Клара Ларионова - Московское воскресенье

• Название: Московское воскресенье
• Автор: Клара Ларионова
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1966

У стен столицы нашей Родины Москвы — города-героя была одержана выдающаяся победа над немецкими полчищами, развеян миф о непобедимости фашистских войск. В новой повести «Московское воскресенье» Клара Ларионова показывает героизм, мужество и стойкость, проявленные нашими войсками и трудящимися столицы в суровые осенние дни 1941 года. В центре внимания писательницы семья профессора-хирурга Сергея Сергеевича Строгова, его детей — музыканта Евгения, молодого инженера Мити, художницы Оксаны и других московских интеллигентов, а также славная русская женщина Екатерина Алексеевна Миронова, мать сыновей-героев — летчика Лаврентия и пехотинца Ивана. Хорошо выписаны и другие персонажи участников великой битвы.

Документальная повесть «Звездная дорога» посвящена девушкам — добровольцам-летчицам, прошедшим с боями от Волги до Берлина. Многие из них удостоены высокого звания Героя Советского Союза.

Оба произведения, включенные в сборник, достойны внимания советского читателя.

---

— Никита Лукич, — с укором перебил Василий, — я хотел тебя в старосты выдвинуть, а ты бог знает что городишь. Хотел тебе власть дать.

— Власть дать? — старик остановился, испуганно взглянул на переводчика. — Ну знаешь, я думал, что при Советской власти жить не сладко, но теперь нам Гитлер показал, что такое — горькая жизнь. Увидели мы, как он народ терзает. Вон с утра на снегу раненый стонет, а немец подойти к нему не дает. Изверги… Теплые сапоги со всех сняли, полушубок отобрали. Кур, поросят прирезали. Корову среди бела дня увели… Вот уж показал нам Гитлер, что такое плохо.

Он отвернулся и побрел понуря голову, но переводчик, немного подумав, догнал его.

— Погоди, Никита Лукич, погоди, не горячись. Все утрясется, вот немцы укрепятся и наладится жизнь. Товар из Берлина привезут, шелк, шерсть. Не то что лавку, а настоящий магазин откроешь. Из грязи выйдешь в князи.

Старик насмешливо поглядел на соблазнителя, вразумляюще сказал:

— Петлю только от твоих немцев получишь, петлю на шею. Беги ты от них, пока не поздно, беги к партизанам, там заработаешь прощение. А не то худо тебе будет, когда наши вернутся.

Старик вдруг спохватился, что в гневе может наговорить лишнего этому немецкому холую, и заторопился уйти от него, но Василий прилип как смола.

— Погоди, Никита Лукич, погоди же. Слушай, купи у меня для началу пять кусков шевиота, да десять пар сапог, да два ящика махорки, да мешок белой муки и начинай полегоньку. Понимаешь, когда немцы Можайск забирали, я вижу, они все себе тащат, ну и я, не будь дураком, потащил что мог. Я тебе оптом задешево отдам.

Старик с усмешкой выслушал его, оттолкнул рукой, будто сбросил комок прилипшей грязи, и пошел вдоль деревни.

Василий поглядел ему вслед, плюнул и побрел к своему офицеру.

Офицер спал на постели хозяйки, подложив под себя все подушки.

Василий постоял у порога, потом прошел на цыпочках по избе и прильнул к перегородке, засматривая в щелочку. Он увидел, что молодая, которая все время лежала, притворяясь больной, сейчас торопливо надевала белый полушубок и шепотом говорила:

— Никто не заметит. Я подползу по сугробу и вытащу его в наше убежище.

— Часовой глаз с него не спускает, — уговаривала старуха.

— Может быть, это подполковник послал его за нами, — сказала молодая. — Он пошел, а его ранили, а мы смотрим и не можем помочь. Нет, я пойду.

Василий видел сквозь щель, как старуха отвернулась, ладонью смахнула слезы. Василий вгляделся в нее и чуть не закричал на всю избу. Так вот кого прятала хозяйка за перегородкой! Эта баба — мать командира, он ехал когда-то из Горького в одном вагоне с ней, и она всю дорогу обзывала его жуликом и бандитом. И вот теперь попалась-таки в его руки. Он погладил ладони, как будто готовился получить большой барыш. Сейчас, как только офицер проснется, он ему преподнесет подарочек. Эти женщины подойдут для короткого разговора и веселой церемонии. Он знал, что офицер любит сам вести допросы женщин и с удовольствием присутствует при казнях.

Он торопливо подошел к офицеру, но, не решаясь разбудить его, стал пристально, в упор смотреть на него, зная, что спящие не выносят пристального взгляда.

Три дня назад, когда Красная Армия отступила из Тихогорского, Оксана и Екатерина Антоновна, подбирая раненых, затерялись в лесу. С ними осталось восемь человек тяжело раненных бойцов. Ночью Оксана пробралась в ближайшую деревню и постучалась к знакомой крестьянке. Через полчаса они пришли в лес с двумя санками и перевезли раненых в деревню.

Догнать батальон подполковника Миронова они уже не могли. Спрятав раненых в дальнем овине, они пытались, как могли, ухаживать за ними, лечить и кормить их.

На другой день немцы пришли в деревню.

