Джойдип Рой-Бхаттачарайа - Сказитель из Марракеша

• Название: Сказитель из Марракеша
• Автор: Джойдип Рой-Бхаттачарайа
• Издательство: Астрель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-271-40764-2

Сказитель Хасан — король главной площади Марракеша. День за днем вокруг него собираются толпы людей, чтобы услышать удивительные истории, в которых правда причудливо переплетается с вымыслом.

Однажды Хасан рассказывает историю молодой пары, странным образом пропавшей в городе средь бела дня…

Вскоре выясняется, что эту пару видели многие жители, и каждый готов поведать свою версию исчезновения молодого человека и его возлюбленной.

Но сложатся ли кусочки головоломки в цельную картину, которая поможет узнать судьбу влюбленных, или тайна так и останется тайной?..

---

Хамид помолчал.

— Лично я должен признаться, что восхищался прекрасным юношей не меньше, чем его грациозной спутницей. Он был беззаветно предан ей, как настоящий рыцарь; это трогало до глубины души.

Хамид внезапно остановился, словно от избытка чувств. Потупив взгляд, произнес:

— Ну вот и рассказал. Может, чужестранцы, с которыми я столкнулся в автобусе, и не имеют отношения к пропавшим, хотя как знать? Спасибо, что выслушали.

Взгляд Хамида встретился с моим печальным взглядом. Он закурил; сигарета дрожала в руках. На миг черты его осветились пламенем спички. Я понял: ему неловко, — но не отвел глаз. Пауза затягивалась; я не придумал ничего лучше, чем спросить, что привело Хамида в Марракеш.

— Я к дочери приехал. — Хамид оживился, посветлел лицом. — Она учится на муршидат, будет Коран толковать. Мы ведь первая из мусульманских держав, подарившая женщинам это право. А моя дочь, милостью Аллаха, еще и попала в первый выпуск. Вся семья гордится ею. Что касается моего присутствия здесь, на Джемаа, оно совершенно случайно. Я мимо проходил; даже не подозревал, что услышу историю о чужестранцах. Только в жизни ведь и не такое бывает. Не удивительно ли, что и у меня нашлось что добавить? Фактор случайного, вот что это такое.

Хамид взглянул на меня, как бы ища согласия, но я оставался безучастен. Только легкая ироничная улыбка кривила мои губы. И Хамид опустил глаза с видом человека, ни единым словом не погрешившего против истины. Еще несколько секунд я смотрел на него, пока, чувствуя необходимость вернуться к истории, не обратился к слушателям:

— А теперь, друзья мои, я перескажу один сон.

Долина цветов

Старейший друг моего отца, Мордехай, слепой пианист из Меллы, любил вспоминать сон, приснившийся ему в ночь исчезновения чужестранцев. Во сне Мордехай посетил долину, что лежит далеко в Атласских горах, окруженная заснеженными пиками. По склонам сбегают кедровые рощи. Среди рощ и лугов разбросаны цветочные поляны, подобные коврам, колеблемым ветерком; солнечный свет вспыхивает на чашечках поочередно, волной прокатывается по поляне. Воздух густ от смолистых ароматов можжевельника, кедра и сосны. Над разбитым колодцем раскинул ветви каменный дуб. Мох своими пальцами в зеленых перчатках тянет книзу корни самых высоких деревьев.

В той долине всего одно жилище — касба с полуразрушенным зубчатым валом, со стенами из красной глины и с башнями, венчающими каждый из четырех углов. В комнате, что примыкает к такой башне, однажды утром сама собой со скрипом открылась дверь кладовки. И там, за дверью, в темной глубине, Мордехай увидел сияющие рои бабочек. Великолепное зрелище на несколько мгновений приковало Мордехая к месту. Когда же он чуть отступил, комната от пола до потолка заполнилась бабочками. Были тут зеленые перламутровки, мраморные белянки, великолепные Клеопатры, большие черепаховые бабочки. Мордехай распахнул все окна и двери, и бабочки устремились на волю, расцветили долину пестрыми крыльями, диковинными названиями, чудесными историями, воспоминаниями. Целый день они порхали, роями усаживались на камни и цветы; подобно клочкам бумаги, танцевали на ветру над ручьями и мшистыми кочками. Ночевать они устроились на самых верхних ветках, а на рассвете, словно подхваченные единым порывом ветра, взметнулись к солнцу, и больше Мордехай их не видел. Густые черные тени, тишина, белые вихри, что тянутся к золотым пескам, простирающимся по ту сторону гор, остались в кедровых рощах и лугах. В ясные дни дуга горизонта трепещет, нечеткая, от бесчисленных крылышек. Все это Мордехай узрел своими слепыми глазами среди неуловимых теней, черных линий, молочно-белых облаков, красных глинобитных стен. На террасе он заметил мужчину и женщину, замкнутых в безмолвном объятии, и стоял, очарованный, поглощенный зрелищем, отнюдь не ощущая себя лишним. Напротив, мало-помалу в Мордехае крепла уверенность, что он имеет какое-то отношение к влюбленным. Из оцепенения он вышел, когда по гравию зашуршали их удаляющиеся шаги.

