Андрей Лазарчук - Предчувствие: Антология «шестой волны»

• Название: Предчувствие: Антология «шестой волны»
• Автор: Андрей Лазарчук
• Издательство: Амфора
• Жанр: Космическая фантастика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-367-00579-0

Советская и российская фантастика — один из важных феноменов отечественной культуры, постоянно изменяющийся и развивающийся. Этапы развития фантастики условно принято делить на «волны»: от «первой волны» 1920-х годов до «пятой волны» 1990-х.

Один из лидеров современной литературной фантастики Андрей Лазарчук представляет читателю молодых авторов новой волны — «шестой». И каковы бы ни были достижения предыдущих «волн», можно уверенно сказать: такой фантастики у нас еще не было!

---

За время Осады всё это успело мне изрядно надоесть. Вот почему я почти не смотрел в район прорыва и не сразу понял, что именно там произошло.

Командир первого из штурмовых отрядов, человек в сверкающем шлеме, упал на землю. В него попали из лука.

Чтобы свалить нормально экипированного тяжёлого пехотинца, лучник должен послать стрелу в стык доспеха. С гребня стены осуществить такой выстрел очень трудно. Здесь нужен профессионал высочайшего класса, обучавшийся своему ремеслу с детства.

Два таких попадания разом — это практически невозможно.

Факты — упрямая вещь.

Одна стрела пробила ему ступню, другая торчала из груди.

Почти одновременно. Небывалая случайность.

А случайности, как известно, — это язык, на котором с людьми разговаривают боги.

Цепи воинов всколыхнулись и на какое-то время замерли. Поле боя застыло в неустойчивом равновесии. Скомандуй я сейчас своим копейщикам: «Вперёд!» — и мы с налёту наверняка пробили бы вражеские ряды. Но как раз это и было невозможно. Потому что нельзя отдавать команду без уверенности, что её выполнят. А сейчас её не стали бы выполнять. С какой стати? Вдруг показалось, что на какое-то мгновение война, окончилась. И, похоже, такое ощущение было не только у меня — у всех.

Эти мои мысли промелькнули за долю секунды — раньше, чем раздался крик. Забавно, что в первый миг я спросил себя: кто может так орать — старик? зверь? ребёнок? — этот ужасный звук никак не соединялся с образом знакомого мне человека в сверкающем шлеме. Но факты — упрямая вещь. Стрела, скользнувшая под нагрудник, должна была попасть ему в сердце. Наверняка попала. И всё-таки он ещё жил — и даже находил в себе силы шевелиться и кричать. Это было совершенно невероятно, но он кричал. Он никогда не умел сдерживаться.

Когда крик затих, у меня, признаюсь, отлегло от сердца.

Теперь, по крайней мере, всё стало абсолютно ясно. Никаких чудес и неожиданностей в этой войне больше не будет. Последнее действие пьесы написано до конца — нам осталось только доиграть его. И я обернулся к своим ратникам.

У противника оцепенение прошло быстрее: я видел, что боевые порядки под стеной, пользуясь моментом, активно перестраиваются. Что ж, понятно. После нарушения всех клятв, какие только можно было придумать, и после нашего ультиматума о безоговорочной капитуляции защитники крепости решили стоять до конца. Им нечего было терять теперь.

Но и мы тоже не могли отступить.

Больше всего мне хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть дальнейшего, но это было, разумеется, невозможно.

Осаждённая крепость билась в агонии.

…А «леопарды» всё-таки шли, только теперь в сцене что-то изменилось — было похоже, что они возвращаются, но это по-прежнему выглядело очень красиво: по склону горы, по серому лесу ползёт чёрная коробочка с длинным торчащим хоботом; вот она поворачивает, и ещё быстрее поворачивается её хобот, и вспыхивает разрыв термитного снаряда — как маленькое солнце… и я уже понимаю, что всё это не просто так, что из-за горизонта наступают бронечудовища, их просто пока не видно, и слава Богу — смотреть на них у меня нет никакого желания… и далеко впереди назойливый перемежающийся шум — гул патрулирующих самолётов, вечный рефрен здешних скучных полей, всем привычный, надоевший за эти годы, как жужжание мух… и дождь, дождь, дождь… вот они, «леопарды» — ракурс сменился, они уже близко, месят грязь, как вездеходы… как элефантерия Ганнибала итальянской осенью… как колонна грузовиков на руднике, чёрт побери… заворачивают на улицу, гусеницами раскатывая в крошку поребрики тротуаров, задевая углы домов, сбивая, как спички, растущие в неподходящих местах деревья…

Всё. Встали.

Нет, ещё не всё. Из-за строя «леопардов» выезжает автомобиль: крыло помято, борта забрызганы грязью так, что дальше некуда, и всё равно на фоне всего окружающего он кажется игрушкой, неведомо как сошедшей с витрины богатого магазина… Открывается дверца. Офицер в зелёной полевой форме выходит под дождь, с отвращением оглядывается — в какой-то момент мне даже кажется, что он сейчас отряхнётся, как собака; и проходит некоторое время, прежде чем я понимаю, что он направляется прямо ко мне. Я успеваю швырнуть сигарету в грязь. Всё нормально.

