Генри Мортон - Прогулки по Испании: От Пиренеев до Гибралтара

• Название: Прогулки по Испании: От Пиренеев до Гибралтара
• Автор: Генри Мортон
• Издательство: Эксмо, Мидгард
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-32420-0

Как и едва ли не для каждой страны, для Испании существует свой стереотип: коррида, фламенко, вино, Кармен… И, разумеется, этими образами Испания не только не исчерпывается, но даже и не начинается. Она удивительно красива и многолика, эта страна между Пиренеями и морем.

Неутомимый путешественник Генри Мортон приехал в Испанию не за стереотипами — он хотел увидеть страну изнутри, окинуть ее взглядом «доброжелательного постороннего», чтобы понять, принять и восхититься. «Испания» Мортона — книга такая же разноликая, контрастная, солнечная и сумрачная, величественная и карнавальная, чинная и вольная, как и страна, которой она посвящена.

---

Я ушел, размышляя, что могилы англичан и англичанок, встречающиеся в других странах, всегда одиноки и печальны; не могу сказать, почему. На самом деле, неважно, где человек похоронен, и многие выбрали место успокоения как можно дальше от дома. Но мне кажется, что это весьма печально — умереть за границей и никогда не вернуться домой, не упокоиться под английским небом.

Каким бы путем вы ни ехали в Андалусию, вам придется пересечь горы и спуститься в прекраснейшую и плодороднейшую провинцию Испании. Дорога начала подниматься к могучим склонам Сьерра-Морена и так изгибаться и поворачивать, что в один миг солнце светило мне в глаза, а в следующий — в спину. В этой местности еще столетие назад бесчинствовали разбойники, и люди писали завещание, прежде чем ехать сюда — как поступали у нас в восемнадцатом веке перед поездкой в шотландский Хайленд. Говорят, несколько бандитов все еще скитаются по Sierra, в чьих труднодоступных районах, как вы, может быть, помните, претерпел свое наказание Дон Кихот.

Южные склоны привели меня в огненную страну, где из красной почвы росли оливы и лилась с холмов Рио-Тинто. Долины здесь прелестны, в полях пасся скот, а беленые домики выглядели белее, чем в любой другой части Испании. Потом я увидел Севилью. Город распластался по равнине, а в центре его, словно мастодонт, громоздился собор.

Глава шестая Коррида и херес

Севилья в июне. — История рубина Черного Принца. — Бои быков. — Коррида сегодня. — Библиотека Колумба. — Монастырь Ла Рабида. — Порт Палос. — Посещение Хереса.

§ 1

Моя комната в Севилье выходила на сад, расчерченный тропинками из красного гравия, где под пальмами цвели клумбы алых канн. Несколько фонтанчиков пускали блестящие струйки к солнцу. Утром меня будил звук садовничьих грабель, сгребающих жесткие листья канн, и через открытое окно я видел, что сегодня будет еще жарче вчерашнего.

К Севилье подъезжаешь, представляя бабушку и прабабушку, которые когда-то давно выходили с акварелью и рисовали прелестные картинки: осликов и мулов, нагруженных кувшинами с водой, и красивых андалусийцев в широких шляпах и красных кушаках — все это сохранилось во множестве семейных альбомов. Именно в Севилье в девятнадцатом веке родилась Испания с туристического плаката; и во многом ее создавали богатые высшие классы Англии, которые прибывали на кораблях в Кадис или Гибралтар. Без сомнения, если бы наши предки приближались к Испании старым путем, через Пиренеи или Ла-Корунью, плакатно-романтическая Испания получилась бы немного иной; и андалусиец с его кордовской шляпой, бакенбардами, короткой курткой и узкими штанами, не стал бы типичным испанцем для стольких людей по всему миру. Наверняка кастильцам, астурийцам, галисийцам, баскам, каталонцам и всем прочим испанцам смешно видеть, что весь мир принял андалусийца, вероятно, наименее типичного из всех представителей Испании, за основной типаж нации. Так можно было бы объявить ирландца девятнадцатого века, с его дубинкой-shillelagh[62], типичным англичанином; в самом деле, мне порою кажется, что кастилец относится к андалусийцу с тем же ласковым терпением, каким англичанин нынешнего века одаряет «Падди», удивительного, непоследовательного, но всегда очаровательного и забавного ирландца.

Легенда о танцующей Испании появилась после войны за Пиренейский полуостров, когда впервые со времен Тюдоров английский взгляд обратился к Пиренеям. Южная Испания внезапно стала модной: Вашингтон Ирвинг, «Тысяча и одна ночь» Лейна, «Севильский цирюльник», молодые моряки и стрелки, приехавшие из Гибралтара домой на побывку, возрождение шерри как модного напитка в Лондоне — по слухам, благодаря поездке лорда и леди Холленд в Испанию, — все это помогало приманить англичан в Андалусию. К счастью для всех, для богатых средних классов девятнадцатого века было столь же легко попасть в Севилью из Кадиса, как в средние века для английских паломников добраться в Сантьяго-де-Компостела из Ла-Коруньи. Одно за другим: шерри в Хересе, шахты Рио-Тинто и Гибралтар, — и английское влияние на юге Испании оказалось довольно велико; а поездка в Севилью на Пасху, когда в Англии нередко еще холодно и тоскливо, стала обычным делом.

