Андреа Де Карло - О нас троих

• Название: О нас троих
• Автор: Андреа Де Карло
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-072685-1, 978-5-271-34597-5

Андреа Де Карло (родился в 1952 г.) — один из самых ярких представителей современной итальянской литературы, автор около двадцати книг. Его романы отличаются четкостью структуры, кинематографичностью (в молодости Де Карло ассистировал Феллини на съемках «И корабль идет»), непредсказуемостью деталей и сюжетных поворотов.

«О нас троих» — роман о любви (но не любовный роман!), о дружбе (такой, что порой важнее любви), о творчестве и о свободе. Герои ищут себя, меняются их отношения, их роли в жизни, меняются они сами — и вместе с ними меняется время. С каждым новым поворотом сюжета герои возвращаются в свой родной Милан, столь напоминающий нам современную Москву…

---

К этим их бесконечным претензиям Мизия относилась безропотно: точно так же она бросалась к Максу, который не мог сам разрезать свой бифштекс, или смотрела на маленького Ливио, пытаясь понять, наелся ли он или почему капризничает, что не так, или наклонялась к угрюмой старой Энгельгардт, чтобы задать ей вопрос и втянуть в общую беседу. А Томас вместо того, чтобы защитить Мизию от нападок отца, играл с ним в мужскую солидарность и тоже постоянно претендовал на ее внимание, хоть и по-другому. И вместе с тем я видел, что присутствие Томаса действовало на нее благотворно: и сам его голос, и его поведение, и даже интеллектуальная ограниченность: сознание того, что он рядом, давало ей силы нести и дальше на себе все бремя ответственности. Казалось, он все же сделал ее в какой-то степени счастливой в той жизни, которую она для себя выбрала, помог реализовать себя в роли главы семейства, защитницы, многодетной матери, предоставив ей для этого неограниченные возможности.

Я думал обо всем том, что Мизия когда-то сделала для нас с Марко, когда не было еще никакого Томаса, способного прийти ей на помощь: как она вдруг стала поддерживать нас и побуждать развивать лучшие наши качества и полностью в этом преуспела. Я пытался понять, не потому ли я сейчас отдалился от нее, что теперь она тратит себя на других людей с их другими запросами; и не вел ли я себя в то время точно так же, как отец Мизии или ее брат с сестрой — обижаясь и забывая о благодарности, если она не прибегала по первому моему зову, не вникала тут же в мои проблемы и не решала их на месте. Я смотрел на сидевшую в центре длинного стола Мизию и ничего уже не понимал.

6

Утром тридцать первого декабря начали съезжаться друзья и соседи, которых Томас и Мизия пригласили на Новый год. Паола загорала под окном нашей комнаты, а я гулял с детьми в саду и видел, как на грунтовой дороге позади дома показались огромные английские и японские внедорожники, а на луг — посадочную полосу — сели два маленьких самолета. Из машин и самолетов выбирались люди со своими детьми, фирменными чемоданами и лабрадорами на поводке, они были одеты в стиле кантри, вели себя вальяжно, точно властители вселенной, небрежно, по-свойски здоровались с Томасом и Мизией, жеманно приветствовали старую Энгельгардт и ее компаньонку. Я прятался за деревьями с экзотическими названиями, весь во власти противоречивых желаний, впечатлений, мыслей, наблюдений, страхов, которые отпускали меня лишь на несколько минут и возвращались обратно. Смотрел, как Мизия принимает своих друзей и соседей, столь отличавшихся от нее прежней, когда мы были с ней так похожи: угадывал их чувства, видел их жесты и слышал через луг их повисавшие в неподвижном воздухе слова. От моего относительного внутреннего спокойствия не осталось и следа, я потерпел неудачу, как и она со своей цитрусовой плантацией; я кружил по саду, словно вор, и старался держаться поближе к детям.

Потом мне все же пришлось поздороваться с двумя младшими братьями Томаса и их женами, с друзьями и соседями по латифундии, а вдобавок еще и обменяться парой слов со старой Энгельгардт. Уже после этого и после очень краткой, но яростной перебранки с Паолой в коридоре, когда мы решали, что надеть нашему сыну Веро, Томас предложил всем присутствующим прокататься на лошадях. Я сразу отказался, потому что всего раз в жизни в двенадцать лет побывал на ипподроме и до сих пор помнил, как мне было страшно и неуютно сидеть верхом, но Томас настаивал, и к нему присоединилась Мизия: «Увидишь, Ливио, тебе понравится».

Паола тоже дала себя уговорить, хотя ни разу не сидела в седле, и мы всей компанией пошли за дом, где гаучо уже привязали к забору дюжину оседланных и взнузданных коней с толстыми загривками и коротко подстриженными гривами; на седлах для мягкости лежали овечьи шкуры. У всех, кроме нас, была экипировка для верховой езды: сапоги до колена и галифе, летние перчатки в дырочку, шлем для игры в поло и зеркальные очки в тонкой блестящей оправе; от всех этих мужчин и женщин так и веяло чувством физического и морального превосходства: уж больно высокомерно звучали их голоса, больно нарочито перекатывались они с носка на пятку, поджидая, пока Томас закончит распределять лошадей.

