Сандрин Филлипетти - Стендаль

• Название: Стендаль
• Автор: Сандрин Филлипетти
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-235-03565-2

Личность Анри Бейля, известного миру как Стендаль, сложна и парадоксальна. Этот блистательный ум не был оценен при жизни; заслуженная им литературная слава тоже пришла к нему лишь после смерти. Антиклерикал с убийственной иронией, своим пером, словно острым скальпелем, вскрывающий человеческую душу, — Бейль-Стендаль посвятил свою жизнь смелым поискам самого себя. Этой жизни, поражающей многообразием, — от наполеоновских кампаний до перипетий консульской службы, перемежающихся любовными треволнениями, — могут позавидовать даже герои его собственных романов. В предлагаемой книге она и предстает перед читателем во всей своей полноте.

---

Будучи принужден к многочисленным светским визитам, он не может сдержаться и дает волю своему характеру, который как раз противится всему, что принято в этом обществе: «Я все более и более нетерпим к человеческой сволочи и бываю доволен, только закрывшись у себя дома и не слыша даже дверного звонка».

17 апреля 1811 года граф Пьер Дарю был назначен государственным секретарем. Чтобы сменить обстановку, Анри уезжает в Руан — это «страшная дыра, хуже Гренобля, полная противоположность какой бы то ни было красоте и величию». Море ему тоже не нравится: «Этот запах гудрона напомнил мне Марсель и Мелани». Компанию ему составили друзья Феликс Фор и Луи Крозе, но и с ними у него возникают серьезные споры, не связанные на сей раз с его собственным уязвленным самолюбием: «У этих господ лишь один недостаток: они не умеют шутить сами, но на шутки иногда обижаются. Я называю это буржуазным тоном». В общем, ничто и никто не заслуживает снисхождения в его глазах.

Платонические ухаживания Анри за супругой кузена Александриной не могли продолжаться бесконечно. Он решил действовать. 31 мая в поместье Бешевиль Пьера Дарю он предпринял откровенную атаку на Александрину. Его страстное признание: «Вы испытываете ко мне лишь дружеские чувства, а я — я страстно люблю вас» — встретило отпор. «Она мне ответила, чтобы я оставил эти мысли, что я должен видеть в ней только кузину и что она испытывает ко мне только дружеские чувства». Вот все и выяснилось — так быстро: «Мне хотелось смеяться, потому что я испытывал яростную потребность заплакать». Его гордость была уязвлена тем, что такие пылкие чувства остались без взаимности. Напрасно прождав в карете, что его станут удерживать, он возвратился в одиннадцать часов вечера в Париж и разбудил Анжелину, жалуясь ей на жизнь: «С этого момента Париж для меня — сплошная тоска». Но, против всякого ожидания, он и после этого отказывается признать себя побежденным.

Поскольку единственным источником удовольствия для него всегда была новизна, Анри начал уставать от своей любовницы: он «у[потребляет] ее с трудом и з[авершает], лишь думая о другой женщине». Он оказался лишен занимавшей его цели — и это сразу сказалось на его самоощущении. Возможно, Пьер Дарю заметил в нем какую-то перемену настроения: 17 августа он предложил кузену-подчиненному взять отпуск. 25 августа Анри заказал место в дилижансе, который отправлялся в Милан через четыре дня, и решил провести вечер в Версале — там он впервые увидел игру знаменитых фонтанов. Он решил не ставить кузена-начальника в известность о своей поездке: «…Я старательно прячусь от господина министра: евнухи всегда раздражены против сластолюбцев. Я уже готов к двум месяцам холода в наших отношениях по моем возвращении. Но это путешествие доставит мне слишком много удовольствия, чтобы от него отказываться. Да и кто знает, что будет с миром через три недели».

Дарю, находившийся с миссией в Голландии, узнал правду гораздо позже.

В начале октября он написал брату Марсиалю, находившемуся в Риме: «Ты сообщаешь мне, что на твое имя приходят письма для Бейля. Он говорил мне всего лишь о нескольких днях отсутствия по делам, и, поскольку он давно себе такого не позволял, я не мог даже представить, что он совершит подобную эскападу, не узнав, удобно ли это и не требуется ли его присутствие в другом месте. Я нахожу неприличным, что он сделал тайну для меня из своего местопребывания. Это еще одно проявление легкомыслия…» Когда же Дарю узнал об истинной причине отъезда Анри в Италию, он и вовсе разразился гневом: «Пусть себе он любит оперу-буфф, но актерки-буфф — это уже дурной тон. Если хочешь продвигаться по жизни и получать должности, предполагающие доверие к человеку, надо вести себя иначе…» Анри надо было всего лишь соблюсти приличия, чтобы не раздражать своего сурового родственника, но он всегда был и всегда будет свободен душой, ведомой лишь чувствами.

