Джойдип Рой-Бхаттачарайа - Сказитель из Марракеша

• Название: Сказитель из Марракеша
• Автор: Джойдип Рой-Бхаттачарайа
• Издательство: Астрель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-271-40764-2

Сказитель Хасан — король главной площади Марракеша. День за днем вокруг него собираются толпы людей, чтобы услышать удивительные истории, в которых правда причудливо переплетается с вымыслом.

Однажды Хасан рассказывает историю молодой пары, странным образом пропавшей в городе средь бела дня…

Вскоре выясняется, что эту пару видели многие жители, и каждый готов поведать свою версию исчезновения молодого человека и его возлюбленной.

Но сложатся ли кусочки головоломки в цельную картину, которая поможет узнать судьбу влюбленных, или тайна так и останется тайной?..

---

— Знаю.

Хадиджа резко обернулась к портретисту:

— Скажи, юноша, есть ли среди собравшихся человек, которого ты видел в тот вечер на площади?

Тофик огляделся, помедлил и указал на мотоциклиста.

— Его я видел в тот вечер, — заявил он уверенным тоном.

Мотоциклист не стал скрывать свое истинное лицо.

— Твои слова лживы, как и вся твоя дурацкая история.

Художник двинулся к мотоциклисту, но Хадиджа воздела руку.

— Оставь его, — сказала она. — С ним связываться себе дороже.

— Кто он такой? — спросил художник, резко остановившись.

— Полицейский, — последовал ответ. — Джемаа — его территория.

Мотоциклист нехорошо усмехнулся. Слова его были обращены к Тофику:

— Завтра чтоб явился в участок ровно к девяти утра. Обсудим отдельные пункты твоей деятельности в Марракеше, господин художник из Танжера.

Хадиджа тотчас вмешалась:

— Что за нужда, сержант Мохтари, применять такие крутые меры? Мальчик всего-навсего ответил на мой вопрос. Может, договоритесь?

Полицейский усмехнулся неприятнее прежнего.

— Мне его мазня без надобности. — Следующая фраза относилась ко мне: — Я уезжаю. Чтоб к полуночи прикрыли лавочку. Понятно?

И завел мотор. Мы молча смотрели ему вслед. Когда он скрылся из виду, художник вздохнул и упавшим голосом произнес:

— Теперь я пропал.

— Ничего подобного, — послышалась неожиданная реплика Хадиджи. Она смотрела в сторону переулка, в котором скрылся полицейский. — Вот кто пропал, — сказала Хадиджа.

Мы воззрились на нее, однако она не стала вдаваться в подробности. Я спросил напрямую; Хадиджа только отмахнулась. Слова ее были обращены к нищенке Азизе.

— Как зовут вашу собаку? — властно спросила она.

Азиза вздрогнула и смутилась, оттого что снова стала центром внимания.

— Лючия, — отвечала она дрожащим голосом. — Лючия, что значит «свет».

— Кто дал собаке это имя? — продолжала Хадиджа.

Дочка Азизы, Айша, опередила мать.

— Чужестранец. Чужестранец предложил назвать собачку Лючией, — смело отвечала девочка. — Он был молодой. Смуглый. Красивый.

— А борода у него была?

— Да, кудрявая темно-рыжая борода, — кивнула Айша. — Она окружала лицо как львиная грива.

— Он был один?

— Он был с прекрасной госпожой. Она говорила мягким нежным голосом. Он не знал нашего языка, и госпожа переводила для него. Они выслушали нашу историю и пожалели нас.

Хадиджа обернулась ко мне:

— Видишь теперь?

Толстяк, сидевший рядом, попытался возразить:

— Откуда ты знаешь, что девочка говорит именно о наших чужестранцах? По Джемаа ходят толпы бородачей со смазливыми спутницами. Откуда ты знаешь, что это именно они?

— Знаю, и все, — отрезала Хадиджа.

И снова обратилась ко мне. В голосе было торжество.

— Как звали пропавшую девушку?

Я улыбнулся.

— Ее звали Лючия.

— Откуда тебе известно? — выкрикнули в толпе.

Мой ответ был прост:

— Я сам спрашивал ее имя.

Аль-Акса Запада

Теперь заговорила Хадиджа:

— Как много способов рассказать историю, как мало — рассказать историю хорошо. Азизе нет нужды быть с нами. Ни ее сон, ни ее дочь никоим образом не связаны с нашей историей. А как насчет собаки? Собака — другое дело. Ее имя дает зацепку, и это важно.

— Да, но что теперь будет со мной? — плаксиво протянул студент-художник. — Мне грозит опасность потерять средства к существованию, и все потому, что я поторопился ответить на ваш вопрос.

Вместо того чтобы обратиться непосредственно к студенту, Хадиджа вытащила пригоршню пыли из потертого кожаного мешка и рассыпала перед собой. Пока она изучала получившийся рисунок, Байлал, музыкант-гнауа, шептал заговор от сглаза. Остальные, зная, что Хадиджа занялась геомантией — искусством читать будущее по рассыпанной земле, — в молчании смотрели на нее.

Наконец Хадиджа подняла глаза и устремила взгляд на художника. Заговорила она не скоро, но лишь за тем, чтоб успокоить юношу, уверить, что ничего с ним не случится.

— Ступай домой отдыхать, — сказала Хадиджа. — Да пребудет с тобой мир.

— Не понимаю, почему вы так уверенно говорите, — упирался сбитый с толку Тофик.

— Просто поверь Хадидже на слово, — сказал я, — и не думай больше о полицейском. Хадиджа обо всем позаботится.

Через некоторое время Хадиджа сама обратилась к Тофику:

— У меня с тобой свои счеты. Дело в том, что мне не понравилось, как ты говорил о нашей Джемаа.

— Боже! — воскликнул Тофик в смятении. — Что я такого сказал?

Хадиджа улыбнулась, давая понять, что Тофику нечего бояться.

— Ты зарабатываешь здесь на жизнь, — произнесла она, — но из твоих слов ясно: ты не знаешь главного о своем месте работы. Слушай же меня внимательно. Джемаа — наша сестра и наша мать; она заботится о нас и присматривает за нами; она — источник нашего существования, и говорить о ней в другом ключе — значит, принижать ее. К множеству ее лиц надо привыкнуть. То она молода, то стара; то полна сил, то утомлена. Однако даже в самые плохие минуты Джемаа не опасна — она лишь капризна, и ее прихоти отражают состояние общества. Зато в лучшие свои минуты Джемаа дарит радость и веселье; люди собираются здесь, ибо знают: Джемаа щедро поделится своим счастьем. Возбуждение, что царит на Джемаа, слагается из многих элементов и порождено нашими желаниями. Каждый из нас причастен к ее волшебству, в нем же — ее жизнь. Джемаа захватывает и не отпускает; ее энергия и дух завораживают. Здесь все изменяется, поет в унисон, складывается в орнамент — так рождается красота. Так Джемаа изменяет человека, перековывает на свой лад. Нужно смотреть на нее глазами ребенка — тогда обнаружишь, что сам изменился. Душа должна участвовать в процессе наравне с чувствами, понимаешь ли ты это? Джемаа — символ, точка пересечения всех народов, что когда-либо прошли по нашей земле, проходят сейчас и еще пройдут. Она равно принадлежит магрибцам, сахрави, обитателям Средиземноморья, арабам, берберам. Под ее крылами устроились хамсин, самум, левече, зефир. Эти ветры звучат в каждой здешней мелодии. Прислушайся к нашей музыке: это мозаика, в которой живут мотивы Африки, Среднего Востока, Иудеи, Андалусии — как современные, так и средневековые. Танцуй под эту музыку — много о себе узнаешь. Когда ты на Джемаа, века сливаются вместе, а сам ты — вне времени. Когда ты на Джемаа, культуры разных народов переплетают узоры, и ты поднимаешься над собственным происхождением.

— Таково волшебство Джемаа, — подытожила Хадиджа. — Джемаа — это Магриб в миниатюре. Однако она больше, чем место встречи, ибо, если ты окажешься здесь ранним утром, когда первые солнечные лучи нисходят на ее лик, то поймешь: Джемаа способна внушать умиротворение, какое вряд ли где еще найдется. Счастье с привкусом печали; редчайшее из наслаждений; в нем-то и заключается ее особый дар.

— Значит, Джемаа представляется тебе женщиной? — спросили в толпе.

— Джемаа представляется мне прекрасной женщиной, — подтвердила Хадиджа.

— Может, столь же прекрасной, как пропавшая чужестранка? — добавил я весьма дерзко.

— Почему тогда ты не расскажешь, как встретился с чужестранкой? — продолжал тот же голос.

Я рассмеялся — настойчивость позабавила меня.

— Очень хорошо, — отвечал я, — сейчас расскажу. Я прощаю тебе нетерпение, ибо такова моя роль.

Зеркало

Я уже собирался продолжить, но был прерван.

— У меня есть что добавить, — воскликнула неизвестная женщина. — Дозвольте, я расскажу. Вдруг это важно?

Все обернулись к говорившей, и она, немолодая, полная достоинства сельская жительница, густо покраснела. Она была одета в широкую, уже не новую фоуту — платье в красно-белую полоску, какие традиционно носят уроженки Рифа. На Джемаа эта женщина казалась неуместной; что-то она тут делает, тем более ночью?

— Милая сестра, — сказал я, — вижу, ты не из наших краев. Какая надобность завела тебя столь далеко на юг?

— Горячие детские слезы вели меня, — отвечала женщина. — Мой сын с невесткой живет в Марракеше, днем оба работают. Я приехала присматривать за внуком, их первенцем. Но сейчас это не важно. Я перебила тебя, ибо мне есть что добавить про злосчастную ночь на Джемаа.

— Ты была в ту ночь на Джемаа? — изумился я.

— Была, была, — закивала женщина. — Я тогда работала в отеле, где остановились чужестранцы, напротив мечети Кутубия.

Женщина изъяснялась на диалекте тарифит, распространенном в горах Рифа; речь была торопливая, выговор — провинциальный; она перескакивала с одного на другое, будто слова не поспевали за памятью и она боялась вовсе позабыть какую-нибудь подробность.

— Я работала ночной горничной, — рассказывала женщина. — Чужестранцы остановились в четырнадцатом номере, на третьем этаже, с окнами на бульвар. В ванной барахлил кран, и управляющий отправил меня туда с ведром воды. Я постучалась, меня пригласили войти. Молодая госпожа лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку. То ли была огорчена, то ли нездорова. А может, даже и плакала. Я сразу шмыгнула в ванную, чтобы не смущать госпожу. Нас так учат: надо стараться быть невидимой, не раздражать клиентов своим присутствием. Только, хоть чужестранцы и шептались, я все равно уловила суть разговора. Они ссорились; насколько я поняла, госпожа хотела пойти на Джемаа, в то время как господин был против. Каждый настаивал на своем, никто не уступал.