Мне он выделил медлительного, приземистого жеребца гнедой масти и помог на него забраться; в тот миг, когда крепкие руки Томаса подсаживали меня в седло, у меня все внутри перевернулось при мысли, что Мизию привлекла эта его физическая сила, бездушная, но непомерная, которую он не раз демонстрировал с самых юных лет. Взгромоздившись на лошадь, я смотрел на него, пока он объяснял мне, как правильно сидеть и управлять поводьями, и не столько слушал его, сколько пытался понять, не лучше ли он все же его противных друзей, которые уже гарцевали вокруг, словно на конном параде, возились со стременами и хлыстиками и обменивались шутками, понятными им одним. Единственное, что, на мой взгляд, отличало его от остальных — отпечаток усталости на лице и некоторая скованность нижней части тела, следствие травмы при игре в поло, о которой мне говорила Мизия. Но чем дольше я на него смотрел, тем сильнее мне казалось, что рядом с друзьями он с каждой минутой все больше напоминает мне себя прежнего: не осталось и следа от той слабости, которую я подмечал за ним то и дело во время поездки, и даже его тон все больше соответствовал общему настрою, этим легким расплывчатым улыбкам и бодрым подмигиваниям.

Я сказал ему: «Понятно, спасибо», — хоть это было неправдой; я смотрел, как с привычной галантностью он помог Мизии усадить Паолу на какого-то мула, которого ей отыскали для первого раза. Мизия отрегулировала ей стремена и подтянула подпругу, и с поразившим меня знанием дела объяснила, как сидеть; энергичная и изящная в своих кремовых брючках в обтяжку, и муж смотрел на нее с одобрением, словно она выдержала экзамен, который сдает регулярно. Я думал о ее поразительной способности к учебе: она мгновенно схватывала самое существенное, усваивала и запоминала, и с тех пор уже могла распоряжаться приобретенными навыками по своему усмотрению. Думал и о том, насколько же я заторможен даже в этом по сравнению с ней, как трудно мне дается что-то новое; я изо всех сил сжимал ногами бока своего коня и чувствовал себя неповоротливым и ограниченным.

Мы проехали по голому, пышущему жаром лугу, всадники то съезжались, то растягивались, переходя на рысь, обменивались знаками и взглядами — спины дугой, головы вполоборота, поводья в одной руке — и опять улыбались легкими ироничными улыбками, взмахивали рукой в сторону неразличимого горизонта, щеголяя своей раскованностью, беспечностью, уверенностью. Мизия красиво сидела в седле; спина у нее была прямая, как у балерины, а ноги, которыми она обхватывала коня — лишь слегка напряжены; я просто не мог не смотреть на ее ягодицы, когда она приподнималась, чтобы обменяться парой слов с сухой и плоской как доска соседкой-латифундисткой, не мог не смотреть на ее светлые волосы, падающие на ровные плечи. Но когда она обернулась ко мне, я почти не отреагировал на ее улыбку, меня раздирали противоречивые чувства и беспокоил мой конь. Мне казалось, что у меня не получается управлять им: он то ускорял, то замедлял ход, стараясь не отстать от других, а когда я пытался натянуть поводья, резко дергал головой. Перекрестный огонь недобрых взглядов из-за зеркальных очков лишь служил еще одним доказательством моей полной неспособности что-либо контролировать и вызывал одновременно ярость и страх, хотелось спрыгнуть на землю и пешком вернуться в дом. Я бы так и сделал, если бы не знал, что встречу там отца Мизии и старую Энгельгардт с компаньонкой и другими двумя старыми колониальными грымзами, приехавшими на Новый год.

Восседавший на поло-пони Томас безупречно владел искусством верховой езды: время от времени он легким галопом объезжал кавалькаду гостей, чтобы проверить, все ли в порядке, а заодно демонстрируя свое мастерство и перекидываясь с кем-нибудь шуточками. Пришпоривая лошадь пятками и постегивая коротким плетеным хлыстиком, он держал ее в тонусе, чего не хватало ему самому, когда он оказывался пешим, гарцевал вокруг, словно вознаграждая себя за этот свой недостаток: большеголовый, в прошлом блондин, без головного убора, крепко припаянная к могучему торсу шея, небрежно свисающая правая рука и напряженное тело. Он подъехал к Паоле, которая трусила еще больше, чем я, цеплялась за седло, сообщая мне всякий раз, когда мы оказывались рядом: «Эта штука елозит».

— Не надо так сильно сжимать колени, — сказал он ей. — Опусти пятки.

Похоже, Томас и парочка его приятелей только и ждали случая проявить свою галантность; они наперебой стали давать ей советы, и в ответ на это Паола только старалась подчеркнуть свою женскую уязвимость, раньше я никогда за ней этого не замечал. Кавалеры Паолы объясняли, как ставить ноги в стремена и как держать поводья; трогали ее запястья, поправляли локти и похлопывали спину, касались ее икр, подбородка, ягодиц, и все это — то подходя вплотную, то отъезжая, сгибаясь к ней, утирая ладонями пот со лба. Она смеялась, повторяла «Мама дорогая», или «Я безнадежна», или «Ой, спасибо!» Настроение у нее сразу поднялось, она казалась веселой и игривой, беззаботной и даже томной, вся ее жесткость растаяла как по волшебству.