Хозяйка уложила Оксану в постель, закутав в какое-то тряпье — вещи получше были закопаны на огороде еще при первых выстрелах за околицей. Екатерина Антоновна ухаживала «за больной». К несчастью, немцы выбрали этот дом для постоя офицера. Офицер приказал женщинам оставаться за перегородкой, а сам расположился в большой комнате.

Вечером офицер устроил пир для своих подчиненных. Со всей деревни волокли в избу кур, поросят, яйца, и хозяйка с ног сбилась, готовя для победителей еду. Но в закуток, где лежала «больная», немцы не входили.

Однако и оставаться тут стало опасно.

Сейчас три женщины сидели за перегородкой, слушали, как храпит офицер, и ждали удобной минуты, когда Оксана сможет выполнить свой план. Они шепотом совещались. А Василий Зевакин, глядя на спящего офицера, понял, что никакой гипноз не разбудит его, и начал тихонько трясти за рукав.

— Господин обер-лейтенант, тут красные, тут бабы, — шепнул он.

Офицер, сердито оттолкнув его, повернулся на другой бок, но сейчас же, широко открыв глаза, прислушался к его словам.

— Тут вот за перегородкой хозяйка прячет коммунисток. Одну из них я знаю, это мать красного командира. Они сожгут вас сегодня ночью. Я слышал, как они сговаривались. Вы только встаньте, взгляните на них.

Офицер распахнул дверку перегородки раньше, чем Оксана успела упасть в кровать и закутаться барахлом. Она стояла перед ним в белом полушубке, молодая, отчаянная. Видно было, что она готовилась к какому-то делу, может быть, даже к тому, чтобы убить его.

— Взять! — крикнул офицер, и сейчас же изба наполнилась солдатами.

Василий Зевакин, ухмыляясь, пошел к женщинам.

Увидев его, Екатерина Антоновна вскрикнула и покачнулась.

— Узнала? — злобно прошипел чубатый, наступая на нее. — Вот и встретились на узенькой дорожке. А ну попробуй завизжи, ну, попробуй! — Он помахал перед ее лицом револьвером.

Екатерина Антоновна сквозь узкие щели глаз посмотрела на Оксану, на хозяйку, подумала: неужели их расстреляют? Она слушала, как офицер и чубатый лопотали по-немецки, потом чубатый крикнул:

— Идите за мной! Завтра будут судить вас, а потом тихо-мирно повесим. Ну, шевелитесь, не на руках же выносить вас в сарай! — Он схватил Екатерину Антоновну за руку, та злобно выругалась и ударила его по лицу, потом накинула на Оксану шаль и первой вышла из дома.

Их вели к сараю, и они чувствовали, как из всех окон следят за ними испуганные глаза.

Василий, торжествующе ухмыляясь, втолкнул их в сарай, запер на замок, но не успел дойти до избы, как услышал совсем рядом выстрел, затем второй, потом где-то недалеко зарокотал пулемет.

От белого леса поднялся большой вал и покатился к деревне.

Зевакин вбежал в избу, когда со звоном вылетело стекло, из окна высунулось рыльцо пулемета навстречу наступающему белому валу. Пулемет успел несколько раз выстрелить, но точный снайперский выстрел в окно заставил его замолчать. Зевакин увидел, как офицер сорвал с кровати белое покрывало и бросился из избы. Василий побежал за ним, но дорогу им преградил старик с топором:

— Куда бегете? Стойте! Стой, Васька, рано бежишь, не успел говядину пожрать!

Офицер выстрелил в старика и помчался, пригибаясь, вдоль дворов к амбарам. Зевакин, задыхаясь, бежал за ним.

Из окон строчили немецкие пулеметы, но все отчетливей слышались раскаты русского «ур-ра», все явственней поднимались из сугробов красные лица бойцов.

Длинноногий офицер бежал, как волк, снежный вихрь клубился за ним. Зевакин, падая и барахтаясь в сугробах, почти ползком добрался до амбара. Шум боя стихал, только на дальнем конце деревни еще слышались одиночные выстрелы. Зевакин то начинал молиться, то свирепо ругался, то замолкал, прислушиваясь к тяжелому дыханию офицера. Оставалась одна надежда: отсидеться до темноты и потом уйти из деревни. Зевакин только успел сказать об этом офицеру, как над их головами раздался крик!

— Здесь они!

Бойцы в белых халатах, тяжелые, словно вылепленные из снега, осторожно подходили вслед за стариком к амбару. Из черной щели высунулась рука с носовым платком, затем показалось багровое лицо с перекошенным ртом.

— Вот он! Это Васька Зевакин, бейте его! — закричал старик, подталкивая бойца. — Или дайте я его стукну! Убежит, сукин сын!

— Не волнуйся, дед, теперь ему бежать некуда, — спокойно возразил солдат.

Они шли с поднятыми руками, впереди переводчик, позади офицер, шли мимо сарая, где стояли только что выпущенные три женщины, и насмешливо смотрели на них.

— Не води далеко, тут вешай! — закричала Екатерина Антоновна.

Боец провел пленных, будто не слышал ее, потом крикнул в сторону, к группе бойцов:

— Товарищ Строгов, что делать с этими гитлеровцами?

— Давай их в штаб!

— А где штаб? — спросил конвоир.

Молоденький сержант отделился от бойцов, кивнул на избу:

— Ну, хотя бы здесь, — и прошел во двор впереди пленных и конвоира.

Екатерина Антоновна, словно обезумевшая, схватила Оксану и потащила в дом, куда вошел сержант.