На испанской почве легенды растут сами собой, а легенда, что Испания — солнечная страна мавританских узоров и волнующих женщин, была весьма выгодной. Во время визита к высокопоставленному чиновнику Государственного департамента туризма в Мадриде я немало повеселился, обнаружив, что он инспектирует будущие плакаты. Все до единого изображали испанские сценки, какими их ожидают увидеть: танцовщицы с кастаньетами — руки подняты над головой, а ноги отстукивают taconeado[63] — которые, чиновник знал не хуже меня, настолько же типичны для Испании, как Обанские игры[64] для Англии. Но это курица, несущая золотые яйца.

Мой отель был огромным, роскошным и пустым, поскольку в июне в Испании очень мало туристов. Он построен во время краткого правления Эдуарда VII, когда богатство, словно зная, что уготовано ему судьбой, блистало последними всплесками. Чем больше я смотрел на свой туалетный столик, тем больше уверялся, что некогда он отражал плечи какой-нибудь красавицы, написанной Сарджентом; мне чудился даже призрак горничной — она грела щипцы для завивки над пламенем метиловой горелки и раскладывала на кровати белый атласный наряд с рукавами-буфами. А в соседней комнате «дорогой Джордж», который охотился на болотах до зари, снимал куртку с поясом, бриджи-никербокеры, замшевые гетры и твидовую шляпу с наушниками и пуговкой на макушке, потом принимал ванну, одевался и вооружал глаз моноклем. Длинные коридоры с бесконечными рядами дверей из красного дерева, казалось, помнили таких призраков — сейчас они для нас столь же архаичны, как и елизаветинские.

Со страдальческой покорностью судьбе, подумал я, величественный холл этого отеля принимает еженощное бремя нынешних путешественников. Сначала большой автобус заезжает в портик, и невысокий гид выбегает и совещается с прилизанным молодым человеком за конторкой. За ним следует отчужденная и усталая вереница англичан, американцев и французов — все несут маленькие свертки или пакеты, а некоторые держат красные керамические jarras[65] или кожаные botas[66], которые им всучили крестьяне. Большие отели Европы уже подстроились под новый мир, и к путешествиям с гидом больше не относятся с насмешкой и презрением. Теперь гостям на одну ночь не предлагают презренный table d’hote[67] и не размещают за ширмами, словно их следует стыдиться; наоборот, мудрые отели знают, что блистательные дни богатых милордов никогда не вернутся и одинокий путник ныне — если он не пеший турист или велосипедист — абсолютная аномалия.

§ 2

Нет ничего более трудного для поддержания, чем репутация веселости. Бывают моменты, когда улыбке нужно исчезнуть с губ, когда остроумная реплика должна остаться несказанной, а искра в глазах — померкнуть. Именно такова, по моему ощущению, Севилья в июне. Когда снова начнется Страстная неделя, сказал я себе, и pasos[68] поплывут по улицам на плечах кающихся грешников, когда cofradías[69] в капюшонах начнут ронять капли свечного воска на полночные мостовые, и saeta[70] опалят темноту — тогда это будет Севилья, о которой я читал; а за этим последует великая Feria[71], когда девушки с блестящими волосами наденут оборки в горошек и займут задние сиденья велосипедов и мотоциклов за спинами узкобедрых юношей в кордовских шляпах; в парках поставят casetas[72] и звук гитар и кастаньет будет приветствовать зарю. Тогда, заключил я, Севилья снова станет собой.

Удивительно видеть город в межсезонном настроении: в одном дворике Мадрида больше жизни, чем во всей Севилье. Люди, оставшиеся в этом раскаленном городе, выглядели бедными и сердитыми. Не было ни сияющих señoritas, ни галантных caballeros, ни кокетливых знаков веером, ни смеха, ни влюбленного шепотка — по крайней мере, насколько я мог судить. Вместо этого толпы рабочих сражались по вечерам, чтобы попасть на трамвай до дома, они казались раздраженными и угрюмыми, даже при всех скидках на испанское неуважение к работе.

Я прошелся по знаменитой Сьерпес — улице, куда не допускается никакой транспорт. На вид она совершенно мавританская, и в летнее время над ней натягивают тенты, создавая желанную тень. Я ожидал найти окна ее лавочек заполненными удивительными и дорогими вещами, но в них был только хлам для туристов: кастаньеты, маленькие фигурки танцовщиц, деревянные быки, утыканные banderillas, маленькие китайские украшения и поддельные мавританские изразцы. То там, то тут на мостовой сидели группками, почти на краю дороги, пожилые хорошо одетые мужчины, болтали и курили сигары. Такие сборища можно увидеть в большинстве испанских городов. Они похожи на совет старейшин или игроков фондовой биржи, а на этой узкой мавританской улочке кажется, что мужчины должны носить тюрбаны. Помню, я спросил американку, вышедшую замуж за испанца, о чем так торжественно и сурово говорят эти мужчины, сидя на стульях у дороги.