Клара Ларионова - Московское воскресенье

• Название: Московское воскресенье
• Автор: Клара Ларионова
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1966

У стен столицы нашей Родины Москвы — города-героя была одержана выдающаяся победа над немецкими полчищами, развеян миф о непобедимости фашистских войск. В новой повести «Московское воскресенье» Клара Ларионова показывает героизм, мужество и стойкость, проявленные нашими войсками и трудящимися столицы в суровые осенние дни 1941 года. В центре внимания писательницы семья профессора-хирурга Сергея Сергеевича Строгова, его детей — музыканта Евгения, молодого инженера Мити, художницы Оксаны и других московских интеллигентов, а также славная русская женщина Екатерина Алексеевна Миронова, мать сыновей-героев — летчика Лаврентия и пехотинца Ивана. Хорошо выписаны и другие персонажи участников великой битвы.

Документальная повесть «Звездная дорога» посвящена девушкам — добровольцам-летчицам, прошедшим с боями от Волги до Берлина. Многие из них удостоены высокого звания Героя Советского Союза.

Оба произведения, включенные в сборник, достойны внимания советского читателя.

---

Подполковник Миронов сидел в землянке и пытался с кем-то говорить по телефону. Но должно быть, провод был оборван, потому что никто не отвечал.

Евгений наблюдал за ним. Ожидал увидеть следы тревоги, но лицо Миронова было сурово, сосредоточенно. Брови сошлись на переносице, вдоль щек лежали глубокие морщины, скулы выпирали, лицо было до того изнуренное, серое, что казалось мертвым.

«Видно, он очень устал, — подумал Строгов, — не может больше выносить напряжения беспрерывных боев, предпочитает отойти, чтобы отдохнуть и дать отдых бойцам. Впрочем, бойцы теперь не хотят отдыха. Они думают только о мести. Ведь батальон продержался три дня в деревне, хотя враги наступали двумя полками».

Строгов еще несколько минут стоял в нерешительности, не зная, как перешагнуть официальную черту, отделявшую командира батальона от командира взвода. Наконец, уловив на себе взгляд подполковника, он приободрился, ему показалось, что командир понимает, зачем он пришел, что волнует его.

— Иван Алексеевич, не сочтите это за вмешательство в ваши дела, — начал Евгений взволнованным голосом, — я хочу спросить вас, как же вы сказали нам «ни шагу назад», а теперь, когда немцы выбиты, приказываете отходить…

Подполковник делал вид, что рассматривает ящики с патронами, но вдруг выпрямился, брови сдвинулись, он закашлял, выдавая внутреннее волнение.

— Я считаю, — продолжал Строгов, еле сдерживая негодование, — мы не имеем права отступать. Больше отступать некуда.

Морщины на лице Миронова внезапно разгладились, оно просветлело.

— И я так же считаю, — тихо кивнул он. — Время, когда мы отступали, прошло. Теперь мы не отступаем, а воюем. Но воевать — не значит стоять на месте и умирать, нет, этого надо избегать. Сегодня мы не отступаем, а отходим! Заметьте разницу! Мы не можем продолжать лобовой бой с батальоном против двух полков. Значит, мы должны найти новый маневр, чтобы навязать немцу наши правила войны, а не подчиняться его правилам. Что ж, может быть, мы сегодня отойдем, а на рассвете нападем на немцев с фланга. Сейчас уже неважно, отойти ли десять километров на восток или пробиться на десять километров к западу, важно уничтожать, уничтожать во что бы то ни стало немцев, уничтожать как можно больше, чтобы они не могли и шагу шагнуть без жертв. Нас шестьсот человек, а мы должны уничтожить две с половиной тысячи немцев! И не пропустить их! Понимаете? Мы им прикажем подохнуть, когда они думают, что уже убили нас. И горе вам, если после боя у вас во взводе будет много выбывших. Выбывать должны враги. Внушите вашим бойцам, что не тот герой, который умер, а тот герой, который убил много врагов, а сам остался жив и еще больше их убьет! Поняли?

Евгений слушал командира и чувствовал, как постепенно тает ледяной ком в его груди, возвращается прежняя любовь к командиру, за которым они шли и дальше пойдут до последнего шага.

Отойдя на десять километров, батальон залег в лесу. В деревне остался только небольшой заслон, продолжавший постреливать, чтобы ввести немцев в заблуждение. Всю ночь немцы вели ураганный огонь по пустой деревне. И когда на рассвете вошли в отбитое село, увидели, что стальной ураган смел не только русские укрепления, но и тела убитых, потому что ничего не напоминало в деревне о тех силах русских, о которых командиры полков доносили в штаб, оправдывая свое промедление.

В эти дни в Берлине стоял под парами поезд для иностранных корреспондентов, готовившихся по первому зову проследовать в завоеванную Москву. Для Гитлера готовили белого коня, на котором он должен был въехать в побежденную столицу. Генеральные штабы высчитывали потери русских, и Гитлер объявил всему миру, что с Красной Армией все покончено, она больше не существует.