В общем, полковника тоже можно понять. Он и изначально-то, наверное, не жаждал нашей помощи, а уж сейчас… Впрочем, вот об этом пока лучше не будем. Пока лучше ещё на минуту расслабимся. Я же сейчас один, я всё ещё стою под караульным навесиком, и мне абсолютно ничто не мешает нащупать свой полутрофейный стальной портсигар, вытащить ещё одну пахнущую бумагой сигарету, щёлкнуть бензиновой зажигалкой и закурить… Вот так. Ну что, стало легче?

Наверное, да…

Сейчас бы ещё кружечку горячего кофе. Но это — мечта, пока неосуществимая.

Так что остаётся только стоять по-прежнему под навесом, глотать дым и… ну, скажем, любоваться окружающим пейзажем. Ввек бы его не видеть, этот пейзаж! Но ведь не торчать же тут с закрытыми глазами — мир всё равно проникнет под веки, как сказал бы Дима Бальмонт…

А ведь когда-то здесь было, наверное, красиво. Поросшие лесом многовершинные горы, и маленькое озеро, и разбросанные хутора, и совсем на горизонте — старый монастырь, который сейчас, правда, закрыт туманом. Вполне идиллический вид. Таким он и станет опять — через какое-то не слишком долгое время…

Опять брюзжу — даже наедине с собой. Плохой признак, между прочим. Во всех моих мыслях — очевидный подтекст. И не надо быть психоаналитиком, чтобы понять, в чём дело.

Хотя вот насчёт подтекстов — это как раз спорно. Сколько себя помню, я всегда был человеком одной идеи. То есть идей, конечно, могло быть и несколько, но они тогда разделялись — или во времени, или как-то ещё более хитро. Параноидальный склад ума. Это когда одна мысль — крутится, крутится, набирает обороты, пока от неё не начнёт уже в буквальном смысле тошнить…

Не этому ли складу я обязан всем, что мне в своё время всё-таки удалось сделать в науке? Точнее, что могло бы удаться, если бы не всяческие проблемы, внутренние и внешние…

И не потому ли мне почти не снятся сны?

Читал я однажды странную сказку, написанную кем-то из романтиков, — про человека, который не видел снов. Оказалось, он когда-то крупно проигрался, и с тех пор — по заключённому договору — его душу каждую ночь забирал к себе Король небытия. И всё было бы не так уж плохо, если бы он всегда успевал вовремя вернуть её обратно…

Впрочем, сны мне в детстве всё-таки снились. Про полёты. Единственные сны, которые я помню. Я лечу, реально ощущаю себя в воздухе, вижу внизу земные предметы, а потом падаю, и это всегда так страшно… После этих снов я боюсь высоты — до сих пор. Слава богу, в наш просвещённый век солдатам не приходится лазать по штурмовым лестницам. И кипящим маслом не обольют… и чумой не заразят… И даже дороги сейчас всё-таки немного получше, чем во времена ландскнехтов — или, скажем, Рене Декарта, который, кстати, воевал почти в здешних краях…

Хорошая вещь — чёрный юмор. Давным-давно — в прошлой жизни, когда я жил очень далеко отсюда и был не поручиком пехоты, а всего лишь аспирантом классической филологии, — так вот, ещё в той жизни мой коллега Дима Бальмонт говорил: юмор — антитеза мужеству. Когда не хватает мужества, можно закрыться юмором. Как щитом. Найти способ взглянуть со стороны на болото, в котором тонешь, и оценить — как смешно твоё барахтанье…

И если тебя хватит хоть на секунду улыбки — ты победил.

Бальмонт пропал осенью тридцать пятого года. В Оршинском котле. Вместе с ещё полумиллионом человек. Самый большой котёл в истории — вполне под стать нашему национальному размаху. Чёрт, до сих пор не хочется об этом думать. Хотя именно это и стало тогда одной из причин, толкнувших меня на решение…

Ну, так как там с юмором?

— Эй, как у тебя с юмором? — говорю я громко, обращаясь к солдату, который спит, накрывшись драным плащом, под тентом в полутора метрах от меня. Один из недостатков всей здешней обстановки — редко удаётся побыть в уединении. Но это, как видим, имеет и развлекательные стороны…

— Да, господин поручик? — Человек уже поднялся.

Не солдат, а ефрейтор. Причём резервных войск — из нестроевых, наверное. Физиономия у него настолько грязная и заросшая щетиной, что трудно определить даже возраст.

— Я спросил, как у вас с юмором, — говорю я раздельно.

— Хорошо, — отвечает он, не выражая никаких эмоций. Вообще.

Я ожидал не этого, и мне становится неуютно. Чтобы не сказать — жутко.

— А если хорошо, то оцените, пожалуйста, тот факт, что вот эти трубы, — я показываю ему за спину, — кто-то сложил прямо на дороге. Здесь только что проезжал полковник, и он был очень недоволен…

Я договариваю автоматически, уже без всякого запала — только чтобы закончить. Ефрейтор пару раз моргает, окончательно просыпаясь. Забавно, что ресницы — это сейчас, пожалуй, самое светлое, что осталось на его лице. Да, приятель, зря я тебя разбудил. Не удалась проба. Плохо у нас с тобой с чувством юмора. Даже и не понять — у кого хуже…