Илья Носырев - Мастера иллюзий. Как идеи превращают нас в рабов

• Название: Мастера иллюзий. Как идеи превращают нас в рабов
• Автор: Илья Носырев
• Жанр: Религиоведение

Книга историка Ильи Носырева рассматривает явление религии с точки зрения теории мемов, согласно которой религиозные идеи являются своего рода паразитами, способными воспроизводить себя вопреки интересам их носителей — людей. Этот взгляд позволяет объяснить многие феномены религии, долгие десятилетия являвшиеся загадкой для религиоведов.

---

2. Сотериологический характер религии и установка на распространение веры. Сверхценность религиозного знания, которую ощущает верующий, мотивирует его нести благую весть окружающим. Религии нового типа, предлагающие универсальный, общий для всех людей «путь спасения», утрачивают привязку к определенному этносу и перестают быть связанными лишь с определенными социальными слоями. Как следствие, они получают возможность распространяться принципиально новым способом — путем вовлечения новых адептов: последователи культов нового типа испытывают навязчивое желание «спасать» окружающих, побуждая и даже заставляя их принять истинную веру. При этом ценность старых адептов для мемплекса отчасти падает: мировые религии одержимы собственным распространением, и знаковой фигурой христианства и ислама становится верующий, готовый на смерть ради пропаганды веры. Канонические и апокрифические Деяния апостолов, жития святых пестрят свидетельствами о том, что твердость, которую христианские мученики проявляли во время казней, возбуждала у зрителей сочувствие и интерес к новой вере. Часто встречаются в раннехристианской литературе и рассказы об обращении в христианство самих палачей; едва ли можно считать эти эпизоды лишь данью сюжету, призванному убедить в неизбежной победе христианства — хотя и такой момент, конечно, присутствует. Сами святые, судя по житиям, охотно шли на смерть: св. Игнатий отговаривал единоверцев хлопотать о его освобождении, прося не мешать ему пострадать за Христа; Киприан Карфагенский, услышав смертный приговор, радостно воскликнул: «Слава Богу!»; св. София убеждала дочерей умереть за Господа8. Целью мученичества в понимании самих обреченных было не только спасение души, но утверждение славы Христа — т. е. именно пропаганда: само слово mártys на греческом буквально означает «свидетель», то же значение имеет арабское слово «шахид». Свидетельствовать о вере, делая ее достоянием многих, пусть даже ценой своей жизни, — высшая заслуга в религиях нового типа. По образу воздействия казней мучеников на толпу их можно сравнить с PR-акциями современных скандальных художников, которые усаживаются на самодельный электрический стул и призывают интернет-сообщество решить их судьбу голосованием, хотя по степени воздействия они были несравнимо сильнее — в силу своей исключительности и трагического, без обмана, исхода. «Если христианина порицают, он прославляется… Если его осудят, он прославится», — пишет Тертуллиан. Сами мученики и их единоверцы вполне сознавали пропагандистский эффект казней («Кровь мучеников — семя христианства»9, — говорит тот же Тертуллиан); более того, по-видимому, сознавал этот эффект уже сам Христос: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода». Для выживания мемплекса этот принцип весьма эффективен: смерть одного информирует о новой вере целую толпу. Древний мир (за рамками иудаизма) не знал такого отношения к своим богам, он превозносил Муция Сцеволу, лишившего себя руки перед варварами, чтобы показать превосходство римлян, но не знал и не понял бы мученичества за веру; и все-таки зрителей-язычников мученичество христиан потрясало и заставляло проникнуться сочувствием к их вере — сообщение Евсевия Кесарийского о том, что образ юной мученицы Потамиены являлся во сне сотням, видевшим ее казнь10, и заставлял их принимать крещение, не выглядит преувеличением.

