Сусана Фортес - Границы из песка

• Название: Границы из песка
• Автор: Сусана Фортес
• Издательство: Махаон
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004

Сусана Фортес (1959), кандидат географических и исторических наук, университетский преподаватель, еще и одно из наиболее заметных имен в современной испанской литературе, она лауреат множества премий. Ее отличает виртуозный стиль и «мягкая жесткость» повествования.

«Границы из песка» — книга, которая читается на одном дыхании, поскольку это своеобразный сплав триллера, детектива, шпионского боевика и любовного романа. В центре повествования судьбы трех человек: двух мужчин и женщины, которых сблизило, пользуясь словами Сальвадора Дали «предчувствие Гражданской войны».

---

Одна из улочек приводит его от набережной к воротам Баб-эль-Бахр, и он осторожно поднимается по ступеням, ведущим к медине. Под луной стены домов белеют, как старые кости. В разбитой брови будто бьется крошечное сердце. Он с трудом находит лавку, принадлежащую зятю Исмаила — мужу его сестры. Деревянная дверь ведет во внутренний двор, где едва можно различить сваленные в кучу мешки, мотки проволоки, накрытые брезентом ящики и еще какие-то предметы, не поддающиеся определению. В глубине брезжит свет керосиновой лампы. Керригэн идет туда и попадает в комнату, напоминающую пещеру Али-Бабы. Сколько раз подобное впечатление возникало у него в арабских домах — отгороженных от внешнего мира, замаскированных, как тайные дворцы. Комната просторная, устланная коврами. На подушках у низкого стола в дальнем от входа углу полулежит старик в просторной синей одежде с впалыми щеками и обветренной туго натянутой кожей. Вдоль стен тоже стоят какие-то мешки, у ткацкого станка навалены груды разноцветных тканей. Два босых ребятенка вбегают, едва не задев витрину. Похоже, присутствие Керригэна не сильно их смущает. За ними появляется молодая женщина; она держится очень прямо, как держатся только те, кто с детства привык носить кувшины на голове, крашенные хной волосы полыхают, руки под широкой одеждой опущены. Она подходит к столу, возле которого лежит старик, наклоняется и что-то шепчет ему на ухо, после чего, закрыв лицо, направляется к журналисту, жестом просит его подождать, чуть кивает головой, делает несколько шагов назад и исчезает. Корреспондент London Times осматривается. Резной потолок в стиле мудехар[19] слегка облупился, в витринах — раскрашенные коробочки из кедра, шкатулки, инкрустированные перламутром, берберские длинноствольные ружья, чехлы из невыделанной кожи с кисточками, оманские кинжалы, серебряные ожерелья и браслеты, ляпис-лазурь… Слабое освещение делает окружающее нереальным, расплывчатым, будто все это — лишь дрожащее отражение в зеркале каких-то смутных образов. Входит слуга с подносом, ставит его на стол возле старика и приглашает гостя садиться. Керригэн, обжигая пальцы, медленно пьет сладкий чай, потом, в надежде начать разговор с человеком в синей одежде, произносит имя Исмаила, но старик продолжает лежать с непроницаемым лицом, преисполненный достоинства, и ни малейшим жестом не дает понять чужестранцу, что понимает его. Керригэн чувствует себя неловко и уже сомневается, была ли идея пойти в лавку такой уж удачной. В этот момент из боковой двери появляется толстый человек средних лет в желтых шлепанцах и белой шапочке, который идет так медленно и так внимательно смотрит под ноги, будто обладает властью растянуть или остановить время.

— Salam alaikum! — говорит он, одаривая Филипа в буквальном смысле слова блестящей улыбкой, поскольку два золотых зуба так и сияют на его одутловатом лице. — Я Абдулла-бин-Саид.

— Alaikum as salam! — отвечает Керригэн. — Исмаил сказал, вы можете мне кое-что показать. — Он намеренно не скрывает, зачем пришел сюда, иначе цель визита затеряется среди экивоков и обволакивающе-вежливых фраз, на которые марокканцы большие мастера.

— Да, да, — отвечает Абдулла, выливая остатки чая из его чашки, ополаскивая ее и вновь наполняя дымящимся напитком, затем подает чай старику и представляет его:

— Мой отец, говорит только по-арабски, но достаточно прожил, чтобы понимать по глазам и жестам. В свое время он был проводником караванов.

Старик подносит чашку к губам и при этом так кривит их, будто прикоснулся к раскаленным углям.

— Видели нашу лавку? У нас есть очень старые вещи: ковры, оружие, украшения… Драгоценности испокон веку олицетворяли алчность и красоту. Попадаются и европейские — кому-то всегда приходится что-то закладывать, а двадцать процентов — не так уж много, больше я прошу, только если нет достаточных гарантий. Иногда их выкупают, иногда нет. Обратите внимание на этот браслет с изумрудами, — он осторожно приподнимает свое дородное тело и показывает Керригэну лежащее на бархате украшение. — Это чудо принадлежало семье эрцгерцога австрийского, но не думаю, что вас интересуют подобные предметы, — и он натянуто улыбается, вновь обнажая золотые зубы.

