Владлен Анчишкин - Арктический роман

• Название: Арктический роман
• Автор: Владлен Анчишкин
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

В «Арктическом романе» действуют наши современники, люди редкой и мужественной профессии — полярные шахтеры. Как и всех советских людей, их волнуют вопросы, от правильного решения которых зависит нравственное здоровье нашего общества. Как жить? Во имя чего? Для чего? Можно ли поступаться нравственными идеалами даже во имя большой цели и не причинят ли такие уступки непоправимый ущерб человеку и обществу?

---

Полисский открутил колпачок авторучки.

— Расход на нас в столовой оставили, — говорил Чалый. — Пошли с нами, товарищ начальник, — поделимся…

Он стоял, говорил так, что Романову было неприлично не смотреть на него; прилаживал поверх стеганки брезентовый ремень с плоским аккумулятором так торопливо, что неприлично было задерживать его и бригаду не то что на час-два — на минуту. Однако и в словах, и в движениях Чалого было что-то настораживающее.

Но, может быть, Романову все это казалось, потому что в эти минуты он думал о Чалом нехорошо?..

Полисский положил на колено наряд, занес авторучку, Романов посветил на измятый листок, наклонился: Чалый поставил два полуторных бута — выполнил три нормы за полторы смены.

— Конюшен[6] нет? — спросил осторожно Романов… и началось.

Полисский заерзал: всю прошлую смену бригада бутчиков работала с другим мастером… Рабочие застыли, кого в какой позе застал вопрос, смотрели все на Романова.

— Что вы, товарищ начальник? — поднялся на ноги Чалый, раздраженно толкнул аккумулятор по ремню — за спину. — Вы нас обижаете, товарищ начальник.

Полисский ерзал: он отрабатывал свои последние смены, и ему, наверное, не хотелось бы покидать остров со скандалом под занавес.

— Раньше бывали конюшни, — признался Чалый, тер шею голой ладонью. — Сейчас… Кровля не та, товарищ начальник. Сейчас: врубовка начинает работать — она, паразитка, и возле врубовки дышит. А в забутах… Да вы посмотрите: там и без врубовки боязно… А нам там же и работать. Нельзя. На свою голову можно…

— Я, Александр Васильевич, — продолжал ерзать Полисский. — Извините… бригада хорошая.

И Романов ерзал… Проверять буты теперь… не оберешься шуму и теперь и потом. Да и в лаву идти… когда начала работать врубовка: возле первых от штрека бутовых полос сыпалось с кровли, — не ровен час, мог и корж свалиться на голову. И отступать было поздно: груздем назвался уж…

— Надо бы посмотреть, — сказал Романов; прищурился, наблюдая за Чалым исподволь; говорил нерешительно.

— Да вы что? — вновь начал Чалый. — Виктору Михайловичу не доверяете?

Полисский встал; рабочие зашевелились. Поднялся и Романов: Чалый науськивал его на Полисского.

— Будем смотреть, — сказал Романов решительно.

— Мы полторы смены не выходили из шахты! — взвился Чалый. — Не жрали — старались: хотели, чтоб лучше!..

Рабочие зашумели. Большие навыкате глаза Полисского бегали, он старался не встречаться глазами с Романовым.

— Нельзя, Александр Васильевич: поздно, — сказал мастер. — Врубовку останавливать… ждать, пока успокоится кровля: не успеем вруб сделать и отпалить — навальщики первой смены останутся без фронта работы. Извините…

— А говорят, у нас художественной самодеятельности нет на участке, — сказал кто-то сзади Романова.

— Останавливай врубовку, — велел Романов Полисскому.

— Нельзя, Александр Васильевич, — заупрямился мастер. — По технике безопасности…

Романов шагнул к лаве.

— Спал, упал и уши поломал, — сказал кто-то.

— Кто нам будет платить за то, что мы торчим здесь после работы?! — закричал Чалый, ухватив Романова за самоспасатель, придерживая. — Я начальника рудника вызову!

Романов отнял самоспасатель, полез в лаву.

— Останавливай врубовку, говорю! — крикнул Полисскому, поняв, что отступать уже невозможно. Он и не хотел отступать: был уверен, что поступает как должно.

— Извините, — примирительно буркнул Полисский и побежал.

Чурбаки и досточки между кровлей и еловыми стойками крепежа расплющивались, будто были из глины, — Романов старался не прикасаться к стойкам руками, не задевать; светил впереди себя надзоркой — бежал, согнувшись, к первой от штрека бутовой полосе; с кровли сыпалась породная мелочь на плечи, за воротник.

Подавился, электромотор: оборвался металлический скрежет режущих зубьев бара — в лаве сделалось глухо; угрожающе трещали крепежные стойки, — кровля дышала. Лава наполнилась гулом человеческих голосов, выкриками. Романов остановился возле торцовой стены свежего бута… Согнувшись, виляя между стойками, бежал, приближаясь, Полисский; луч лампы метался по лаве, то и дело попадал на Романова. Полисский подбежал, закрутился волчком возле, озираясь на стойки, на кровлю, взмолился:..

— Надо подождать хотя бы…

Пальцы на ногах Романова поджимались от напряжения.

— На, — сунул он и свою надзорку мастеру. — Свети!

— Извините…

Полисский юркнул в забут, унося бегающие лучи фонарей.

Романов зашел с противоположной стороны бута. На первой полосе стенки бута были уложены плотно, камни подогнаны, — стоял бут надежно.

— Ну?! — крикнул Полисскому.

Бут не просвечивался.

— Давай сюда!

— Есть!

Новый бут второй полосы просвечивался, как решето: в середине была пустота вместо породы, — его ставил Чалый…

Утром Романов передал Батурину акт осмотра бутовых полос на втором добычном. Батурин посмотрел на Романова… как в шахте смотрел из-за транспортера… Ничего не сказал… В конце дня он вызвал Романова, возвратил акт.

— Напиши приказ, — велел он и склонился над геологической картой грумантского месторождения.

Когда Романов открыл дверь тамбура, приставленного изнутри кабинета, Батурин добавил, не отрываясь от карты:

— Подготовишь приказ — принесешь, стало быть… покажешь.

Что писать в приказе на Чалого, он не сказал. Романов написал, не задумываясь над тем, как к этому отнесется Батурин: «…объявить бригадиру бутчиков Чалому Ивану Сидоровичу строгий выговор, снять с занимаемой должности и перевести в разнорабочие». Писал, не поступаясь перед совестью. «Конюшни» в бутах — те же мины замедленного действия. Кровля, оседая, нажмет — бут рассыплется: кровля рухнет, пойдет, сокрушая крепежные стойки, раздавит все, что окажется под обвалом… и человека! «Конюшня» в буте не только преступление, но и предательство. Не оглядываясь на Батурина, вписал в приказ и другое: «…разнорабочего порта Гаврикова В. П. перевести рабочим в бригаду бутчиков второго добычного участка».

Батурин не вычеркнул из приказа, не исправил в нем ни единого слова. Романов почувствовал: между ними больше нет транспортера. Понял: время пришло…

— Константин Петрович, — сказал он, — А я тоже ехал на Грумант, как этот парень… Гавриков.

Батурин молчал.

— Я тоже хочу перебраться поближе к углю, — добавил Романов.

Батурин смотрел и молчал. Романов хотел сказать еще что-то; молчание действовало на него неприятно — заставляло говорить что-либо, лишь бы не было этого — молчания, похожего на кровлю в грумантских лавах, заставляющую приседать, сгибаться.

Батурин заговорил:

— Управляющий трестом на острове, — сказал он, — Стало быть, и разговор о твоем переводе — с управляющим… Инженер…

Борзенко уезжал на десятитысячнике «Суворове»; пароход уходил из Баренцбурга, зашел в Кольсбей догрузиться грумантским углем для своих топок. Антон Карпович пил чай в отведенной для него каюте. Романов вошел.

— Ну, дорогой мой, — встретил его Борзенко, вставая из-за стола, — давай письма, посылку. Наслышался я о твоих подвигах под землей. Перво-наперво, как говаривал Василий, давай выпьем.

Антон Карпович был такой же, как до войны и после войны — в Донбассе, в Москве, — не изменил привычке жить неприхотливо, «выпивал» только чай и «боже сохрани!» — что-либо спиртное. И разговаривал так же: не закончив мысли, перескакивал на другую, безбожно растягивал «г». Он лишь старел не по дням — по часам: весь сделался белым, ссутулился.

Романову некогда было «выпивать»: с Груманта спешили Батурин «и сопровождающие его» с документами, чертежами, — Романову нужно было поговорить с глазу на глаз.

— Хочу перейти на эксплуатацию — в шахту, — начал он, не присаживаясь.

Борзенко отстранил его, отошел к иллюминатору, окинул беглым взглядом, — заговорил словами Батурина:

— Надо было на материке думать, когда подписывал соглашение. Почему отказался от места главного инженерами Баренцбурге? Чтоб жене было хорошо? Так вот: твоей жене, я слышал, хорошо. И ею довольны. Бог мой, как ты похож на свою мать, Саня; Антонина по десяти раз на дню меняла решения. Придется потерпеть, дорогой мой Александр Васильевич: в этом году замены руководящих работников на Груманте уже нет.

— Я пойду горным мастером, — сказал Романов решительно.

— Ты вырос из спецовки мастера. Я не имею права использовать таких специалистов, как ты, на должности горного мастера. Перед государством, перед партией не имею…

— Но я сейчас даже не бригадир, — сказал Романов, не сдерживая раздражения, обиды на что-то, кого-то.