Руслан Тотров - Любимые дети

• Название: Любимые дети
• Автор: Руслан Тотров
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

Действие романа «Любимые дети» происходит в современной Осетии. Герои его — инженеры, рабочие, колхозники — представители разных поколений, связанные воедино личными и производственными отношениями.

Роман, написанный образным языком, в философско-иронической манере, несомненно, привлечет к себе внимание широкого читателя.

---

Вручив мне техзаданне, З. В. прогулялся по отделу и вскоре снова возник у моего кульмана.

«Ознакомились?» — спросил он.

Я кивнул невесело.

«Понимаю, — сказал он, — вам бы хотелось что-то повеселее, поинтереснее, но работа есть работа».

«Тем более что я не сам выбираю ее для себя».

«Да, — подтвердил он, — мы делаем то, что от нас требуют, а не то, чего нам хочется. Это задание, — голос его окреп, — отнимет у вас неделю, не больше. Потом вы месяца на два подключитесь к восьмой группе. Поможете им с деталировкой, а то они не укладываются в сроки».

«Если нужно будет, я и полы в отделе вымою».

Он усмехнулся:

«Для этого есть уборщица».

В последнее время, боясь, видимо, что я не выдержу испытания славой, сопьюсь, зазнаюсь и вытатуирую у себя на лбу скоромное слово

ИЗОБРЕТАТЕЛЬ,

З. В. встревожился вдруг и снова занялся воспитательной работой. Оценивая некогда результат моей конструкторской деятельности, а заодно, быть может, и сам факт моего присутствия в этом лучшем из миров, он пометил меня другим знаком:

СЛУЧАЙНОСТЬ,

которая, как философское понятие, есть то, что может быть, а может и не быть. Впоследствии он вроде бы отрекся от сказанного, но не забыл и теперь, словно опомнившись, принялся втискивать меня, живого, в жесткие рамки своего определения, в зауженные рамки, в щель, в которую могло вместиться только

БЫТЬ НЕ МОЖЕТ.

Т е п е р ь, вороша бумаги в своей папке, он выискивал для меня самые простенькие, незамысловатые техзадания, и вскоре я уловил в этом определенную закономерность, но не огорчился, а принял игру, вернее, новые правила ее, потому что сама игра, оказывается, не прекращалась, финальный свисток еще не прозвучал. Он возвестил лишь о начале очередного тайма, в течение которого мне предстояло сконструировать печь для сжигания отходов, стеллажи для инструментального цеха, урыльник для столовой и так далее и тому подобное, и все это срочно, все для быта родного предприятия. Я стал, если можно так выразиться, придворным конструктором. Чертил я быстро, листы слетали с моего кульмана, как с осеннего дерева, и З. В., подсчитывая их, пел мне хвалу на собраниях, и наша игра, таким образом, стала походить на ватерполо. (Там на поверхности вполне благопристойно торчат головы в прелестных шапочках, а под водой идет невидимая, но жестокая борьба конечностей.) Когда дело дошло до благодарности с занесением в трудовую книжку и З. В., огласивший приказ, стал поздравлять меня, я улыбнулся, не выдержав:

«По-моему, вы неравнодушны ко мне».

«Ошибаетесь, — парировал он, — я отношусь к вам так, как вы заслуживаете».

Раздумывая об этом, я вычерчивал вешалку для нашей новой раздевалки — стойки, поперечины, крючки с номерками, и неожиданно для себя нарисовал ее вдруг в стиле рококо, с разными завитушками и балбошками. З. В. насторожился, увидев мое произведение, но поразмыслив чуть и успокоившись, заметил сочувственно, что вешалка красива сама по себе, только уж очень сложна в изготовлении, а раз она сложна — какая жалость! — то лучше сделать ее, как это водится, как принято всюду и привычно. Я согласился — да, конечно, простите, не учел, — и мы разошлись умиротворенные и довольные друг другом. И уже в качестве подарка я преподнес ему следующее свое творение, проект тележки, оснащенной системой тяг для опрокидывания кузова, велосипедной фарой для движения в потемках и сигнальным устройством, которое должно было ухать филином: «У! У!» и орать извозчичьим голосом: «Поберегись!» Глянув на эскиз, З. В. усмехнулся — юмореска? — но, вспомнив, что создавалась она в рабочее время, посуровел.

«Это для механического цеха?» — спросил он.

«Да!» — радостно подтвердил я.

«Им нужна простая тачка. Вывозить металлическую стружку».

«В техзадании написано — тележка», — уперся я.

«Это ошибка».

З. В. был строг, но справедлив.

«Тачка — это совсем другое дело, — признал я, — у нее одно колесо».

«Да, — кивнул он, — одно, — и добавил, предостерегая, — единственное».

Разве я против? Пожалуйста. Затачиваю карандаши. Провожу линию, еще линию, еще и еще — кузов. Две концентрические окружности — обод колеса. Еще две — диаметром поменьше — ступица. Вычерчиваю вторую проекцию — готово. Делаю разрез по оси. Пишу спецификацию. Приступаю к деталировке. Считайте листы! Расклеивайте афиши — только один день на манеже

КОНСТРУКТОР-ЭКСЦЕНТРИК,

акробатическое черчение и клоунада. А вы уже стоите за моей спиной, чувствую, и наконец выдаете себя, произносите удовлетворенно:

«Что и требовалось доказать. — И, глядя на чертеж, спрашиваете: — Готово?»

«Как видите», — отвечаю.

А вы:

«А я принес вам новое техзадание».

Только я прочитал — реагенты A и B, взаимодействуя — как З. В., прогуливавшийся по отделу, снова остановился у моего кульмана.

«Ознакомились?» — спросил.

А мне послышалось:

«Давай, попробуй  и з о б р е т и  что-нибудь, если ты умный такой, разумный».

«Думаю, за неделю вы справитесь», — сказал он.

«Попробую», — хмуро пообещал я.

Ответ мой прозвучал угрожающе, но З. В. лишь усмехнулся, услышав, и двинулся дальше, завершая прогулку — как у вас дела, имя-отчество? а у вас, имя-отчество? — и, глядя ему вслед, я в бессильной ярости придумывал, перескакивая с одного на другой, варианты будущей конструкции. Я схватил карандаш, чтобы запечатлеть свои видения и с ответной усмешкой преподнести их З. В., но, ткнувшись в бумагу, карандаш замер, и мне не удалось сдвинуть его с места — хрустнул, ломаясь, грифель, и только черная точка осталась на белом поле, точка, орнаментованная графитной пылью. Оно закончилось так же непроизвольно, как и началось, мое антитворчество, и, со стыдом вспоминая вешалку в стиле рококо, я пытался откинуть прошлое, забыть и успокоиться, но мне слышался голос З. В.: «А потом вы два месяца будете заниматься деталировкой», и я шарахался в испуге, бросался назад, и, накатываясь на меня, ожившая тележка орала по-извозчичьи: «Поберегись!» Ошеломленный, я метался — одно страшней другого — и никак не мог собраться, взять в руки скальпель и заточить карандаш. Боясь будущего и отдаляя его, я увиливал от работы — линия, еще линия и еще, — сидел целыми днями в библиотеке, изучая для очистки совести свойства реагентов A и B. Но отвращала меня не столько работа, вернее, не сама она, как таковая, сколько другое — я смутно чувствовал это — необходимость подчиниться чужой и чуждой воле.

Совершая по утрам традиционный обход, З. В., проходя мимо, косился на чистый лист, приколотый к доске моего кульмана, но не останавливался, молчал, и только через неделю, когда лист уже начал желтеть от времени, не выдержал и заговорил наконец.

«Хотелось бы знать, — сказал он, — чем вы занимаетесь все это время?»

«Изучаю, — ответил я, — свойства реагентов A и B».

«Все, что вам нужно, изложено в техзадании».

«Этого мне недостаточно, я не умею довольствоваться малым».

«Вы прекрасно знаете, что от вас требуется».

«Знаю, — кивнул я, — сконструировать сосуд, похожий на пивной котел».

З. В. приумолк, опасаясь подвоха, но согласился, подумав:

«Да, на старинный осетинский котел, — и добавил: — Если вам так хочется».

«Только с патрубками», — гнул я свое.

«С патрубками, — послушно повторил он за мной и, поняв это, чуть ли не крикнул, вскипев: «Даю вам еще неделю, заканчивайте, если не хотите неприятностей!»

«Не хочу», — повторил я за ним.

Однако лист на моем кульмане по-прежнему оставался чистым, только пожелтел еще больше и начал кукожиться, но я уже не прятался в библиотеке, а сидел на своем рабочем месте, забыв об окружающем, или слонялся по коридорам, или поднимался на чердак и там подолгу стоял в тишине и полумраке, разглядывая пыльную прошлогоднюю паутину и прошлогодние ласточкины гнезда. Это было не безделье, а тот, сокровенный вид работы, которая характеризуется не внешними проявлениями, а творится внутри самого себя. Чуждые мне прежде реагенты A и B ожили в моем воображении, две добропорядочные жидкости, которые, оказывается, под давлением P и в присутствии катализатора K сшибаются насмерть, взрываются, попросту говоря, и образуют при этом то же самое производное AB, но в большем количестве и лучшего качества. Никто и никогда не использовал этого их свойства в промышленных целях — тут сказывалась, возможно, подсознательная боязнь всякого рода взрывов, включая термоядерные, и внутренний протест при мысли о расширении их ассортимента, — но мне уже виделось амортизационное устройство, принимающее на себя удар, клапан, переводящий безумие взрыва в спокойное русло технологического процесса. Неясная поначалу идея стала понемногу обрастать деталями, конкретизироваться, обретать форму, а время летело, словно взрывной волной подхваченное, и, казалось, будильник мой не часы и минуты отстукивает, а утро-день-вечер-ночь, и снова утро. Я поднимался и шел на работу, усаживался, смотрел невидящими глазами на пожелтевший лист ватмана, а З. В., наверное, смотрел на меня, недоумевая, ждал и, не дождавшись ничего, решил напомнить о себе. Он подошел, когда я стоял у окна, уставившись в пространство, подкрался, или я просто не слышал его шагов, и сзади, из-за моего плеча проговорил негромко: