Феликс Кандель - Смерть геронтолога

• Название: Смерть геронтолога
• Автор: Феликс Кандель
• Издательство: «Гешарим – Мосты культуры»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-93273-073-0

---

В пятницу к вечеру крохотный раввин обходит этажи. Он стар и виден на просвет. У него встрепанная седая борода и взгляд снизу вбок. В каждом отделении раввин молится в честь субботы‚ пьет виноградный напиток из бумажного стаканчика. К его приходу выставляют на стол подсвечники; женщины в больничных халатах выходят из палат‚ зажигают субботние свечи. Броня зажигает две‚ как положено: "Благословен Ты‚ Господи‚ Боже наш‚ Царь вселенной..."‚ закрыв глаза‚ навевает на лицо тепло огоньков‚ просит‚ шевеля губами‚ мира‚ покоя‚ благополучия – Лёве‚ мужу своему‚ сыну Давиду‚ отличному от прочих детей‚ жене его Хане‚ которой скоро рожать‚ внукам с правнуками‚ которые не замедлят появиться‚ просит выздоровления самой себе. Старуха-бродяжка говорит несмело: "И мне дайте..."‚ зажигает у кровати две свечи‚ смотрит‚ не отрываясь‚ на утекающий воск: на глазах слеза. Раввин обещает на прощание: "Молниеносно избавление Господне..."‚ с одышкой шагает в другое отделение‚ чтобы и там помолиться в честь субботы‚ вновь глотнуть виноградный напиток. Раввин пьет сок на каждом этаже‚ крохотный раввин пьян от сока.

Суббота. Старик располагается на стуле на самом припеке‚ посреди шумного перекрестка‚ – меховой штраймель на голове‚ праздничная капота на плечах‚ – укоризненно грозит пальцем мимоезжему водителю: "Шабес... Шабес!" Суббота. Чадолюбивые отцы‚ благословенные потомством‚ возвращаются из синагоги. Мамы в шляпках катят по домам коляски. Мальчики в белых рубашках идут следом‚ девочки в тяжелых‚ до пола‚ юбках. Усаживаются за трапезу. Поют хором‚ взрослыми и детскими голосами‚ отстукивают по столу ладонями – вино подрагивает в серебряных бокалах‚ сладкое‚ густое‚ бордовое. Суббота. Лёва Блюм остается на субботу в больнице‚ спит в комнате напротив‚ на лежаке для процедур. Ночью проходит врач‚ накрывает его одеялом. Ночью Лёва идет к Броне‚ сидит возле нее. Взбулькивает кислород в шланге у арабской женщины. Задремывает женщина-подросток. Бродяжка проборматывает во сне: "Нет‚ не подыскивай красивых слов..."‚ – возможно‚ из Шекспира. За стойкой в коридоре слышится приглушенный голос: это медицинская сестра‚ прикрыв трубку рукой‚ объясняет мужу‚ как успокоить ребенка. Служитель в халате – бодр‚ румян‚ крепок – катит к лифту каталку‚ без интереса слушает больного. Тот говорит с подушек: "Я долго болею. Так долго‚ что довелось мне‚ живому‚ увидеть привыкание к моему исчезновению. Уже теперь они ведут себя так‚ будто меня нет". Женщина с потерянными глазами‚ похрустывая пальцами‚ ходит по коридору до изнеможения‚ взад-вперед‚ на мгновение останавливается перед дверью с табличкой "Операционная": беда‚ ужас‚ проклятие века‚ плоть плоть выгрызает – червяком в яблоке. Можно изменить имя больного‚ запутав ангела смерти‚ можно добавить дополнительное имя – тоже‚ говорят‚ помогает: кто составит‚ наконец‚ "Книгу страданий" с полным их перечнем? Женщина с потерянными глазами встает у окна в полстены‚ уложив руки на подоконник. На улице туман. В тумане исчезают дальние предметы‚ но проступает взамен ближнее‚ на что обычно не обращаешь внимания. Лицо в стекле. Незнакомое лицо смотрит на нее внимательно в ожидании слова‚ жеста‚ поступка. Слова сказаны. Поступки совершены. Жест отчаяния слишком уж театрален.

