Илья Дубинский - Трубачи трубят тревогу

• Название: Трубачи трубят тревогу
• Автор: Илья Дубинский
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1962

Книга писателя И. В. Дубинского посвящена героической борьбе червонного казачества против белогвардейщины и иностранных интервентов в годы гражданской войны на Украине. Написана она непосредственным участником этих событий. В книге правдиво и ярко рассказано об успехах и неудачах отдельных кавалерийских частей, о выдающихся командирах, политработниках и рядовых бойцах. Автору удалось выпукло показать отважных вожаков советской конницы В. М. Примакова, Г. И. Котовского, М. А. Демичева, П. П. Григорьева, Д. А. Шмидта, а также проследить за судьбами своих многочисленных героев, раскрыть их характеры. Редакция и автор выражают глубокую признательность ветеранам червонного казачества Киева, Москвы, Ленинграда, Львова, Чернигова, Днепропетровска, Донецка, Харькова, Винницы, Хмельницкого, Ахтырки, старым большевикам черниговцам, черниговскому музею М. М. Коцюбинского, которые оказали ценную помощь в работе над книгой. Автор также сердечно благодарит участников читательских конференций в Ленинграде, Москве, Киеве за дружескую критику и добрые советы.

---

— И я говорю, комполка не обидится, — не выпуская изо рта трубки, сказал Силиндрик. — Обижаться будет, например, вот пример, продкомиссар, но он поступает с нами не по-партийному... прямо скажу.

— А теперь послушайте меня... — заговорил наконец военкомдив Гребенюк. — Товарища Силиндрика мы уважаем, но до Карла Маркса, конечно, ему далеко. А вот без хорошего комиссара полку не обойтись. Долгоухов сюда не вернется, поехал бить басмачей. Вашим комиссаром будет товарищ Климов. — Гребенюк показал на черноглазого, с пристальным взглядом молодого человека среднего роста. — Климов — потомственный путиловец. А комиссара-путиловца, к сожалению, не в каждый полк мы можем дать.

— Ну раз мы занялись пополнением, — продолжал Шмидт, — даю вам в полк лихого казака. — Он указал на прибывшего с ним подростка в шинели до пят. — Это Иван Шмидт, мой родной брат. Даю вам на воспитание. Только помните: если он будет глух к словам, применяйте палочный выговор. И никаких штабов, никаких канцелярий! В строй, к коню и к шашке!

Ваня Шмидт исподлобья посмотрел на брата и, достав из кармана самодельный мячик, начал нервно теребить его детскими пальчиками.

Приезд начальства, естественно, привлек внимание наших бойцов. Они собирались кучками в тени высоких тополей, курили, делились впечатлениями. 

Завидной выправкой и бравым видом, да еще серебряной серьгой в ухе, из всех кавалеристов выделялся станичник Семивзоров. Окруженный слушателями, он, привирая им про всех начальников, «под которыми» ему приходилось служить, извлек из левого кармана пухлый мешок с табаком.

Не торопясь, донец свернул солидную козью ножку. Спрятав кисет, достал из правого кармана «огневую примусию»: кресало — изогнутую в виде вопросительного знака тяжелую железную болванку, зеленовато-бурый кремень и вдетый в металлическую трубку гарусный шнур. Ловким ударом кресала вышиб из кремня сноп красноватых искр, от которых моментально стал тлеть шнур, служивший станичнику вместо трута.

Шмидт, безошибочно угадав в Семивзорове природного казака, обратился к нему:

— Послушай, станичник, эта адская машина, видать, попала к тебе в наследство от атамана Платова?

— Никак нет, — не растерялся Прожектор. — Берите повыше, товарищ начдив. Это кресало, — не сморгнув соврал он, — пользовал сам Степан Разин, да вот нонче мне, Митрофану Семивзорову, досталось.

Я заговорил с начдивом об обмундировании, о призах, которыми можно было бы заохотить наших джигитов, о зеленом мыле...

— Черт побери, — глубоко вздохнул Шмидт, — три года я знал одно — крошить беляков, а тут начдив кавалерии должен заниматься портянками, зеленым мылом, всякой чепухой. — Достав блокнот, начал в нем что-то писать. — Да, чепуха, — продолжал он, — а без нее врага не поколотишь! — Шмидт передал мне исписанную бумажку. — Пошлите к «Предсовнаркому». Он что-нибудь найдет у себя.

«Предсовнаркомом» звали у нас начальника снабжения дивизии Колесова. В 1917 году он и в самом деле возглавлял первое Туркестанское советское правительство.

Я подозвал стоявшего поодаль Митрофана Семивзорова. Отдал ему записку. Велел ехать с нею в Ильинцы к начснабу. Боец, слегка пнув ногой льнувшего к нему Халаура, развернул бумагу, начал читать по складам.

— Ты что делаешь? — спросил его Шмидт.

— А случится напорюсь на бандюг! — не смущаясь  ответил Семивзоров. — Я бумажку проглочу, а скажу все, что в ней есть, на словах. Только одно, товарищ начдив, я не разобрал. Вот тут против вашей росписи какая-то закорючка.

Начдив заглянул в записку.

— Слышал ты, казак, про лейтенанта Черноморского флота Шмидта? То был боевик, революционер. Когда я находился в подполье, пришлось менять фамилию. Я и взял себе имя лейтенанта Шмидта. Но есть и фон Шмидты. Чтоб меня с ними не путали, я добавляю к своей фамилии «тов». Значит — товарищ Шмидт! Понял, казак?

— Как не понять! У нас на Дону был помещик хвон Энгельгарт. Немало и мы тех хвонов перехлопали.

