Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том первый

• Название: Сочинения в двух томах. Том первый
• Автор: Петр Северов
• Издательство: Днiпро
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

В первый том вошли: повести, посвященные легендарному донецкому краю, его героям — людям высоких революционных традиций, способным на самоотверженный подвиг во славу Родины, и рассказы о замечательных современниках, с которыми автору приходилось встречаться.

---

— Ты говоришь — этичен? — вспыхнул Беспощадный и с горестным выражением лица обернулся к нам. — Вы слышали? Он говорит — этичен! А во что завернули тебе леща? В стихи? Это ли не преступление? Ну, я, конечно, не мог такого стерпеть; тут же взял вандала «на буксир» и приказал вести меня к нему на склады. Там, в черном подвале, черном и мрачном, как склеп, я увидел кучу старых афиш, объявлений, газет и эти, — он шумно вздохнул, — эти обреченные книги.

— Твой поступок чудесен, Паша, — растроганно сказал Черкасский. — Что касается меня — мне стыдно. Я, как мальчишка, прельстился яркими эффектными вещами и прошел мимо стихов. Но почему ты так долго отсутствовал? Быть может, этот варвар не желал уступить стихи?

— Нет, он недолго капризничал, — усмехнулся Беспощадный. — Я сказал ему, что я — поэт, и назвал свою фамилию. Тут он почему-то испугался, стал упрашивать, чтобы я взял и старые календари, и афиши, и объявления. Пришлось купить и, конечно, бросить этот хлам. Зато со стихами он больше такого не повторит. Поклялся. Даже всплакнул. Пьет, понимаете, магарыч, а у самого на глазах слезы!

Мы назвали его героем дня, нашего славного Павла Григорьевича, усадили за стол и стали потчевать овощами, рыбой и фруктами, — наилучшими образцами из купленного на Привозе. Он был доволен всеобщей заботой и вниманием и, хотя лещ был завернут в стихи Надсона, похвалил леща.

Мне запомнилась минута, когда усталый, немного помятый и растрепанный, но веселый, с галстуком, переброшенным через плечо, с частыми блестками пота на лбу, на щеках, на переносице, он стоял посреди гостиничного номера, крепко обняв груду спасенных книг, и повторял шепотом:

— Клад… И ведь совсем не дорого. Ничуть не дороже, чем у букинистов!

Мне запомнилась та минута своим содержанием: нам всем была радостна его радость. Он был из тех открытых, искренних людей, что без усилия, постоянно и неуловимо соединяют и скрепляют окружающих теплотой дружбы.

…И проходят месяцы. И невольно удивление: до чего же бывают похожими отдельные мгновения жизни! Все, как тогда, в гостинице, в Одессе: передо мною Павел Григорьевич, веселый, возбужденный, и снова в руках у него беспорядочная груда книг. Мне с первого взгляда ясно, что его радость от этой груды: быть может, он и ее случайно где-то нашел?

Рядом стоит здоровенный дяденька в сапожищах, в клетчатой рубахе и кургузой кепчонке, — он тоже загрузился книгами до подбородка и что-то доказывает Беспощадному, то притоптывая ногой, то жестикулируя… локтями. Прохожие с уважением поглядывают на дяденьку, а некоторые почтительно снимают фуражки. Мне тоже чудится, что я где-то встречал его: такого «Илью Муромца» встретишь — не забудешь.

Прерывать их увлеченную беседу неудобно, и я прохожу мимо, но Павел Григорьевич узнает меня и окликает:

— Ну, братец, приехать в Горловку и проходить бочком? Куда же так таинственно?

— К большому приятелю, тут недалече.

Он смотрит вопросительно и с укором.

— Значит, приятели делятся на больших и… малых? Как его величать?

— Павел Григорьевич Беспощадный.

Он жмурит от солнца глаза и тихонько смеется.

— Ответ мне нравится. Только чего ты медлишь? Разгрузи меня наполовину.

Я снимаю из его стопки несколько томиков Горького, двухтомник Толстого, сборник Короленко. Дяденька-богатырь смотрит на меня сверху вниз и спрашивает с любопытством:

— А вы эти книжки… пробовали читать?

— Читал, конечно.

— Всех троих? И Толстого, и Горького, и Короленко?..

— И с большим интересом.

Он топнул ногой, двинул локтями:

— Эх, черт!.. И когда это люди поспевают? Да, трудновато будет догонять.

— Я объясню тебе, что здесь происходит, — смеясь прищуром глаз, стал рассказывать Беспощадный. — Понимаешь, одному мальчику хороший дядя из шахткома «Кочегарки» дал денег на книги. Значит, мальчик заслужил… Но книги он отобрал одни только технические. Конечно, это нужно, однако в меру, а без меры и душу можно засушить. Приходит этот мальчик за советом ко мне по-соседски, и я говорю ему: если хочешь вырасти культурным человеком — читай художественную литературу. Парнишка послушался, и сейчас эти книги мы доставляем ему домой.

— Но мальчик, — заметил я, — как видно, порядком избалован.

