ЛЕВ КВИН - ЗВЕЗДЫ ЧУЖОЙ СТОРОНЫ

• Название: ЗВЕЗДЫ ЧУЖОЙ СТОРОНЫ
• Автор: ЛЕВ КВИН
• Жанр: Современная проза

Книга, являясь во многом автобиографичной, рассказывает о подпольной борьбе советских воинов во вражеском тылу на территории фашистской Венгрии в годы Великой Отечественной войны. Книга рассчитана на широкий круг читателей.

---

– Проверяли?

– А как же! Вчера вот. Он открыл чемоданчик – а там принадлежности для бритья. Пошел со мной в дом. Учитель сказал, что пригласил меня: он не может сам бриться. Теперь уже больше не проверяют. Этот чемоданчик я оставлю там, а тот, второй, в котором рация, вынесу. Он точно такой же.

– А если все-таки проверит?

– Не проверит! – Она улыбалась. – Вот приставать, назначать свидание будет наверняка; они всегда пристают. Или приглашать на танцы в «Мирабель»… Ой, я не танцевала уже целую вечность.

– И ты пойдешь?

Она покачала головой:

– Нет.

– Но все-таки пообещаешь?

– Я всем обещаю. Жалко, что ли.

– А если потом снова встретишь?

– Ну и что? Снова наобещаю.

– И поверят?

– Поверят. Мне все верят.

– Я тоже, – сказал я шутя.

Она взглянула на меня серьезно:

– Не говори так.

– Почему?

– Как ты не понимаешь? Они – другое дело. Они враги, у них танки, пушки, автоматы, пистолеты. А у меня улыбка, накрашенные губы, вот эта шляпка, вот эти туфельки – им очень нравятся такие туфельки, на сплошной подошве. Они называют их: танки. И ведь это, в самом деле, не туфельки, не улыбка, не шляпка. Это мои танки, мои автоматы. И мне обидно, когда ты говоришь мне: не улыбайся им, не езди с ними на машине. Я же не говорю: не стреляй в них из автомата.

– Мне не хочется, чтобы ты им улыбалась.

– А мне? Я их ненавижу. А вот улыбаюсь. И даже целую…- Она смотрела на меня с дерзким вызовом. – Целую – слышишь?.. Что ты молчишь? Говори, кто я такая. Я знаю, что ты думаешь.

Я сжал ее пальцы. Так, что они побелели. Она закусила губу, не отводя от меня взгляда.

– Ты… ты… Мне жалко тебя, Аги. Так жалко…

Глаза ее влажно блеснули.

– Ты мне делаешь больно.

Я отпустил пальцы. Она отвернулась. Мне показалось, она плачет. Но она сказала почти весело:

– Смотри, какой симпатичный домик! Ты бы хотел жить в таком?

Я посмотрел на противоположную сторону улицы. Домик, как домик. Крыша с флюгером, сбоку крытая маленькая галерея.

Сердце у меня сжималось от сострадания к ней. Она не хотела, чтобы я видел ее слезы.

Снова церквушка – в городе их не перечесть. Только не такая угрюмая, как другие. Белая, недавно покрашенная, крыша тоже новая, из черепицы. Словно кокетливая девушка в белом платье и красной остроконечной шляпке.

– Давай зайдем, – сказала Аги.

– Зачем?

– Ну, зайдем…

Внутри еще стояли леса из металлических труб, перечеркивая цветную мозаику высоких окон. Пестрые цементные плиты пола были заляпаны известкой.

К нам подошел служитель в белом фартуке поверх пальто: в церквушке было прохладно.

– Жертвуйте на окончание ремонта обители божьей.

Он протянул металлическую кружку для пожертвований, похожую на солдатский котелок.

Я бросил в отверстие несколько мелких тусклых алюминиевых монет. Они негромко звякнули.

«Ремонт обители божьей»… Звучало комично. Словно предстоял ремонт небес – ведь именно там, по представлению верующих, должен был обитать боженька.

Аги села на скамью, предварительно смахнув с нее белую пыль. Кроме нас двоих в церквушке, казалось, никого нет.

Я осмотрелся. Сбоку, рядом с нами, между двумя деревянными колоннами, висела картина, изображавшая божью матерь с сытым веселым лицом и хитро прищуренными глазами. Перед ней, на алтаре, горело несколько тонких восковых свечей. А кругом: на стене, на колоннах, на нижней части алтаря – были развешаны разных размеров мраморные дощечки, большей частью маленькие, с открытку, с выбитыми в камне и покрытыми позолотой трогательно-наивными надписями.

«Будь с ним, святая дева!» – прочитал я на одной из дощечек.

Вероятно, мать молит за сына, отправленного на фронт.

А рядом висит точно такая же дощечка, но уже с другой надписью: «Воля твоя, о матерь божья!»

Все-таки не помогло!

Были и другие надписи: «За спасение от смерти», «Спасибо тебе, святая Мария», «Будь и дальше с нами». Но больше скорбных, исполненных печали и покорности.

И вдруг я услышал сочный звук поцелуя. Он донесся со стороны алтаря, из-за деревянной колонны.

Поцелуй в храме! Заинтересованный, я подался вперед и заглянул за колонну.

Там целовались двое: длинный худющий парень и миниатюрная девушка, еле достававшая ему до плеча.