Впрочем, средством пропаганды, судя по всему, является не только мученичество, но и характерный для мировых религий альтруизм. В книге «Машина мемов» С. Блэкмор предлагает меметическое объяснение альтруизма: человек, отдающий последнюю рубаху ближнему, поступает биологически контрадаптивно, однако его поведение настолько выгодно окружающим, что у него будет гораздо больше социальных контактов, чем у эгоиста. Следовательно, для распространения мемов такой человек гораздо выгоднее эгоиста, и мемплекс, заставляющий своего носителя бескорыстно творить добро, быстро получит широкое распространение. Этим и объясняется то, что в человеческом обществе уже с младых ногтей учат совершать альтруистические поступки: мемы альтруизма давным-давно проникли практически во все культуры11. Примеры мировых религий отлично демонстрируют, насколько эффективным орудием распространения мемов может быть альтруизм. Источники по раннему христианству и средневековые хроники свидетельствуют, что удивительная доброта христиан располагала язычников (как римлян, так и варваров) заинтересоваться их верой12. Религия мотивирует своих адептов быть милосердными, щедрыми и бескорыстными для того, чтобы сформировать собственный положительный образ и тем самым привлечь новых адептов: если безропотно принять смерть за веру могли не все, то прощать творящих зло вменялось в долг каждому христианину. В отличие от мученичества, принцип непротивления злу никто из христиан не считал средством пропаганды — он был обоснован причинами философского характера, но закрепился, судя по всему, благодаря именно такой роли.

С точки зрения генетических интересов живого существа непротивление агрессии, направленной на уничтожение индивида, «подставление другой щеки» равносильно самоубийству. Но мемплексу все равно, жив его конкретный носитель или нет — если своим примером мужества перед лицом смерти он способствует привлечению множества новых адептов, его смерть в глазах мемплекса оправданна. Варвары истребляли население римских городов, исповедовавшее христианство, но сами перенимали его веру — и мемплекс такое положение вещей вполне устраивало. Савл мог терзать церковь, «входя в домы и влача мужчин и женщин»13, но христианство поступало дальновидно, прощая и принимая и его и других, если они были готовы обратиться. Это позволяет пересмотреть взгляд на христианскую мораль, понять, что она гораздо больше способствовала распространению мемплекса, чем развитию и гуманизации общества.

При этом важно понимать, что ни основатели религии, ни основная масса их последователей вовсе не являлись и не являются циниками, лицемерами и лжецами, как это часто пытаются представить воинствующие атеисты. Мученик, идущий на казнь, человеколюбивый христианин, помогающий людям, независимо от того, единоверцы это или язычники, действуют совершенно искренне. Возможно, что их вероучение, призывающее к всепрощению и нестяжательству, действительно делает их самих лучше. Однако при этом самому учению удается распространяться, используя лучшие побуждения своих носителей. Самое важное здесь то, что религиозному мемплексу удается увязать стремление к добру с определенным набором догматической информации, не имеющей никакого отношения к этике. Одно дело — творить добро в качестве осознанного выбора или бессознательного «веления сердца», и совершенно иное — делать добрые дела «во славу Христову» или потому, что так велит священная книга или церковь. Во втором случае добрые поступки всегда будут носить характер бессознательной пропаганды; именно эту закономерность и используют религиозные мемплексы. Вот почему и религиозные мыслители, и многие историки-материалисты, считающие религиозный гуманизм доказательством прогрессивности мировых религий, неизбежно допускают подмену понятий: нет оснований отождествлять религиозный гуманизм с человеческим, поскольку он в первую очередь является неосознанным средством распространения вероучения и лишь во вторую имеет некоторую ценность с человеческой точки зрения.

3. Претензия на обладание абсолютной истиной и бескомпромиссный моральный дуализм. Почитание единого Бога или универсального принципа спасения ведет к четкому делению на правильное и неправильное — это позволяет мемплексу легко манипулировать верующим, расстилая на его пути красные ковровые дорожки «добродетелей» и расставляя грязные валуны «грехов», которые он должен обходить. Именно в религиях нового типа, склонных к идейному тоталитаризму, вера превращается в образ жизни, проникает во все области человеческой деятельности, прежде всего в интеллектуальную — он парализует развитие философии и науки, которое могло бы пошатнуть его позиции. И не случайно все религии нового типа имеют хорошо разработанные священные тексты, которые подаются как откровение свыше, содержащее ответы абсолютно на все вопросы. Развивая наблюдение, сделанное относительно монотеизма, подчеркну, что с точки зрения упорядоченности информации любая религия, в основе которой лежит некий универсальный принцип — будь то вера в Единого или путь освобождения от цепи рождений, — представляет собой гораздо более цельный и компактный (а значит, более удобный для передачи) мемплекс, чем любая из тех, что допускают одновременное существование нескольких одинаково важных концепций — будь то культы отдельных богов, различные пути спасения и т. п.