А в десятках километров, оснащенные новым вооружением, сосредоточивались свежие русские дивизии. Советские генералы нацеливались, чтобы обрушить на врага всю силу народного гнева. На растянутых коммуникациях немецких армий все чаще и чаще взрывались поезда, шоссейные дороги неожиданно оказывались под обстрелом. Начиналась зима, а немецкая армия все еще донашивала летнее обмундирование, переполняя лазареты и госпитали обмороженными. Все было не так, как обещал фюрер.

И совсем не того ждали немцы, занявшие Глухово и варившие в ведрах украденных кур, когда с двух сторон одновременно раздались яростные крики русских, застрочили автоматы и винтовки. И не скоро они пришли в себя, а многие совсем не опомнились, так и оставшись в снежных полях, другие опомнились только в колоннах, уходящих к Москве под охраной русских солдат.

В избах, уцелевших после многодневных боев, еще доваривался куриный бульон. Это обнаружил уполномоченный по сбору трофеев. Любанский торопливо накрыл столы и вышел на крыльцо, приглашая всех проходивших мимо:

— Прошу, прошу зайти, подкрепиться.

Миронов шел по деревне, разыскивая Строгова, ему хотелось посмотреть, как он сейчас выглядит. Все так же тревожен, или удача воодушевила его, как и всех этих бойцов, которые с удовольствием заходили в дом, где Любанский сулил им достойный обед.

На другой день во время атаки Евгений увидел, как упал Миронов. Он подбежал к нему. Миронов сидел, зажимая обеими ладонями рану на груди, стиснув губы, качал головой, выражая ярость и досаду.

Евгений начал перевязывать его, использовал весь индивидуальный пакет, но кровь все еще сочилась. Поблизости никого не было. Рота далеко продвинулась вперед. Тогда он решил сам довести командира до медпункта, но сейчас же вспомнил, что медпункт находится в деревне Моховой. Два километра вряд ли дойдет командир. Он вышел с ним на дорогу в надежде встретить какую-нибудь машину и, оглядевшись, узнал поворот к Тихогорскому. Вот тот самый лес, где он еще недавно охотился с отцом, вот эта тропка ведет прямо туда. Что, если он застанет еще отца? Никто лучше его не окажет помощи командиру. Это будет просто счастье.

Евгений заметил, как Миронов слабел, уже с трудом передвигал ноги, тяжело припадая к его плечу. Больше не раздумывая, Евгений повел Миронова в свой дом.

Миновав мостик через речку, они поднимались вверх — здесь должна быть аллея, думал Евгений, оглядываясь и не узнавая родных мест. На месте аллеи торчали одни пеньки. И дом, который раньше за деревьями казался огромным, сейчас стоял приземистый, похожий на барак. В доме было темно. Сердце Евгения тревожно забилось. А если дом пустой? А если в нем немцы? Но откуда? Он сейчас же вспомнил расположение противника.

У самого дома он увидел какого-то человека, остановился и тихо окликнул:

— Кто там, помогите!

— В чем дело? — отозвался человек из темноты.

— Помогите донести раненого.

— Сейчас, — ответил человек и, подбежав к дому, застучал в ставень. — Романенко, выходи скорее, раненого принесли!

Сад осветился из распахнувшейся двери. Выбежал человек в белом халате, поднял раненого и понес в дом.

В доме было шумно, как в казарме, и Евгений сразу понял, что он больше не принадлежит его семье. В открытые двери видны были ряды коек. Он увидел раненых в белых халатах и все понял.

Санитар внес Миронова в большую светлую комнату, где раньше была бильярдная, теперь в ней толпились раненые. У маленького столика сестра в белом халате делала перевязки. Евгений хотел пройти по дому, поискать отца или Оксану, но взгляд его задержался на бледном, измученном лице женщины, перевязывавшей раненого, его поразила безжизненность этого лица. Он пошел было к двери, но вдруг снова обернулся, взглянул на бледное лицо, увидел неподвижные мутные глаза и откачнулся к стене. Перед ним была Оксана.

Он боялся еще раз взглянуть и убедиться окончательно. Нет, ему просто показалось, эта женщина просто похожа на Оксану… Он стоял, прислонившись к двери, среди раненых, которые отходили от сестры, с удовольствием пробуя тугие повязки.

«Оксана! Она, она, — твердил он, глядя на лицо сестры. — Что случилось с ней? Что так изменило ее?» Он боялся подойти к ней тут, при посторонних, решил дождаться, когда она кончит перевязки, и поговорить с ней наедине. Спросить, что она пережила, отчего стала такой полумертвой.

Он вышел в коридор, который в глубине был загорожен столиком, отодвинул его и хотел пройти дальше, но сейчас же услышал окрик:

— Туда посторонним нельзя!

Он понял, что идет именно туда, куда нужно. Прошел в глубину коридора до самой террасы, заглянул в стеклянную дверь, увидел грудой сваленную летнюю мебель и свой рояль. Потом открыл дверь в кабинет отца, зашел, включил свет. Все было на местах, все так же идеально чисто и прибрано.

С дивана, сбросив одеяло, поднялся Сергей Сергеевич и, щурясь от света, торопливо спросил:

— С ним опять плохо?

Евгений замер на пороге, молча глядел на отца, который, придвинув стул с одеждой, торопливо одевался.