– Смотри! – подтолкнул я Аги.

Служитель, стоявший неподалеку со своей кружкой, тоже заметил влюбленных. Лицо его побагровело от негодования.

– Нашли место! В храме! Пошли отсюда!

Парень, не снимая рук с плеч девушки, медленно повернул к нему голову:

– Почему это, интересно, «пошли»!.. Вот здесь написано: «Приди и утешься у Меня, скорбящий и болящий». Написано или не написано?

– Ну, написано! – Служитель задыхался от гнева. – Значит, можно безобразничать?

– А мы не безобразничаем. Мы утешаемся…. Меня сегодня в армию забирают, в мясорубку… Ладно, пойдем, Эржи, разве он поймет?

Он взял девушку за руку, как ребенка, и они пошли к дверям, смешные и трогательные. Богородица щурилась им вслед.

Я повернулся к Аги. Она молилась, сложив руки и склонив к ним лицо.

Тихонько я отступил назад и на цыпочках вышел на паперть. Через минуту услышал ее легкие шаги.

– Почему ты не остался?

– Не хотел тебе мешать. Ты веришь в бога?

– Не знаю. Наверное, нет.

– А молишься.

– Вдруг он есть?

Я рассмеялся.

– И о чем ты его просила?

– Чтобы вы быстрее приходили. И чтобы ты… – Она запнулась на миг. – Чтобы ты остался жив… А теперь мне надо идти.

– Уже? Так быстро? Куда?

– Не надо спрашивать. – Она взяла у меня чемоданчик, словно невзначай коснулась на мгновение моей руки. – Я же тебя не спрашиваю. У тебя свои дела, у меня свои.

– Когда мы встретимся?

– Когда скажешь. В семь я заберу рацию.

– Хорошо. Я тоже там буду. На другой стороне улицы.

– Не надо! Я сама справлюсь. Ты мне только помешаешь. Я буду смотреть на тебя, и он заметит. Не ходи! Лучше здесь встретимся, возле церкви, в половине восьмого.

– Тогда уж у тебя, в парикмахерской.

– Нет! Туда с ней нельзя.

– Хорошо, здесь…

Сам же я твердо решил: в семь часов я буду там, возле того дома.

Вдруг гестаповец возьмет да и полезет в чемоданчик? Мало ли что взбредет ему в голову.

В роте меня обступили свободные от заданий солдаты. Они знали, что я ходил в госпиталь.

– Ну как, господин лейтенант?

Я сказал, что капитану сделали операцию, вынули пулю, теперь ему лучше. Они заулыбались, зашумели:

– Видать, нашего господина капитана на том свете испугались!

А кастрюльщик Шимон тут же сочинил под общий смех:

– Переполох на небеси:
«В ад его скорей неси!»
В преисподней тоже:
«Нет, так нам не гоже!»
И отправили назад,
Поставлять фашистов в ад…

Лейтенанта Нема в чарде не оказалось – он отправился с Мештером и еще двумя солдатами разведать обстановку в районе ипподрома, где размещался прибывший на днях в город автобат.

Я прошел на кухню.

Вечером у меня будет рация. В девять, одиннадцать и час ночи меня ждут в эфире… А если уже перестали ждать – прошло немало времени. Тогда что делать?

Там видно будет. Сначала попытаться.

Где установить рацию? У Аги нельзя – она права. Здесь, в чарде, тоже нет – могут засечь, слишком опасно.

У меня на квартире…

А адвокат Денеш? Он не будет подслушивать? Распахнуть дверь настежь. Хотя он в одиннадцать слушает Би-Би-Си. А в час спит без задних ног – его спальня далеко, через три комнаты от меня.

Да, так лучше всего. По крайней мере, первый раз. Они не засекут, не успеют. А следующий раз из другого места.

Где-то тяжело ухнула бомба. От сотрясения отошла дверца шкафа и медленно, с противным скрипом распахнулась. Я поднялся, прихлопнул. Она опять заскрипела, словно хихикая, и, отъехав, закачалась на ржавых петлях.

Пришлось снова встать. На единственной полке стоял стакан, в нем зубная щетка. Рядом паста и станок для безопасной бритвы – лейтенант Нема всегда ходил выбритым до блеска.

В глубине полки лежала книга. Я заинтересовался. Что он читает?

Оказалось, что-то по химии. Я разочарованно бросил книгу обратно. Из нее высунулся край какого-то листка.

Нет, не листок. Фотокарточка. На меня смотрел улыбающийся юноша, чем-то похожий на лейтенанта Нема. Сын? Тот самый, который ушел от него?

Я повернул фотокарточку. На обороте надпись. Быстрый, торопливый почерк.

«Дорогой отец!

Меня приговорили к смерти. Я совершенно спокоен и смирился со своей участью.

Я причинил тебе много горьких минут. Но ты простишь меня, я знаю. Ты сильный человек, я всегда брал с тебя пример. Не надломись и теперь. Подумай, почему я вступил на этот путь, который привел меня к смерти.

Я не жалею об этом, отец. Я и теперь не жалею об этом.

Когда ты получишь фотокарточку, меня уже не будет. Последние мои мысли с тобой. Кроме тебя, у меня никого нет. Так же, как и у тебя. Твой сын Имре».