Антон Дубинин - Белый город

• Название: Белый город
• Автор: Антон Дубинин
• Жанр: Историческая проза

Первая книга романа о Кретьене де Труа. Мне хотелось, чтобы все три книги могли читаться и отдельно; может, это и не получилось; однако эта часть — про Кретьена-рыцаря.

---

Антон Дубинин Белый город

  «Я рыцарь, — говорю мужлану.
  Вовек искать я не устану
  Того, чего найти нельзя.
  Вот какова моя стезя.»

Кретьен де Труа, «Ивэйн».

  So pass I hostel, hall and grange;
  By bridge and ford, by dark and pale,
  All-armed I ride, whate'er betide,
  Until I find the Holy Grail.[1]

Alfred, lord Tennyson.

  Ki ore irat od Loovis,
  Ja mar d'enfern n'avrat pouur,
  Char s'alme en iert en Pareis
  Od les angels nostre Segnor.[2]

(Песня второго Крестового Похода).

Роман о Кретьене де Труа. Часть 1

 …Мне снился человек, стоявший у реки. Стояло полнолуние, и я ясно видел темную воду, быструю и глубокую, которая почти омывала его босые ноги. И его белую нижнюю рубашку, светящуюся неровным пятном на фоне черных ветвей. Он смотрел на тот берег, и, кажется, ему было очень больно. Волосы его, черные и блестящие, перемежались прядями яркой седины, но я не видел его лица. Потом, словно решившись, он (- рыцарь, рыцарь —) расправил плечи и шагнул вперед. Должно быть, его позвали. Я не видел, кто его позвал.

Глава 1. Сожженный город Витри

Ехал Кретьен из Труа в Аррас,
Такие дела — из Труа в Аррас,
Бежал от любви, как бегут от смерти,
И может, не в первый раз,
Но крови Христовой довольно, поверьте,
Чтоб возвратить всех нас.

Справа — сожженный город Витри,
Такие дела, сожженный Витри,
Слева — деревня в грязи по крыши,
Впору хоть не смотри —
По крыши дерьма, а может, и выше,
В Витри и в Труа, и в самом Париже,
Но крови Христовой довольно, ты слышишь,
Чтоб обелить все три.

Война безнадежна, и зол король,
Такие дела — очень зол король,
И Церковь на грани падения вечно,
Плечо подставлять изволь!
Привычным становится крест заплечный,
Но крови Христа довольно, конечно,
Чтобы прогнать всю боль.

Тяжче Иудина собственный грех,
Такие дела, свой собственный грех,
И ехал Кретьен с сердцем грустным, темным,
Не смея взглянуть наверх,
Но крови Христа довольно, запомни,
Чтоб исцелить нас всех.

А впереди-то — благой Аррас,
Такие дела, впереди Аррас,
Когда-нибудь сказку о том расскажут,
Но это другой рассказ.
Вот знать бы, о ком — о глупом ли паже,
О рыцаре ль гордом, взыскавшем Чаши —
Но крови Христа достаточно даже,
Чтоб выкупить лично Вас.

1.

 …В первый раз Ален Талье видел тот город, когда был в Святой Земле.

  Это случилось уже почти под самой Атталией, на десятый день жуткого перехода по пустыне, когда крестовое воинство славного короля нашего, Луи Седьмого, было уже изрядно потрепано голодом, холодом и пятью миновавшими битвами. Более того, нападения ожидали в любой момент, так как турки следовали за ослабленным войском, как гончие по следу раненого кабана, и то и дело чувствительно покусывали арьергард. Конечно же, в арьергарде был король. Место короля — там, где всего труднее. Но Анри Шампанский, господин Алена, не скакал рядом с королем. Его, раненого и болеющего сразу несколькими болезнями, везли в повозке посреди войска.

  Четырнадцатилетний Ален остался одним из немногих в войске, кто умудрился сохранять здоровье. Ран он не получил, местная лихорадка почему-то на него не зарилась — и потому ему приходилось с другими здоровыми — простолюдинами ли, оруженосцами — делать прямо-таки все и за всех. Он готовил, перевязывал раненых, кормил и поил людей и лошадей, стоял по ночам в «водяной страже» (таков был приказ по лагерю, иначе измученные пилигримы воровали воду сверх своей положенной порции.) Вот только часовым его не ставили, и на том спасибо. Ото всех этих дел мальчишка так выматывался, что к ночи уже не держался на ногах. Он падал прямо там, где стоял, закутывался в какие-то попоны и тряпки — и мир вокруг него стремительно проваливался в бездну. К началу второй недели после битвы, в которой был ранен мессир Анри, крестоносное воинство приобрело довольно жалкий вид. Ален, конечно же, не избежал общей судьбы: некогда красивые и ухоженные, волосы его висели пыльными сосульками, грязь с тела можно было отколупывать ножиком, и губы обметались — оттого, что он в своей жажде все время облизывал их языком. И запах, мессиры, не забудьте про запах… Впрочем, жаловаться грех, мало кто в те дни выглядел лучше. Вот мессир Анри, хоть и выпивал двойную порцию воды — как граф и как раненый — при всем при том изрядно походил на статую на собственном надгробии. Только статую довольно-таки грязную и вонючую, с плечом, замотанным кровавой повязкой. Да еще он оброс жесткой, совершенно непривычной для него светлой бородой, торчавшей, как иглы ежа. Охо-хо, поход в Святую Землю состоит не только из подвигов, большую часть времени — до подвигов и после — это просто безумно тяжелая работа. Работа во славу Господа нашего, как ни трудно поверить.

