Семен Стрельцов - Белые призраки

• Название: Белые призраки
• Автор: Семен Стрельцов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1975

Во время войны Семен Ильич Стрельцов в составе диверсионно-чекистских оперативных групп дважды забрасывался в тыл немецких войск. О действиях чекистских отрядов на оккупированной территории, о встречах с партизанами-ковпаковцами, о взаимодействии польских и советских партизан рассказывает эта книга.

---

Теперь чекисты, стоявшие на берегу, напряженно следили за ним.

— Поздравляем с переправой через реку! — спустя несколько минут приветствовали мы Сильченко.

— Тоже мени ричка… Десна! От Днипро, ото ричка… — с презрительной усмешкой сказал Сильченко, вызвав дружный смех.

В сумерках наша группа подошла ко второй водной преграде. Река была небольшая, но глубокая и быстрая. Мы было призадумались. И тогда, сняв одежду и моментально смастерив из фляг «спасательный круг», первым бросился в воду Сильченко.

«Ура Сильченко, королю вод!», «Беспримерный заплыв Петра Сильченко!» — кричали вокруг, на миг позабыв, где мы и что у нас впереди.

Мы были молоды и радовались самой короткой передышке.

ПОДАРОК

Это было в июне 1942 года на территории оккупированного гитлеровцами Погарского района Орловской области.

Наша разведывательная группа, выйдя из Брянских лесов, должна была добраться до небольшого Воробьевского леса и оттуда, разбившись на группы по три-пять человек, отправиться на выполнение задания. Через неделю мы условились собраться в Воробьевском лесу и вместе вернуться в лагерь. От лагеря до леса было двадцать два километра. Лежал он за двумя реками — широкой полноводной Десной и Судостью.

По данным предварительной разведки, мы знали, что за Судостью, в селе Слобода, расположился батальон немецкой пехоты. Каратели «наводили порядок» в селах, примыкающих к партизанскому краю.

Пройти незаметно мимо этих сел для нас было жизненно важно. Вот почему с нами шел проводником местный житель — партизан из отряда имени Чапаева — Петро. Он должен был вывести нас к Воробьевскому лесу, минуя деревни и села. Мы шли ночью и, не зная местности, целиком полагались на проводника. Это нас чуть было и не погубило.

* * *

…Перебравшись через Судость, мы шли уже два часа. Стало светать, когда дорогу нам пересек мелкий, открытый со всех сторон овраг. За оврагом расстилалось поле созревающей гречихи, а за полем, на холме, лежало, как на ладони, большое, нетронутое пожарами войны село. Было странно видеть его уцелевшим. Дымились трубы крестьянских хат. В утренней тишине слышались звуки пробуждающейся жизни: людские голоса, мычание коров, блеяние овец.

Откуда здесь село? Ведь по маршруту никакого села на пути у нас быть не должно. Тревога охватила нас.

— Где мы находимся, Петро?

Петро, наш проводник, стоял перед нами бледный, растерянный. Обратившись к командиру группы Мирковскому, он тихо сказал:

— Товарищ капитан! Виноват. Заблудились, — и чуть слышно добавил: — Перед нами Слобода…

Слобода!.. Именно то село, где стояли каратели. Мы были в открытом поле, почти на глазах у противника. Справа и слева дороги большое движение. Начинался день, уходить назад было поздно. Рядом по дороге на подводах, стреляя в воздух, проехали полицаи. Проскакали верхом на лошадях немцы. Появились на поле крестьяне.

Что оставалось нам делать? Мы затаились в овраге, приготовившись принять бой, если нас обнаружат. Надежды выйти из этого боя живыми у нас не оставалось: слишком неравными были бы силы.

Часов в десять утра один из крестьян, работавших в поле, направился в нашу сторону. Подойдя к оврагу и увидев нас, вооруженных, запыленных, появившихся будто из-под земли, он остолбенел.

— К нам, сюда! — приказал ему вполголоса старшина Яковенко.

Незнакомец спрыгнул в овраг.

— Вас же немцы увидят! — хрипло проговорил он, побледнев от страха. — Их же здесь у нас тьма!

Поминутно оглядываясь, сбиваясь от волнения, он рассказал нам то, что мы уже знали: на днях в их село прибыли каратели.

— Свирепствуют! За малейший проступок наказывают!

Наш комиссар Юрий Бруслов, видя, как напуган крестьянин, нарочито неторопливым, уверенным рассказом о Большой земле, о положении на фронтах постарался успокоить его. В разговоре прошло минут пятнадцать-двадцать, и перед нами встал вопрос: что делать с этим человеком? Задержать его до темноты, на весь день? Но жена, оставшаяся возле подводы, хватится мужа, если уже не хватилась, и может поднять тревогу. Отпустить его сейчас? Но мы не были уверены в том, что он не связан с полицией и не сообщит о нас немцам.