В ночь накануне кончины Мордехаю снилось, будто он снова в долине цветов. Проснулся он преображенным почти до неузнаваемости. К нему будто вернулась юность, он был красив, изящен, ловок, силен. Мудрость и сострадание к людям переполняли его. Мордехай указал на старый буфет возле кровати. Буфет был битком набит дешевыми романами в мягких обложках, однако не они интересовали Мордехая. Нет: на верхней полке, между двумя толстыми книгами, обнаружилось ярко-красное шерстяное одеяло с вышивкой. Абстрактные узоры символизировали бабочек. В складках одеяла хранились блестящие семечки граната и лепестки дубровника и жасмина. А кто-то из нас нашел крыло бабочки, еще трепещущее.

Долина птиц

Через несколько лет после смерти Мордехая сон его, как бы по наследству, перешел к Мустафе; по крайней мере часть сна. Мустафе снилось, будто он проник в полуразрушенную касбу посреди отдаленной горной долины. И там, в касбе, Мустафа обнаружил, что одно крыло вместе с прилегающей к нему башней тщательно отремонтировано. По словам Мустафы, некоторое время он раздумывал на пороге, но двери были распахнуты, и он решился войти. Людей он не увидел, но все в доме являло следы бережной заботы. Потолок был укреплен широкими кедровыми балками, стены покрыты таделактом, пол — свежим слоем глины и известки. Посреди просторной комнаты лежал серый берберский ковер в форме облака. В другой комнате Мустафа обнаружил письменный стол из темной древесины, с восхитительной мозаикой на столешнице, а на нем — дневники в кожаных обложках, исписанные бисерным почерком. Мустафа наугад открыл один дневник и прочел: «Ce qui importe c’est la vérité».[11] У стола, на полу, были еще книги, но все — на языках, Мустафе неизвестных. В соседней комнате над кроватью висел выполненный углем эскиз женской головки, закутанной в покрывало по самые глаза — огромные, подведенные тушью; Мустафа клялся, что с тех пор их взгляд не дает ему покоя. Мустафа поднялся в комнату с высоким потолком, имеющую выход на плоскую крышу, и заглянул в кладовку, но не обнаружил ни одной бабочки — только кипу красных шерстяных одеял. Одно одеяло он прихватил в качестве вещественного доказательства; на нем был геометрический узор, символизирующий бабочек. Беленую дверь террасы утыкивали гвозди, на которых висели шали, шарфы, маски и плащи, как с капюшонами, так и без них. Потолок самой большой комнаты расчерчивали цветные тени. В углу стояла прялка, накрытая прозрачным белым покрывалом. Эта белая ткань показалась Мустафе ярчайшей метафорой одиночества и неприкаянности.

Странные чувства охватывают человека в опустевшем жилище. Все здесь не так, как при хозяевах. Чувства эти сродни тем, что испытываешь, явившись ночью в давно знакомое, однако виденное только при дневном свете место. Обойдя все комнаты касбы, Мустафа босиком вступил в залитый солнцем сад. Присутствие женщины — заботливой хозяйки — выдавали и грядки ароматных трав, и цветочные клумбы в форме звезд, и фонтаны, выложенные розовой галькой, и вышитые шелковые подушки на расписных деревянных скамейках. Кормушки для птиц, сделанные из старых бутылок, висели на апельсиновых и лимонных деревьях. Глаз отдыхал на мозаичном дне бассейна, заполненного лепестками алых и белых роз; верно, что-то подобное будет в раю, подумал Мустафа. В задумчивости медлил он над бассейном, и вдруг ему показалось, что из воды смотрят чьи-то глаза. Совершенно прозрачные, спокойные, без тени страха или недовольства — вот какие они были. А между этих глаз Мустафа различил надпись — рифмованную строфу из четырех строк, — но из-за ряби, пущенной ветром, не успел ее прочесть.

С тех пор, по словам Мустафы, ему не оставалось ничего другого, кроме как смотреть сны этими подводными глазами, что, впрочем, его вполне устраивало.

Таббайт

Костер наш снова угас, и я больше не делал попыток оживить его. Вместо этого я оглядел слушателей и обратил взор к ночи. Туман поднялся, звездное небо сочило голубоватый лунный свет. Дома по окружности Джемаа тонули во тьме, но их очертания были четки, словно прочерчены в небе отточенным карандашом. В мостовой отражались звезды, каждый камень сверкал, покрытый инеем. Казалось, звезды повсюду — в небе, на земле, на деревьях, в сердце мечети и даже в глазах моих терпеливых и преданных слушателей. От великолепия звезд дух занялся. И вот, наполненный дивным светом, я встал, плотнее запахнул джеллабу и жарким шепотом заговорил:

— Что есть звезда? Что есть вдохновение? Что есть страсть? Что есть тоска? Я опускаю взгляд на землю — и вижу среди вас моих предков. Их глаза — как блестящие черные семечки, их лица подобны тусклым зеркалам, отражающим многие века. Они вне времени; они неподвластны трем измерениям. Их тени переплетены с вашими тенями. У каждого на плече сидит ворон, каждый опирается на черный посох, и сомкнутые ряды этих посохов тянутся к самому горизонту словно пшеничные колосья. В бесконечности, сиречь их мире, я известен как Хасан, уличный рассказчик с площади Джемаа, хранитель летописей предков. Вы же — мои братья и сестры. У нас одна вера, одна культура; красота — наше общее наследство. Каждый вечер вы собираетесь послушать меня — словно вступаете в новый мир; позволяете мне заявить наши с вами права на это наследство, вновь обрести его. Наш круг так тесен и сплочен, что часы замедляют бег и сама ночь подходит к нам с иной мерой. Но теперь уже поздно — настала пора завершить сегодняшнюю историю.