Авива сидит в комнате ожиданий возле родильного отделения. Ривка‚ лучшая ее подруга‚ в муках и сомнениях разрешается от бремени. Мужа у Ривки нет; был друг‚ который не пожелал потомства‚ но она решилась на исходе материнства. Авива ждет с вечера‚ думая о своем ребенке‚ которого она способна еще родить‚ и о муже‚ которого‚ возможно‚ не будет. В комнате расположились мужчины – молодые и с сединой в бороде. Один молится‚ другой задрёмывает на диване‚ третий читает псалмы. Полумрак. Потрескивание свечей. Долгие ожидания с негромкими разговорами: "Сказал Израиль Всевышнему: "Вот‚ дети наши – гаранты наши". Сказал Всевышний Израилю: "Да будет так! Дети ваши – гаранты дел ваших. Ты забудешь Меня‚ Я забуду детей твоих..." Прогорают свечи на столике. Громоздкий автомат в углу выдает чай‚ кофе с молоком‚ кофе без молока. Выходит женщина. Выносят ребенка. Окружающие говорят: "В добрый час! Для Торы‚ брака и хороших дел..."

Мама Авивы грустит посреди ночи. Внуков желает мама‚ но внуков пока нет. Прошлое в кибуце приучило к равенству – в пищевом и вещевом довольствии‚ не более. А она-то‚ наивная‚ думала: разделят всеобщую радость‚ разделят всеобщую тоску – честно‚ по справедливости‚ поровну на каждого: это мне‚ это тебе‚ это ему‚ как поровну на всех солнце‚ поровну дождь‚ и воздух тоже на всех. Но бессильной оказалась арифметика‚ умножение-деление‚ бессильны строгие‚ неподкупные пропорции: несбыточное не сбывается‚ невозвратимое не возвращается‚ невосполнимое зияет беззубым старческим провалом. Все товарки ушли в свой срок‚ последней – баба Роза из Полтавы‚ наставница-командирша‚ отправленная сюда в обмен на палестинских коммунистов‚ от которых избавлялись англичане. Немощную бабу Розу перекладывали с матраца на каталку‚ возили в ванную‚ кормили‚ подкладывали судно‚ – самое время отжить своё‚ хлопнув напоследок дверью-пистолетом‚ как и подобает командирше. Осталась на столе записка: "Не хочу быть беспомощной. Не могу быть зависимой". Остался переполох в кибуце: старики примерили к себе подобный исход‚ их дети оскорбились за такое к ним недоверие. Кибуц не спасает от печали‚ и мама Авивы томится в одиночестве; ей бы купать‚ кормить‚ убаюкивать‚ – ключ к утробе в руках Всевышнего. Когда Ривка разрешится от бремени‚ Авива станет ей помогать: мир опасен‚ дети человеческие нуждаются в обережении. Мама Авивы поможет тоже.

К утру Ривка родит девочку‚ покажет ее подруге‚ и та поедет‚ наконец‚ домой. Авива возвратится к себе‚ включит по привычке умную машину‚ а та скажет тусклым голосом‚ неокрашенным ожиданием: "Мы с вами соседи по телефонному справочнику. Может‚ повидаемся?" У Авивы потекут слезы‚ которые не остановить. Авива зарыдает горько и безутешно. Отплакавшись‚ отключит машину. За ненадобностью.

8

Ночь. Спит город. Спят страдальцы по палатам. Спят газели на горах: один глаз сомкнут‚ другой открыт. Спят скорпионы с ехиднами: какие сны видят скорпионы? Спят орлы‚ накормив детенышей трепещущей плотью. Спят шакалы‚ накушавшись мертвечины. Спят ангелы в Небесах‚ если им дарован сон. Спит Нюма Трахтенберг.

– Биньямин‚ – сказал прозорливый Нисан. – От нас сокрыты тайны‚ очевидные для других. Постарайся‚ друг мой! Обрати усилия разума‚ и тебе откроется.

Ступеньки вниз. Квадратом помещение. Цветное великолепие поверху. Солнечные лучи проходят через стекла‚ делая их желтыми‚ восторженно алыми‚ густозелеными. Буйство красок: каждый цвет словно призывает к молитве. Буйство фантазии: каждый символ призывает к познанию. Нисан разъяснил Нюме. Нюма пересказал Боре. Боря записывает по памяти в тиши ночи. "Превратности судеб" – таково название:

"Знай‚ Биньямин‚ – уверяет прозорливый Нисан. – Привычки наши – следствие страстей‚ торопливости и ублажения плоти. Человек смотрит на мир сквозь прикрытые веки‚ а оттого многого не замечает. Приподними веки‚ Биньямин. Посмотри внимательно. Вглядись так‚ чтобы закружилась голова и смешались понятия. Накопи мудрость и исторгни ее". Нюма смотрит – долго и сосредоточенно. Голова кружится. Понятия смешиваются. Нисан продолжает: "Не воспринимай их в отдельности‚ Биньямин. Постарайся объединить этих диковинных птиц с рыбами‚ солнце в лучистой оправе‚ синь света‚ перетекающую в голубизну вод‚ в грозовое фиолетовое удушье. Ты чувствуешь зной‚ Биньямин? Кисеёй на лице. Покровом на плечах. Он вещественен‚ этот зной‚ его можно потрогать‚ развесить‚ порциями упаковать в коробки. Скорбит‚ поникла земля. Возносится к небу рыжая птица ярости. Скалит зубы день подступающий‚ мнимым милосердием торжествует жестокость‚ – но луч в бурной воде‚ светлый луч в глубине‚ покойная желтизна изобилия‚ лошадь в ленивой задумчивости‚ обитающая в садах‚ свечи в подсвечниках‚ подсвечники без свечей: для будущих‚ не народившихся еще младенцев. Взгляни на огоньки во множестве: теплота дома‚ семьи‚ земли вожделенной‚ – здесь и твоя тоска‚ Биньямин‚ теперешняя твоя бесприютность. Смотри дальше. Смотри – не отвлекайся. Ты осязаешь эту мощь‚ мощь цвета‚ силы‚ ярости? Гнев свиреп подобно бурливым водам‚ слово неистово‚ ярость в непомерном излиянии: уж если крик – до хрипоты‚ уж если красное – до черноты. Множится число убийц. Робеют сердца. Слезам угнетенных нет утешителя. Этот шар – земной ли он? для игры ли он? Шар земной для игры‚ смрад до удушья‚ гниль на месте цветения‚ добрые дела на потраву‚ причитания на площадях‚ и не схорониться в пещерах-чащобах‚ ибо на смену утомившемуся притеснителю поспешает отдохнувший‚ жестокий и стремительный‚ в превосходстве иных нравов. Ты видишь эти корабли‚ Биньямин? На них корабельщики‚ бороздящие море. Плывут мимо от пределов кривизны‚ путем морским‚ неприметным‚ причаливают в надежной гавани‚ где зелень буйствует‚ посевы напоённые‚ обильны влагой небеса‚ полны водами источники великой бездны. Земля отзывается хлебу‚ и вину‚ и маслу; холмы красны от винограда‚ долины белы от овец‚ зубы ослепительны от молока. Елей сочится из оливок‚ сок потоками струится по лозе‚ еды досыта и одежды прочные; каждый – друг королю‚ но и король – друг каждому. Посмотри‚ Биньямин: он голубой‚ этот цвет‚ в голосе тишины‚ в чистоте и покое. Голубое подобно морю. Море подобно небу. Небо подобно Престолу Славы. Радость и веселие‚ благодарность и песнопения. Куда подевался страх‚ где подстерегает беда? Вот они – малым вкраплением в стороне‚ скопищем вероломных на подходе. Красные птицы настораживают‚ но скакуны из царских табунов наготове для битвы‚ чтобы притупить зубы теснителю‚ врага поразить ужасом‚ отстоять дом на свету‚ стол под скатертью‚ свечи в подсвечнике. Но всё недолговечно‚ Биньямин‚ знай это тоже. Переполнилась мера терпения. Завтрашний день позавидует вчерашнему. Избыток величия‚ остаток могущества – тенью отлетевшей птицы. И будет в тот день‚ день ярости и разорения: лист скукоженный и почва иссохшая‚ зелень без чистоты-покоя‚ будто перемешаются в смятении мысли с ощущениями‚ огонь выжрет дома и воду вылижет‚ отсохнет протянутая рука‚ сметет со света метла уничтожения; оставшийся долг – сможем ли погасить страданиями? Мечутся красные птицы. Солнце испускает багряные лучи. Небо затворилось‚ и нет более дождя. Перепуганная овца выглядывает из укрытия: истребиться ли земле голодом? Удел всякой плоти – падалью на дороге? Не так это‚ Биньямин! "Не для пустоты сотворил Он землю..." Вслушайся: прошумела листва‚ прогнулись ветви деревьев‚ небесное воинство поспешает на подмогу; вот‚ облако поднимается с моря‚ закат тучливый‚ северный ветер приносит влагу‚ разлив вод для истомленных душ. И снова зелень‚ Биньямин‚ травы обильные, отдохновение глазу. Пасутся стада. Закрома полны. Рассветы осеняют поверху. Птицы – шумнокрылые создания – в покое и довольстве. Город в золоте‚ Биньямин‚ краса совершенная‚ благословенный дождями‚ тенью и росой‚ – отсюда уже нет дорог; город‚ слитый воедино‚ щит спасения твоего‚ ростком плодоносным над источником‚ – жилы земель сходятся к нему. Отстроены развалины‚ насажены виноградники; это твой город‚ Биньямин‚ младший мой сын‚ "сын скорби"‚ "сын правой руки моей". Подставь плечо‚ Биньямин. Ноша нелегка..."