Как поступить? Проклятый вопрос…

А крестьянин, поняв наши затруднения, горячо заговорил:

— Верьте мне, товарищи! Никому о вас слова не скажу! Никуда с поля до вечера не уеду. Мое вам честное слово.

Время шло. Держать этого человека в овраге становилось все опаснее. Товарищи лежали в стороне, с тревогой глядели на нас. Комиссар это видел.

Подойдя к бойцам, он сказал:

— Товарищи! Мы не можем держать этого человека до темноты. Он дал нам слово, что будет продолжать работу в поле до вечера. Придется его отпустить.

Человек ушел. Разведчик Николай Яковенко наблюдал за ним с другого конца оврага.

— Глядите, — сказал вдруг Мирковский.

К нам пробирался взволнованный Яковенко: наш новый знакомый, выйдя из оврага, подошел к повозке, поговорил о чем-то с женой, они запрягли лошадь и, пустив ее галопом, ускакали в Слободу!

Выслушав Яковенко, Мирковский сказал:

— Никому ни слова!

Комиссар стоял, сжав побелевшими пальцами приклад автомата. Взгляд его был напряженным и твердым, желваки ходили по скулам. Помолчав, он медленно проговорил:

— Все же я убежден, что это был человек, не способный предать своих.

— Может быть, ты и прав, — ответил Мирковский, — но обстановка, сам понимаешь, какая… Мы ко всему должны быть готовы. Пойду сам понаблюдаю за Слободой…

То, что командир с биноклем в руках направился к краю оврага, заставило бойцов насторожиться. Десятки глаз провожали Мирковского.

Скоро нас начала мучить жажда. Воды в наших флягах не было ни капли, солнце палило нещадно. Оно стояло в зените, и ни кустика не было в овраге, в тени которого мы могли бы укрыться.

«Скорее бы вечер, — думал каждый, — скорее бы кончилось все это…»

Нет ничего мучительнее, чем такое вот ожидание, когда напряжены каждый нерв, каждая клетка тела. Кажется, лучше бы начать бой, лучше рискнуть и идти по открытому полю, но не сидеть сложа руки и не ждать в бездействии.

Бойцы нервно курили, часто меняли позы, перекладывали с места на место оружие. Было видно, как трудно дается им вынужденное ожидание.

Бруслов понимал состояние бойцов. Вот он присел возле них на камень, открыл полевую сумку и вытащил из нее узкий голубой прямоугольник. Бойцы внимательно наблюдали за ним.

Он глядел на товарищей и видел, как загорелись их глаза; впервые за последние семь-восемь часов улыбка осветила их лица. Они хорошо знали, что было в руках у Бруслова: не раз они видели у комиссара такой же голубой прямоугольник.

Это была листовка с портретом Ильича, наклеенная на кусок голубого картона. Картон местами поблек, выцвел, но портрет на листовке сохранился: со знакомым прищуром глаз, с улыбкой, тронувшей губы, Ленин, наш Ленин улыбался нам.

В поле ходили люди, кругом по дорогам ездили полицаи, проезжали на мотоциклах немцы. Нас каждую минуту могли обнаружить и навязать бой в невыгодных, тяжелых для нас условиях, но нам казалось: совсем близко, рядом с нами великий наш человек. И мы становились спокойнее, увереннее в своих силах, руки крепче сжимали оружие.

Два часа дня. Четыре часа. Шесть. Вечер…

Народ с поля разъехался, опустели дороги. Дождавшись темноты, мы по открытому полю направились к Воробьевскому лесу. Замыкающим шел комиссар.

С полей тянуло опьяняюще сладким запахом спелой гречихи. А мы жадно хватали раскрытыми ртами заметно посвежевший воздух и готовы были отдать все за кружку (одну только кружку!) холодной воды. Через час мы уже спускались к реке.

Через несколько дней наша разведка побывала в селе Слобода. Немцев здесь уже не было, и разведчикам не стоило большого труда разыскать человека, с которым мы говорили в овраге.

Как родных, он встретил наших товарищей. Накормил их ужином. Напоил чаем. Прощаясь, сказал сокрушенно:

— Вы меня, наверно, ругали за то, что я не сдержал слово: сразу уехал тогда в Слободу. Признаюсь, встретив своих, советских людей среди белого дня, под самым селом, чуть ли не на глазах у немцев, я до того разволновался, что сердце заболело. У меня это старое дело — еще до войны ездил в Киев лечиться. Вот объяснил я, значит, тогда жене и соседям, что плохо мне, и поехал домой. А вечером взял бутыль молока, три буханки хлеба и прямо в овраг, да никого не нашел — вас уже не было.

— Заставили вы нас в тот день поволноваться, — стал вспоминать Александр Агарков.

— Да-а-а, встреча в тот день была… — закончил хозяин задумчиво, — навек запомню!..

— А у нас для вас подарок, — улыбаясь, произнес Агарков. — Комиссар передал. Просил вас найти и передать.