— Молодец, казак! — похвалил Семивзорова начдив.

— Рад стараться, ваше превос... виноват, товарищ начдив. Что-то я трохи зарапортовался... — сказал боец и направился выполнять поручение.

— Вот у нас в пятнадцатой дивизии, — заговорил стоявший в сторонке сотник Ротарев, — это было в Полоцке еще до той немецкой войны, полно было этих самых фонов. На драгунском полку — фон Фосс, на гусарском — фон Прииц, на уланском — фон Верман. И в придачу еще один бригадный генерал тоже из этой породы был — фон Бюнтинг...

— Было, да сплыло, — похлопал сотника по плечу начдив.

— А командир корпуса, куда входили наши кубанские полки, был граф Келлер, — заговорил после уральца сотник Храмков. — Командиром одиннадцатой дивизии был де Витт, одиннадцатым гусарским полком командовал граф Мирбах, пятым гусарским — барон фон Корф. Среди генералов были и не немцы, да все больше с чудными фамилиями, такими, что наш брат сразу и не выговорит. Вот послушайте: генерал Розалион-Сошальский. А то еще были генерал Замота и генерал  Чернета. Только полностью фамилия этого второго генерала была — Чернота-де-Бояры-Боярский.

— Это ты правильно говоришь, кубань. — Шмидт бесцеремонно снял с головы сотника кубанку и примерил ее. — Мечтаю о такой аккуратненькой шапочке. Когда-нибудь и себе заведу нечто подобное. — Вернув кубанку Храмкову, продолжал: — В царской кавалерии полно было всякой сволочи. Преподобный барон Врангель командовал в Риге гусарским Иркутским полком, Павло Скоропадский — лейб-гвардии конным полком в Санкт-Петербурге, так при царе назывался Петроград.

Дмитрий Аркадьевич недавно вернулся из Харькова с совещания, созванного при штабе войск Украины и Крыма Михаилом Васильевичем Фрунзе. Обсуждался вопрос о сроках обучения в военных училищах. Многие настаивали на четырех-пятилетнем курсе.

Попросил слово Шмидт. Он сказал, обращаясь к Михаилу Васильевичу:

— Товарищ командующий! Вчера я ходил в цирк. Смотрел, как моржи ловко катают носами шары. Спросил я Дурова: «Сколько вы их учите?». Он ответил: «Два года». Я спрашиваю вас, — повернулся он к участникам совещания, — так неужели наши курсанты тупее дуровских моржей?

Фрунзе расхохотался, а за ним и все командиры.

— Шмидт меня уморил, — сквозь смех произнес Михаил Васильевич. — А по существу, он прав.

Глядя на смеющихся, сам Шмидт оставался абсолютно серьезным. Такова уж была его особенность.

Все мы вышли на улицу.

К штабу приближался всадник. Его шинель, застегнутая на крючок, была надета внакидку. Правый рукав шинели, поддерживаемый винтовкой, торчал кверху. Начдив подозвал кавалериста.

— Казак первой сотни Семен Волк, — четко отрапортовал всадник.

— Ты хотя и Волк, а никому не страшен, товарищ. В таком виде, конечно. Может, только воробьям на огороде. Скажи, дружище, на милость, что с тобой будет, если из кустов выскочит хотя бы один бандюга? Пока будешь доставать винтовку, он тебя трижды зарубит. Ты что, служил у Махно? Эта анархия точно так носила винтовки, как ты. 

— Товарищ начдив, — совсем смутился молоденький кавалерист, — я у Махно не служил. Служил и служу Советской власти. А винтовку взял в рукав, чтоб не пылилась, да и хмарилось с утра, думал, будет дождик — берег ствол.

— Больше так не делай. Ствол, верно, надо беречь, но прежде всего надо беречь свою жизнь. Имей винтовку всегда наготове, тогда ты будешь для бандитов настоящий волк! А вы, земляк, — повернулся ко мне начдив, — взяли бы и написали для казаков нашей дивизии простую памятку, как себя должен вести казак в районах, пораженных бандитизмом. И про этого Волка упомяните.

Эта памятка, брошюра в 10–12 страниц (первое мое «произведение»), скоро вышла в свет, отпечатанная в литинской уездной типографии.

Параня Мазур

Петлюровцы, стыдясь признаться в том, что они постоянно терпели поражение от своего же народа, вопили: «Москва бросает против нас ходей (китайцев), башкиров, латышей».

И снова, поздней осенью 1921 года, отборный гайдамацкий отряд, несмотря на тройное численное превосходство, не устоял под ударами нашего 7-го червонноказачьего полка. Желтоблакитная печать писала тогда об этом:

«Повстанцы смело продвигались вперед, но, столкнувшись с полком конных марксистов, вынуждены были повернуть назад».

Петлюровский газетчик не без иронии перекрестил нас в «конных марксистов», но мы-то в самом деле считали себя учениками великой школы Маркса, которых высшие интересы партии и народа заставили взять в руки клинки.

Наш полк усилиями партийной организации и всего боевого состава превращался в грозную для врага силу.

Уже трижды выведенные на плац лошади полка прошли через баню. Засучив рукава, вместе c нами втирали вонючую мазь в чесоточные шеи животных все мальчишки заводского поселка. Недружелюбно косясь на меня, скинув бурку, кубанку и гимнастерку, заделался  конским банщиком и ворчун Храмков. И даже отец Дорофей, загрустивший без «отца» Иакова, на сей раз трезвый, предлагая услуги, хотел было снять с плеч длиннополую рясу, но мы обошлись без помощи духовенства.