Ромен Роллан - Жизнь Микеланджело

• Название: Жизнь Микеланджело
• Автор: Ромен Роллан
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1935

Жизнь одного из самых мощных, самых сложных и богатых духовно титанов эпохи Возрождения - Микеланджело не просто талантливо воссоздана на страницах книги Р.Роллана. Писатель стремился, по его словам, "заразить мужеством, счастьем борьбы" своих читателей, "помочь тем, кто страдает и борется" на примере могучей личности художника, - увлечь его муками и радостями, его победами и поражениями, и ему это удалось.

---

На что Франсишко с глупой обидчивостью ответил:

— Как, сударыня, ваша светлость полагает, что я ничего другого не могу понять и годен только для живописи?

— Не будьте так обидчивы, мессер Франсишко, — сказал Латтанцио Толомеи, — маркиза именно убеждена в том, что живописец годен на все. В таком почете у нас, итальянцев, живопись! Но, может быть, своими словами она хотела к удовольствию, полученному вами, прибавить удовольствие послушать Микеланджело.

Ф|рансишко рассыпался в извинениях, а маркиза сказала одному из своих слуг:

— Поди к Микеланджело и скажи ему, что я и мессер Латтанцио после богослужения остались в этой часовне, где такая приятная прохлада, и если он хочет потратить немного времени, это будет к большой нашей пользе… Но, — прибавила она, зная диковатость Микеланджело, — не говори ему, что Франсишко да Оланда, испанец, находится здесь.

В ожидании, когда вернется посланный, они продолжали беседу, придумывая, каким образом заставить Микеланджело заговорить об искусстве так, чтобы он не заметил их намерения; потому что, если бы он его заметил, он тотчас же отказался бы продолжать разговор.

«Наступила минута молчания. Раздался стук в дверь. Мы выразили опасение, что маэстро не придет, раз ответ прибыл так быстро. Но моей звезде было угодно, чтобы Микеланджело, живший в двух шагах оттуда, как (раз был в дороге по направлению к Сан — Сильвестро; он шел по Эсквилинекой ул, ице, в сторону Терм, ведя философскую беседу со своим учеником Урбино. И так как наш посланный встретился с ним и привел его с собою, то это уже он сам своей особой стоял на пороге. Маркиза поднялась И долго говорила с ним, стоя, отдельно от других, раньше чем пригласила занять его место между ею и Латтанцио».

Франсишко да Оланда сел около него; но Микеланджело не обратил никакого внимания на своего соседа, что того задело за живое. Франсишко произнес с обиженным видом:

«— По, и стине лучший способ не быть кем‑нибудь замеченным — это поместиться прямо у него перед глазами».

Микеланджело посмотрел на него с удивлением и сейчас же вежливо извинился:

«— Простите, мессер Франсишко; но правде сказать, я вас не заметил только потому, что смотрел лишь на маркизу.

Между тем Виттория после некоторого молчания начала с искусством, которого нельзя достаточно расхвалить, ловким и скромным образом говорить о множестве вещей, не касаясь живописи. Можно было это сравнить ç трудной и искусной осадой крепости; а у Микеланджело был вид осажденного врага, зоркого и недоверчивого, который там помещает отряды, тут поднимает мосты, в другом месте закладывает мины, держит бдительный гарнизон у ворот и на стенах. Но в конце концов маркиза одержала верх. И действительно, никто бы не смог устоять перед нею.

— Ну, — сказала она, — нужно признаться, что всегда проигрываешь дело, когда борешься с Микеланджело его же собственным оружием — хитростью. Чтобы заставить его замолчать и чтобы последнее слово осталось за нами, мессер Латтанцио, нужно завести с ним разговор о судебных процессах, о папских буллах, или хотя бы… о живописи».

Этим искусным маневром разговор был переведен на почву искусства. Виттория начала беседовать с Микеланджело об одном благочестивом сооружении, которое она имела намерение воздвигнуть; и Микеланджело тотчас же вызвался осмотреть выбранное для этого место, чтобы набросать план.

«— Я бы не осмелилась просить вас о столь большом одолжении, — ответила маркиза, — хотя и знаю, что вы во всем следуете заповеди спасителя, который унижтл гордых и возвышал смиренных… Вот почему люди, которые вас знают, ценят личность Микеланджело еще более, чем его произведения, между тем как те, что лично вас не знают, превозносят слабейшую часть вас самих, то есть творения рук ваших. Но не меньшей похвалы, по моему разумению, заслуживает, и то обстоятельство, что вы так часто предаетесь уединению, избегая наших бесполезных бесед, и, вместо того чтобы делать портреты всех князей, которые вас просят об этом, вы посвятили почти всю вашу жизнь одному великому произведению».

Микеланджело скромно отклоняет эти похвалы и выражает свое отвращение к болтливым и праздным людям — вельможам или папам, — которые считают себя вправе навязывать свое общество художнику, когда для дополнения своей задачи ему уже не хватает жизни.

