю: эпоха торжественных встреч любимой жены и отпрыска с цветами и фанфарами у главного выхода прошла. Как ушли и понятия «жена», «семья», «любимая». Есть инстинкты, есть репродуктивные обязанности, есть опека и социальная страховка. А еще есть закон – несовершенный, чем я собираюсь воспользоваться.

Вагонетки приходят одна за другой. Я сажусь в очередную, набираю кнопками маршрут. Можно, конечно, задать только адрес, но тогда путь будет длиннее на семь минут – по стандартному направлению. А мне дорога каждая секунда, хотя я больше и не ощущаю их течение.