Давид Гроссман - Бывают дети-зигзаги

• Название: Бывают дети-зигзаги
• Автор: Давид Гроссман
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Детская проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7516-1042-5, 978-5-9953-0166-0

На свое 13-летие герой книги получает не совсем обычный подарок: путешествие. А вот куда, и зачем, и кто станет его спутниками — об этом вы узнаете, прочитав книгу известного израильского писателя Давида Гроссмана. Впрочем, выдумщики взрослые дарят Амнону не только путешествие, но и кое-что поинтереснее и поважнее. С путешествия все только начинается… Те несколько дней, что он проводит вне дома, круто меняют его жизнь и переворачивают все с ног на голову. Юные читатели изумятся, узнав, что с их ровесником может приключиться такое. Ну а родителям — которые, вне всякого сомнения, тоже с удовольствием прочтут роман и, возможно, вспомнят, что сами когда-то были детьми-зигзагами, — останется лишь развести руками.

---

Тремя взмахами ножа — по одному на каждый восклицательный знак — она разделала огурец.

Мы все стояли друг к другу спиной. Только я краешком глаза подглядывал.

— И конечно же во всем этом долбанном доме не найдется ни капли йоду! — воскликнула вдруг Габи, отшвырнула нож и бросилась в ванную, пытаясь остановить кровь, бегущую с пальца. Отец не двинулся с места. Спина у него была как каменная. Я не знал, что делать: побежать за ней или остаться с ним утешать. Не знал, на чью сторону стать. Отец не видел того, что видел я: Габи порезала палец нарочно. Морщась от отвращения.

— Она права, — низким отстраненным голосом произнес вдруг отец. — Все говорят мне об этом, а я не хочу слушать. Она говорит, потому что действительно переживает за меня. Она права.

— Неправда, — проговорил я пересохшим от страха ртом.

Что за ерунда, почему она права? Отец — лучший в мире полицейский! Он должен остаться на работе до тех пор, пока я не вырасту и не смогу работать с ним, из нас двоих получится отличная команда!

— Побудь тут, Нуну, — проговорил отец неузнаваемо ласковым голосом, — я пойду перебинтую ей палец.

Жаль, что сейчас он не с нами и не слышит, что сказал Феликс.

— Может, и не только в этом стране он самый лучший, — продолжил Феликс и пару раз кивнул, — может, не только в стране.

Я вздохнул, чтобы эти слова проникли в меня поглубже. Дальше мы ехали в тишине, молчали по-мужски, только Феликс мурлыкал и похмыкивал себе под нос. Мне вдруг стало спокойно, как во сне. Как будто кто-то рассказывал мне историю про меня. Историю про мальчика, у которого отец — старший офицер угрозыска и на совершеннолетие подарил сыну путешествие в преступный мир, особый подарок — возможность повзрослеть, познать всю полноту жизни, обе стороны одной медали. Возможность осознать, что и у его отца есть другая сторона — свободная, дикая, веселая.

Как минимум была.

В молодости. До того, как он женился на Зоаре, до того, как начал работать в полиции. Я ведь знаю. Габи рассказывала мне, ну, то есть давала понять, да и время от времени кто-нибудь подмигивал мне и говорил, что отец был большой баламут. У него было двое друзей, банда-команда, их все звали «три мушкетера», они вместе служили в армии и вместе открыли в Иерусалиме фирму по перевозке мебели. Мне отец об этом даже не рассказывал, как будто само воспоминание о тех веселых днях могло нарушить траур по Зоаре. Но я собирал и хранил в своем сердце те крошки, которые бросала мне Габи: трое веселых хулиганов с золотыми сердцами, их знал весь Иерусалим, особенно его, Коби Файерберга в вечной ковбойской шляпе, ржущего, как конь; он мог, например, на спор станцевать вальс с холодильником на спине или украсть зебру из Библейского зоопарка[10] и проскакать на ней по улице. Вечерами после работы мушкетеры принимали душ, прилизывали гелем волосы и штурмовали вечеринки в Эйн-Кареме или в Рехавии, приглашали на танец самую красивую девушку и затанцовывали ее почти до обморока, один танцевал, а двое следили, чтобы никто не посмел вмешаться, а потом все трое исчезали, шли на следующую вечеринку. И у него была целая куча поклонниц, он ведь еще не был женат, и он им всем кружил головы, но не любил ни одну и говорил, что не родилась еще женщина, которая пленит его, а если какая-нибудь решит это сделать, ей придется поймать его на удочку или подстрелить, придется как следует на него поохотиться. И он ржал своим лошадиным смехом, таким был когда-то мой отец, миллион лет назад, он носился по иерусалимским улицам на мотоцикле с коляской, а в коляске рос помидорный кустик, разветвлялся и плодоносил, отец мог собирать помидоры и есть прямо на ходу. Его так и звали — Ковбой Томато, потому что «томато» — это по-английски помидор. А если его останавливал полицейский, чтобы оштрафовать, отец тут же давал ему взятку спелым красным помидором, и все смеялись и вздыхали — ну что ты будешь делать, ковбой — он и есть ковбой, его не изменить…

Где он? Где этот парень? Почему я не могу с ним познакомиться? Почему даже искра воспоминания о нем ни разу не мелькнула в отцовских глазах? Где хулиган, угонявший машины только ради того, чтобы приделать к ним квадратные деревянные колеса? Почему беда железным пером процарапала у него на лбу ту горькую морщину?

Феликс вел машину, мурлыкал, а я думал только о том, чтобы сердце мое не выскочило сквозь сжатые зубы. Я все трогал и трогал свой талисман — пулю, вынутую на операции из отцовского тела. Преступник стрелял в него, это был честный поединок, и он продолжался, пока отец не взял верх. Это пуля из тела моего отца, и она пребудет со мной, пока я жив. Отец сейчас рядом со мной. Все, что я делаю, — мы делаем вместе, и, даже если я действительно нарушу закон, душой отец будет со мной, как эта пуля у меня на шее. Всей душой — даже той ее веселой озорной половинкой, утерянной навсегда. Со мной. У самого сердца.

Это был редкий и проникновенный миг. Нечасто мне доводилось ощутить такую близость к отцу, осознать, что мы и вправду похожи — пусть не как близнецы и даже не как напарники, понимающие друг друга без слов. Порой меня даже пронизывал страх — а что, если я, когда вырасту, буду совсем непохож на него? Но в тот миг, в машине, я почувствовал, что расту вместе с ним и заслужил, может быть впервые в жизни, право заглянуть в глубь его души. Что только сейчас он полностью открывается мне, отдает себя целиком, щедро, без страха, и это и есть его подарок мне на совершеннолетие.

Полицейский патруль с завывающей сиреной пронесся мимо нас. Грубым смехом закоренелого преступника рассмеялся я про себя: ого, небось разыскивают напавших на поезд и укативших на черном «бугатти»! Я спросил себя — страшно мне или нет? Страха не было. Ну, почти. Что мне до этих полицейских? Даже наоборот, пусть бы они погнались за нами, а мы на сумасшедшей скорости скрылись бы от погони. Конечно же мы скроемся! Мы ничего не боимся, мы вне закона, как дикие звери. Пусть это всего на пару дней — но эти пару дней закон нам не писан и страх неведом. С Феликсом ничего не страшно, он со всем справится, у него железные пальцы, с ним никто не посмеет меня тронуть, ни один человек в мире не отнимет меня у него, его фантастическое обаяние, его голубые глаза-молнии защитят меня. Это ведь всего на день-другой, не больше, а потом все забудется, все вернется на круги своя, я стану примерным ребенком, перестану врать, дурить и сходить с ума. В мгновение ока займу низшую ступень в шкале Макса и Морица и только изредка, по ночам, в одиночестве, буду вспоминать эти день-два, которые ведь были на самом деле, хотя и похожи на сон: и поезд, и черный «бугатти», и мрачный опасный блеск, и тревожное завывание сотен мчащихся полицейских машин, спешащих поймать меня, и как я ускользну, спасусь, останусь непойманным. Ведь я быстрый, ловкий, непредсказуемый, неуловимый, я — главарь преступного мира, Нуну Файерберг, в скором будущем — лучший полицейский в мире!

Сердце стучало. Я сдвинул колени, стиснул их посильней, постарался свернуться в позу «предварительного заключения». Опять на меня что-то нашло. Брр. Кто я такой на самом-то деле.

ГЛАВА 10 ГРУСТНАЯ ГЛАВА БЕЗ НАЗВАНИЯ

— Габи была с нами всегда, — объяснил я Феликсу, — ну, то есть с тех пор, как я себя помню. Она пришла к нам после того, как Зоара, моя мама, умерла, а я был еще совсем маленьким.

Я сделал паузу, потому что на этом месте люди обычно начинали задавать всевозможные глупые вопросы: а от чего она умерла? а ты ее совсем не помнишь? Но Феликс молчал.

Это меня слегка удивило. Ему что, совершенно все равно, что перед ним, можно сказать, сирота? Но я решил не выказывать своего удивления, потому что, как я уже объяснил, обычно бывает наоборот, и меня уже достали вопросы, на которые я все равно не отвечаю, так что будем считать, что и сейчас оно так вышло.

И я стал дальше рассказывать Феликсу про Габи, что она все это время работала вместе с папой, была его секретаршей, еще когда он был заместителем руководителя в отделе расследований по делам мошенничества, и осталась с ним — и когда он стал следователем в отделе особо тяжких преступлений, и в розыске. Никогда его не бросала.

— Я — как гром, — говорит она обычно, — а отец твой, понятное дело, молния.

— И она правда похожа на гром, — рассказывал я Феликсу, — толстая, громкоголосая, но вообще-то она классная, я даже не знаю, как бы мы без нее обходились, — тут я снова сделал паузу, — после того как мама умерла.

Молчание. Ну ладно. Имеет право молчать. Хотя по мне, так ребенок, который может сказать: «После того как мама умерла», — в каком-то смысле особенный. Впрочем, может, и нет. Зеленый «жук» катил по узкой дороге вниз, в сторону моря. Медленно, будто бы никакие полицейские в мире даже не думали нас разыскивать.

— Она все время пробует какие-то новые диеты, потому что поклялась воевать со своим телом до тех пор, пока оно не станет пригодным для человеческого проживания, но беда в том, что она любит поесть и обожает шоколад, да и мы с отцом считаем, что если обед, так уж обед, так что деваться ей некуда.