Италия — страна мечты

7 сентября, около пяти часов, покончив с формальностями на таможне, Анри добрался до столицы Ломбардии. Его внимание сразу привлек «легкий запах навоза, характерный для улиц этого города. Он более, чем что-либо иное, свидетельствует о том, что я в Милане». Сначала Анри остановился на две ночи в «Альберго дель Поццо», которая была прославлена Карлом Гольдони как одна из самых знаменитых гостиниц Милана; затем переехал в «Альберго Реале». Он прогулялся по знакомым местам до Порто Ориентале — «здесь, в самом прямом смысле этого слова, прошло утро моей жизни» — и устремился в Ла Скала: «Когда я вошел в театр, то почувствовал такое волнение, что еще немного — и я бы расплакался». Оказалось, что он не забыл и Анжелу Пьетрагруа. Одиннадцать лет прошло со времени их первой встречи, но его воспоминания не угасли. Даже наоборот — они словно ожили: «Я не мог шагу ступить в Милане, чтобы не встретить что-то знакомое, а тогда, одиннадцать лет назад, я любил все это только за то, что в этом городе живет она».

В заново обретенном Милане Анри испытывает восхитительное волнение; он поторопился предстать перед Анжелой, в которой нашел «больше ума, больше величия и меньше грациозности, полной сладострастия», чем прежде. Он поведал ей о своих прошлых чувствах; она пригласила его в свою ложу и познакомила со сводной сестрой Розальбиной Ламберти, салон которой был одним из самых посещаемых в городе. Общество Анжелы и ложа мадам Ламберти станут его «наблюдательными постами» в Милане.

«Светский лев» снабдил себя книгами и — тросточкой: «Я решил, что тросточка поможет мне сбросить возраст на года четыре, и это мне удалось: оказалось, что я могу провернуть ее в руке раз двенадцать кряду — таким образом, во мне сразу виден человек большого света и ценитель женщин. И теперь я могу не ходить заложив руки за спину — на манер папаши». Он посещает все театры подряд. Он восторгается церковными фресками, навещает дворец Брера, становится завсегдатаем у лучшего французского ресторатора в Милане (его ресторация находилась в самом здании Ла Скала), любуется миланской архитектурой и, по контрасту, бранит парижскую грязь: «Хочется крикнуть жителям Парижа, которые воображают себя такими просвещенными в смысле умения распоряжаться собственностью и поддерживать порядок: „Вы варвары, ваши улицы источают дурной запах, по ним нельзя сделать и шагу, чтобы не покрыть себя черной грязью — этой грязью, которая придает столь омерзительный вид людям, вынужденным ходить по улицам пешком. Все это проистекает из вашей абсурдной идеи, что улицы должны быть общественными сточными канавами. А канавы должны находиться под улицами. Посмотрите на улицы Милана. Идеальная чистота; по ним можно мягко ехать в коляске, приятно идти пешком — и при всем этом Милан всего лишь вымощен булыжником, в нем нет мостовых, как в Фонтенбло“».

Его отношения с Анжелой становятся все ближе: она не только рассказала ему историю своего разрыва с Луи Жуанвилем, но у нее даже вошло в привычку завершать их беседы милой фразой «al rivederci questa sera al teatro» («до встречи в театре сегодня вечером»), что приводит его в умиление. Его воспоминания чудесны, и тем легче они переходят из прошлого в настоящее: он чувствует, что снова влюблен без памяти. Ничто не омрачает его счастья — до того фатального момента, когда его опять охватывают желание и робость признаться в этом возлюбленной: «…C этого несчастного момента ужасная чернота начинает заполнять мою душу». Ла Скала не доставляет более наслаждения меломану, он погружается в черную меланхолию: «Я возвращался к себе в ярости; я готов был рвать на куски какую-нибудь окровавленную плоть — как если бы я был Лапоном. Подобный акт насилия занял бы меня, развлек — и тем бы утешил». Не имея ничего под рукой, что можно было бы искромсать, он набросился на «Королевский альманах», который прочел с чрезвычайным вниманием, — ища, к чему придраться. Затем опять впал в ярость — на грани безумия. Его негодование продолжало расти. Негодование — по поводу чего? По поводу всего: его раздражают соседи по партеру; он упрекает самого себя — за несоблюдение своего достоинства, так как слишком долго пробыл в ложе своей возлюбленной; он гоняет своего лакея по мелочам… Он не щадит даже свои миланские воспоминания, которые уже не кажутся ему такими трогательными…

12 сентября Анри сделал над собой огромное усилие и объявил Анжеле о своей страсти. Она растрогалась и заплакала; они обнялись и перешли на «ты», но она ему не уступила: «Уходи, уходи; я чувствую, что тебе нужно сейчас уйти, чтобы я могла сохранить спокойствие. Возможно, завтра у меня уже не хватило бы сил так ответить тебе». И разве не говорила она ему уже, что считает подобные связи чем-то вроде брака? «Первые четыре месяца любовники наслаждаются, а затем зевают рядом год или два — в угоду общественному мнению».