Тургрим Эгген - Hermanas

• Название: Hermanas
• Автор: Тургрим Эгген
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-367-00752-7

«Hermanas» («Сестры») — это роман о любви и политике, о больших надеждах и трагических испытаниях.

Рауль — дитя революции. Его отец отдал жизнь за Кубу. И теперь, двадцать лет спустя, Рауль хочет стать поэтом. Расцвести его таланту помогают сестры-близнецы Хуана и Миранда. Именно они определят судьбу Рауля на долгие годы.

История жизни молодого поэта вплетается в исполненный трагизма рассказ о Кубинской революции. Автор рисует резкий и безжалостный портрет послереволюционной Кубы — приходящей в упадок физически и морально и по-прежнему мечтающей построить утопию.

Увлекательный и чувственный роман от автора знаменитого «Декоратора».

---

Из страха потревожить Миранду я не шевелился. Книга, которую я захватил с собой, так и осталась в вещмешке. Я сидел и смотрел в окно на бесконечные поля сахарного тростника. Время от времени я бросал взгляд на лицо Миранды, каждый раз удивляясь тому чуду, что она рядом и мы вместе совершаем сказочное путешествие.

Интересно, можно ли найти более некрасивый пейзаж, чем сахарный. Тростник лучше всего растет на жирной красной почве в низинах, а большая часть территории между Сапатскими болотами на юге и Санта-Кларой на северо-востоке плоская как блин. Здесь ничто не разнообразит пейзаж. Мощным кубинским лесам красного дерева пришлось уступить место тростниковым плантациям. В 1812 году девяносто процентов острова были покрыты лесом. Сегодня осталось только пятнадцать процентов.

Мой дедушка со стороны матери работал на сахарных плантациях. Он был надсмотрщиком в своей родной провинции, и перед его смертью я приезжал к нему во время zafra, сбора урожая. Тяготы этого труда произвели на меня огромное впечатление. Я помню мужчин, работавших на полях, их рваную одежду, мокрую от пота и сока сахарного тростника, притягивавшую миллионы насекомых. На всех и всем лежала тягучая липкая пленка, источавшая сладкий запах. Сладкий запах и грубый мужской пот. Пряди спутанных волос, полные мух, были похожи на карамельные фигурки. У многих мужчин были повязки или шрамы после травм, нанесенных мачете. У некоторых не хватало пальцев. Глаза их были черными и пустыми.

Сахар не содержит питательных веществ. Голод, который подавляется сахаром, возвращается, десятикратно усилившись. Сахар не строит деревни. Из окна я не увидел ни одного человека, только серые потрепанные сараи для инструментов и машин, старые сахарные мельницы, ржавеющие вдалеке, несколько больных подагрой деревьев и плантации растений трехметровой высоты, растянувшиеся на многие мили. Им здесь не место. Сахарный тростник происходит из Новой Гвинеи, арабы выращивали его в Испании, а испанцы привезли на Кубу. Все было завезено извне — землевладельцы, рабочие, инструменты и растения, а сахар и прибыль тоже исчезали с острова. Оставались только рабы и изнасилованная, измученная земля. Сюда было завезено два миллиона африканских рабов, большинство из которых рубили сахарный тростник. Когда работорговля с Африкой прекратилась, рабов стали привозить с полуострова Юкатан, а затем появились китайские кули с рабскими контрактами. Сахар делают из крови, говорили в старину.

Я чувствовал вдохновение. Сюжет эпического стихотворения, никак не меньше, проплывал за окном автобуса. Это будет не первое и не последнее стихотворение о сахаре, написанное на Кубе. Оно начиналось с крошечной чашечки сладкого кофе, о которой я мечтал в автобусе, и устремлялось дальше, от кораблей с рабами до чиновничьих кабинетов, от освободительной войны Марти до la lucha, ежедневной борьбы за поддержание жизнеспособности революции.

Спустя двадцать лет после революции мы продолжали оставаться рабами сахара. Теперь речь шла о торговом балансе, о сборе урожая сахарного тростника такого объема, чтобы не оказаться в экономическом рабстве у Москвы. Для выполнения договоров с Советским Союзом необходимо было собирать восемь с половиной миллионов тонн, и только тогда Куба могла заработать на продаже сахара на открытом рынке. На вырученные деньги мы должны были проводить индустриализацию. Таковы причины трагикомедии, разыгравшейся в 1970 году: на этот год был запланирован урожай в десять миллионов тонн, для достижения чего требовалось огромное идеологическое и политическое напряжение сил. Планы не просто провалились, но всей нации пришлось хватать ртом воздух. Если залив Свиней был первой большой победой революции, то zafra 1970 года — ее первым большим поражением. И с тех пор в течение всего десятилетия урожаи оставались низкими. В семидесятых годах сахар у нас продавался по карточкам. Рабство все еще существовало. Обычному рабочему все равно, лишился он пальцев ради «Юнайтед фрут» или для «Комэкона».

Миранда лежала на сиденье, положив голову мне на колени, и спала. Я разглядывал пейзаж за окном до тех пор, пока не исчез последний солнечный луч и плотный мрак не поглотил деревни. А потом я сам задремал.

Приблизительно за час до полуночи автобус сломался. К такому надо быть готовым. Мы съехали с шоссе недалеко от Сьенфуэгоса. Шофер остановился на обочине, и те из пассажиров, кто не спал, начали сетовать и жаловаться. Почти все кубинские мужчины старше определенного возраста считают себя квалифицированными автомеханиками (я — исключение), и скоро пол-автобуса вывалилось на улицу, а пять-шесть мужчин в полной темноте стали пялиться в двигатель, освещая его карманным фонариком, и громко обсуждать увиденное. Миранда проснулась.

— Где мы?

— Скоро доедем до Сьенфуэгоса. Если повезет.

Маленькая Дорис лежала поперек сидений впереди нас и спала. Мы с Мирандой сидели, прижавшись друг к другу, и перешептывались. Мы съели второй сэндвич. А потом я решил воспользоваться случаем и вышел на улицу облегчиться.

Группа у двигателя до сих пор не пришла к единому мнению о том, в чем заключалась проблема и как ее решить. Работа в комитете требует времени. Я постоял немного из вежливости рядом с ними, задавая вопросы, которые, я надеялся, были правильными; можно подумать, что автобус не сдвинулся бы с места, если бы все пассажиры не были вовлечены в его починку и не беспокоились. Два солдата тоже стояли на улице. Они разговаривали громкими пьяными голосами. Женщина из Сьенфуэгоса, которая наверняка и раньше ездила этим маршрутом и знала, чего можно ожидать, достала кофейник и начала готовить кофе прямо на обочине. Я отошел на пятнадцать-двадцать метров. Стоял и прислушивался к звукам насекомых и летучих мышей в темных деревьях, писал и пытался определить созвездия над головой. Здесь, в провинции, было видно намного больше звезд, чем в Гаване.

Разглядывание звездного неба приводит к приятному головокружению. Мир сжимается до ничтожных размеров. Есть только этот автобус и люди в нем, все остальное — море темноты. Где-то позади нас, возможно, находилась Гавана, впереди, возможно, Сьенфуэгос и Тринидад, но это недоказуемо. Я ощущал, что мы с Мирандой попали в плен к абсолютному сейчас: у нас не было прошлого и будущего, реальной была только эта автобусная поездка, а пассажиры — единственными людьми, с которыми нам когда-либо придется общаться.

Когда я вернулся в салон автобуса, мое место было занято. Один из солдат уселся рядом с Мирандой. Сначала я увидел огонек его сигареты и услышал смех, сперва его, а потом ее. Что это их так развеселило?

— Прости, но вообще-то это мое место, — сказал я.

— Камило. — Солдат протянул мне руку. — Я тут знакомлюсь с твоей подружкой. Ничего?

Я пожал его руку, а что мне еще оставалось? Камило, большой и широкоплечий, с густой бородой и усами, протянул мне полупустую бутылку, и я глотнул из вежливости. Это была огненная вода военного качества, предназначенная скорее для промывания ран и чистки бинокля, чем для того, чтобы коротать время в автобусе.

— Камило тут рассказывал смешную историю, — сказала Миранда, отказываясь от предложенной бутылки, но соглашаясь на сигарету. Нехорошо обкуривать маленькую Дорис, спавшую на сиденьях прямо перед ними, считал я, но решил не выступать с комментариями. Я по-прежнему стоял в проходе. Мне претила мысль о том, чтобы сесть на другое место. Я не был уверен, что история солдата не показалась бы мне такой уж смешной.

— Вы собираетесь пожениться? — спросил Камило.

— Не совсем, — ответила Миранда.

— Пока нет, — добавил я, но, казалось, он не услышал.

— Может, родственники? — спросил Камило с определенной надеждой в голосе.

Такой поворот меня не обрадовал.

— Он мой парень, — наконец внесла ясность Миранда.

— Ах вот как, — сказал он. — Парень.

«Парнем», естественно, мог быть кто угодно. Камило посмотрел на меня и злобно ухмыльнулся.

— Полагаю, эта твоя подружка…

— Меня зовут Миранда, — сообщила она.

— Миранда, да. Полагаю, Миранда в постели — настоящая тигрица? Я не ошибаюсь?

— Можно мне сесть на свое место? — снова спросил я.

— Да, если ответишь на мой вопрос.

Он был сержантом, как я понял по форме. Вероятно, он командовал тремя другими, так что если он меня достанет, пожаловаться будет некому.

Что я мог ответить? Я не знал, была ли Миранда «тигрицей», не хотел расстраивать ее, выкинув глупость, а скажи я правду, этот идиот подумал бы, что путь свободен. Если бы я сказал то, что хотел, поднялся бы шум. Сержант уже хорошо нарезался, а в салоне на полке лежал автомат Калашникова, АК-47. Кубинские военные пользовались хорошей славой, но в семье не без урода. Так что я промолчал.