  В тот вечер опять не удалось найти хорошего места для ночевки: встали по возможности на равнине, пустой и бесплодной. Правда, с севера тревожили некие отдаленные холодные скалы, сбившиеся в кучу, как перепуганное стадо. Лагерь окружили кольцом часовых, но спокойнее пилигримам стало ненамного. Костерок из сухих и чахлых кустарников — единственного, что росло в этой Богом отверженной местности (прости, Господи, я понимаю, что она — Твоя Святая Земля, но… зачем же Ты не родился в прекрасной Шампани? Или в Бургундии, на худой конец?) — так вот, жалкий костерок на каменистой земле уже почти догорел. На смену времени дождей, которое пилигримы так проклинали в свое время — если б знать, что будет потом! — пришла палестинская зима — сухая и адски холодная. Мелко стуча зубами, Ален подполз ближе к мерцающим углям, кутаясь в одеяло. Он собирался было уже подняться и пойти в палатку к Арно, притулиться с краешку, как в прошлый раз — но неожиданно провалился в сон. Прямо здесь, рядом с повозкой, где хрипло дышал во сне больной мессир Анри, Ален уснул, ткнувшись головой в коленки; хорошо хоть, прикорнул он на лежащем на земле седле, а не на холодном песке. Случалось ему пару раз заснуть и так, головой на камне: просыпался он где-то через час от холода и ломоты в костях.

  Ален уснул, не успев даже как следует помолиться на ночь, только одна мысль зацепилась уголком за сознание — Господи, вот бы завтра дойти до воды… Вода, вода — эхом отозвалось все тело, и слово это начало в голове спящего мальчика некую самостоятельную, странную жизнь: на грани сна и яви явилась ему вода, разная, всякая, какую он только видел в своей жизни. Колодцы; лесные озера; дождь, треклятый ливень Времени Дождей — и сладостный грибной дождичек возле дома… Вода в кадке, где он моет голову; вода в лохани, где он купается; вода в чашке, в ведре, в горсти… Во сне Ален лихорадочно водил языкам по и без того обметавшимся, и без того воспаленным губам. И самой последней явилась самая далекая из всех вод, самая почему-то вожделенная: речка в Витри, полная тины и головастиков, мелкая речушка его детства, где они с братом купались вместе давним летом, вопя и обдавая друг друга брызгами. Капли летят, сверкая, ударяются в грудь… Река. Вот он бежит по пыльной улочке, на ходу стягивая через голову рубаху, потому что знает — сейчас, за этим поворотом, утоптанная дорожка, пологий склон — и…

  река…

 …Река. Но почему-то она была куда шире, чем та речушка его детства. Он завернул за угол, промчался по короткому склону, чтобы с разбега плюхнуться в воду, и — замер у самой кромки. Речушка под Витри выросла в широкую, очень быструю и полноводную, и темные ее воды, несясь мимо, так и обдавали холодом. Ален непонимающе моргнул, отступая на шаг, и поднял глаза.

  На другом берегу реки стоял Город.

  Это был, наверное, самый красивый и самый странный город на свете. Башни его — центральная и две боковых — вздымались над густым подлеском, и главная из них была темной, четырехугольной, увенчанной короной зубцов. Над ней плескался в высоком ветре некий стяг — но Ален не мог разглядеть герба, видно было только, что стяг — светлый. Две боковые башни, башни-стражи, цвели ослепительной белизной, так что даже слегка светились в сумраке, и так же светилась белоснежная кромка выступающих стен. Да, и был вечер, а может, даже светлая ночь, — хотя когда мальчик бежал по узенькой улочке северофранцузского городка, пылал яркий день. Жаркий летний день.

  Ален стоял, оцепенев, и глядел на город, прекраснее которого он никогда не видал. Нет, не то слово — от этих башен над кромкою снежных стен исходило ощущение священного, столь сильное, как редко бывает и в церкви. Ален хотел одновременно засмеяться от радости, зажмуриться от страха и пасть на колени прямо в ледяную воду от еще какого-то, доселе неведомого, торжественного чувства. Позже, пытаясь рассказать людям, что же он видел, он сравнивал город над спящим лесом с пением хорала.