Затем беседа переходит на возвышеннейшие вопросы искусства, о которых маркиза говорит о религиозной серьезностью. Для нее, как и для Микеланджело, произведение искусства есть исповедание веры.

«— Хорошая живопись, — говорит Микеланджело, — приближается к богу и соединяется с ним… Она — только копия с его совершенств, тень его кисти, его музыки, его мелодии… Поэтому художнику отнюдь не достаточно быть великим и искусным мастером. Скорее я полагаю, что жизнь его должна протекать, насколько возможно, в чистоте и святости, чтобы дух святой руководил его мыслями…»[258]

Так проходил день в этих беседах, поистине священных, полных торжественной ясности, в обрамлении церкви Сан — Сильвестро, если только друзья не предпочитали продолжать свой разговор в саду, описанном Франсишко да Оланда, «близ фонтана, в тени лавровых кустов, сидя на каменной скамье, прислоненной к стене, сплошь обвитой плюшем», откуда открывался вид на Рим, расстилавшийся у их ног[259].

Прекрасные! собеседования эти, к несчастью, продолжались недолго1. Их внезапно оборвал религиозный кризис, пережитый маркизой Пескара, В 1541 году она покинула Рим, чтобы удалиться в монастырь, сначала в Орвьето, затем в Витербо.

«Но она часто покидала Витербо и приезжала в Рим с единственной целью повидать Микеланджело. Он был увлечен божественным ее разумом, и она платила ему тем же. Он получил от нее и сохранил множество писем, полных целомудренной и нежнейшей любви, таких, на какие была способна эта благородная душа»[260].

«По ее желанию, — добавляет Кондиви, — он исполнил статую обнаженного Христа, который, будучи снят с креста, упал бы, как недвижный труп, к ногам пречистой своей матери, если бы двое ангелов не поддержали его за руки. Она сидит у подножия креста, лицо ее плачет и страдает, и, распростерши свои руки, она подымает длани к небу. На крестном древе можно прочесть слова «Non vi si pensa quanito sangue costa»[261]. Из любви к Виттории Микеланджело нарисовал еще распятого Иисуса Христа не мертвым, как обычно его изображают, а живым, с лицом, обращенным к отцу и восклицающим: «Эли, Эли!» Тело не опускается безвольно, оно корчится в последних судорогах агонии».

Быть может, Витторией также были внушены два великолепных рисунка к «Воскресению», находящиеся в Лувре и в Британском музее. В луврском рисунке геркулесообразный Христос с яростью отбросил тяжелую гробовую плиту; у него одна нога еще в могиле, и, подняв голову, подняв руки, он устремляется к небу в страстном порыве, напоминающем одного из луврских «Пленников». Вернуться к богу! Покинуть этот мир, этих людей, на которых он даже не смотрит, в бессмысленном ужасе ползающих у его ног! Вырваться из мерзости этой жизни, наконец‑то, наконец‑то!.. В рисунке Британского музея больше ясности. Христос вышел из гробницы: он парит, его сильное тело плывет по воздуху, который его ласкает; скрестив руки, запрокинув назад голову, закрыв глаза в экстазе, он Подымается в сияньи, как солнечный луч.

Таким образом, Виттория открыла для искусства Микеланджело область веры. Она сделала больше: подстрекнула его поэтический гений, пробудившийся под влиянием любви к Кавальери[262]. Она не только просветила его отно сительно религиозных откровений, о которых он имел смутное предчувствие, но, как доказал нам Тоде, подала ему пример прославления их в стихах. В самом начале их дружбы появились первые «Духовные сонеты» Виттории[263]. Она посылала их своему другу по мере написания[264].

Он почерпал в них утешительную сладость, новую жизнь. Прекрасный ответный сонет, обращенный к ней, свидетельствует о его нежной благодарности:

Блаженный дух, ты с пламенным стараньем
В жизнь сердце шлешь, что в смерти застарело,
Меня в стране, где все светло и цело,
Встречаешь не в пример другим созданьям.

Как прежде взору, так теперь мечтаньям
Ты предстаешь, и горестное тело
Надеждой вновь питается несмело,
Что наравне с другим живет желаньем.

Такие речи обращались ныне
Ко мне среди такого попеченья,
Что все — тебе в писаниях напрасных.

Стыду я послужил бы и гордыне,
Когда б пустые дал изображенья
Взамен живых созданий и прекрасных[265].

Летом 1544 года Вдттория вернулась в Рим в монастырь св. Анны, где и оставалась до самой смерти. Микеланджело посещал ее там. Она с любовью о нем думала, стараясь вносить какую‑нибудь отраду и удобство в его существование, делать ему незаметным образом какие‑нибудь маленькие подарки. Ню хмурый старик, «не хотевший ни от кого принимать подарков»[266], — даже от тех, кого он больше всего любил, — тказывал ей в этом удовольствии.