— Исмаил говорил, у вас есть что-то важное, — пытается Керригэн снова перейти к делу.

— Конечно. Информация тоже может быть очень ценным товаром, а вы ведь журналист, верно? Будет лучше, если вы пройдете со мной во двор.

Абдулла берет стоящую на полу лампу и начинает неторопливое движение по направлению к двери, через которую вошел Керригэн. Они снова оказываются среди наваленных мешков и накрытых брезентом ящиков. Хозяин останавливается и освещает один из них, металлический.

— Видите? — спрашивает он, открывая крышку и вынимая удлиненный вогнутый предмет, посверкивающий хромированной поверхностью.

— По форме напоминает рыбу, — говорит журналист; его внимание привлекает непонятное треугольное устройство, прикрепленное к основной части и похожее на раздвоенный плавник.

— Сотни таких ящиков прибыли в последние месяцы в порт с разными грузами, — сообщает Абдулла, явно не желая полностью удовлетворить любопытство журналиста.

У Керригэна складывается впечатление, что зятю Исмаила доставляют удовольствие подобные недомолвки, он будто наслаждается неведением собеседника.

— Вы знаете господина Вилмера? — вдруг спрашивает араб.

— Насколько мне известно, он — торговый представитель в Марокко нескольких немецких компаний.

— Да, но, возможно, вам неизвестна та роль, которую он играет в создании здесь нацистской партии.

— Можно подумать, в вашем распоряжении вся секретная служба, — говорит Керригэн с некоторым удивлением, вынимая из бумажника пятифунтовый билет и снова заглядывая в ящик; при свете лампы хорошо виден пористый металл. — Не похоже ни на ручную гранату, ни на снаряд дальнего действия.

— Несколько таких штуковин попало ко мне в лавку со всякими ненужными вещами. Мы всегда находим применение тому, что вы, европейцы, выбрасываете: шкив для орошения, поршень от мотора, конденсатор… Самые лучшие материалы можно раздобыть на свалке на горе Йебель-эль-Кебир, куда выбрасывают всякий якобы хлам из испанских казарм, понимаете?

— По правде говоря, не очень, — прикидывается Керригэн в надежде, что торговец выразится поточнее.

Абдулла замирает на мгновение, и расшифровать выражение его лица невозможно.

— Просто запомните то, что видели, — наконец произносит он. — Может, когда-нибудь напишете.

Потом он прощается, ссылаясь на семейные обязанности, и медленно отправляется в обратный путь, к лавке. Аудиенция закончена.

Керригэн остается один в полумраке двора. Еще до разговора с зятем Исмаила он знал о связи Вилмера с некоторыми офицерами испанской армии, это для него не новость, но он не понимает, почему Абдулла сообщил ему об этом, в то же время утаив факты, которые, без сомнения, знал. Впрочем, что же тут странного, здесь у каждого свои тайные побуждения, весь город — сеть секретных служб, порой пересекающихся между собой. По опыту он знал, что в подобных ситуациях нужно действовать крайне осторожно, как в игре в бридж по-крупному. Много противников и ни одного друга. Вдруг он вздрагивает, в мозгу вспыхивает догадка; что и говорить, интуиция в его деле важна не меньше, чем умение трезво мыслить. Керригэн ощущает игру адреналина в крови, ноздри начинают трепетать, как у легавой, он неприлично счастлив, хотя и понимает, что это самое начало, что сейчас значение имеют не факты и информаторы, а умение ждать — состояние, близкое к тому, когда сидишь перед вставленным в машинку белым листом в ожидании первого слова. Он стоит, опершись о стену, смакуя забытое ощущение, с блестящими глазами, в которых отражается ясная и прочная, словно закаленная сталь, решимость, а на лице его рождается, казалось бы, навсегда сошедшая с него улыбка.

VII

Алонсо Гарсес бросает карты и тянется к пачке сигарет. Сидящий напротив лейтенант Айяла с довольным видом собственника складывает свои фишки в два столбика и одним глотком осушает рюмку коньяка. В баре душно от дыма, застарелого запаха дешевого табака и засорившегося туалета. Несколько военных в расстегнутых из-за жары гимнастерках наблюдают за игрой. На побеленных стенах висят старые афиши с объявлениями о бое быков, календарь за 1935 год с китайской пагодой, рекламы брэнди «Терри» и фотография Селии Гамес[20] в мадридском театре «Павон». Неразбериха голосов, удары костяшек домино о столы, в глубине — мелодия пасодобля: Моя лошадка скачет и разрывает грудью ветер,/ она скачет через Пуэрто/ по доро-о-ге в Херес…

— Неплохо бы перемешать карты, Гарсес? — говорит лейтенант Айяла, перекидывая языком сигарету из одного угла рта в другой. — Давай, раздавай.