Дяденька-богатырь недовольно крякнул:

— Откуда бы это взять?

— Если поэт доставляет ему целую библиотеку…

— И нисколько не избалован, — смеясь, прервал меня Беспощадный. — Мы — по-дружески, и для поэта, если хочешь знать, в этой скромной миссии — особая радость. Главное, что поэт верит в парнишку, в силенку его, в хватку, в характер. Да ты познакомься, он ведь здесь…

По-прежнему глядя на меня со своей высоты, дяденька-богатырь одобрительно крякнул и согнул могучую шею.

— Пашин сосед. Никита Изотов…

У меня вырвалось помимо воли:

— А, вон вы какой!..

— Что ж, вполне нормальный, — сказал Никита. — У меня к вам с Пашей имеется два вопроса. Первый: долго ли мы тут будем париться под солнцем, посреди улицы? Вот рядом павильончик, зайдем?

В павильончике было прохладно и безлюдно. Появилась девушка и, не спрашивая, поставила перед нами две бутылки минеральной воды.

— Значит, пива нет, — заключил Никита. — Однако это и хорошо, иначе тут не продохнул бы. А второй у меня, ребята, вопрос такой: про что вы беседуете, когда встречаетесь? Про книги? Все про книги?

— Почему же? — удивился Беспощадный, разминая отекшие кисти рук. — Можем и про девушек, и про угледобычу, и про кино…

— Я по серьезному разговору соскучился, — сосредоточенно хмуря брови, сказал Изотов. — Мысль, ежели она вцепится в тебя и не покидает, а ты — по застенчивости, что ли, — ни с кем не разделишь ее, тогда она, право, становится обузой, надсадой, соринкой в глазу.

— А что же гнетет тебя, Никитушка, крестьянский сын? — торжественно спросил Беспощадный. — Что буйну головушку ко столу клонит и сердечко молодецкое томит?..

Никита удивленно покачал головой.

— Ай да словечки! Режешь, как по дереву… Лучше вот что, поэт: объясни ты мне слово — подвиг. Кто его совершает: ну, солдаты, конечно, а в мирное время — пожарники, горноспасатели, летчики-испытатели, зимовщики на севере, моряки, — кто еще?

— Шахтеры, — сказал Беспощадный. — У них что ни день — подвиг.

— И все же незаметно, — возразил Изотов, рассматривая свои огромные, меченые синеватыми шрамами руки. — Разве в том подвиг, если я, скажем, от взрыва метана успел спрятаться? Или вовремя из-под обвала ушел? И взрыв, и обвал — от малого внимания к делу, от неопытности, от разгильдяйства. Ладно. Допустим, ты смелость показал, предотвращая обвал, или взрыв, или другую аварию. Что из этого следует? А то, что ты выполнил свой будничный, постоянный долг — исправил недосмотр, просчет, ошибку. Что же тебе за это — медаль с такую вот пепельницу величиной?

Сдвинув на затылок поношенную кургузую кепчонку, он положил на стол свои обнаженные до локтей, огромные руки и смотрел то на Беспощадного, то на меня вопросительно и вызывающе.

— А подвиг, Никита, перед тобой, и странно, что ты его не видишь, — сказал Беспощадный, придвигая Изотову том Горького. — Испытать столько горечи в жизни, пройти, и не раз, огонь и воду, бродяжничать, голодать, скитаться по ночлежкам, томиться безвинно в тюрьме, но верить, вопреки всем страданиям верить в человека и петь о нем песни гордости и славы — это ли, Никита, не подвиг на века?

Изотов встрепенулся, резким движением головы отбросил рыжеватый чуб.

— Верно. Вполне согласен… — он словно бы взвешивал на ладони книгу. — Мне это, Паша, дорого, но это для меня… высоко! Будто вершина горы, что под самой тучей. А ты подскажи мне такое, чтобы под силу было, да и не только мне: и Мишке, и Тришке, и Гришке — моим чумазым друзьям и приятелям, ведь у всех у нас имеется потребность в трудных и высоких делах. И еще обязательно не теряй из виду, что ежели я один это трудное дело одолею — ну, что ж, скажут, он и подкову может голыми руками сломать. Значит, самое важное, как видно, в том, чтобы его, трудное дело, смогли вслед за мной и другие освоить и одолеть?

— Ты человек мыслящий, Изотов, — сказал Беспощадный. — Ты сам и ответил, Никита, на свой вопрос. Подвиг мечтой тебе светит, огоньком на высоком рубеже, и нужно быть смелым и душевно щедрым, чтобы на общее доброе дело вести за собой людей. Тут, может, еще один вопрос притаился: заметят или не заметят? А какая твоя забота? Важно, чтобы они жизнью стали — и мечты твои, и дела.

Шло время, имя и дела Никиты Изотова гремели по Донбассу, а я не раз вспоминал тот скромный павильон в Горловке и за столом, рядом с поэтом, притихшего в напряженном раздумье забойщика с «Кочегарки», и книгу в его руке, и спокойный голос Беспощадного: