Юрий Перов - Прекрасная толстушка. Книга 2

• Название: Прекрасная толстушка. Книга 2
• Автор: Юрий Перов
• Издательство: Столица-Принт
• Жанр: Эротика
• Год: 2005
• ISBN: 5-98132-063-X

Двадцать восемь захватывающих, искренних любовных историй восхитительной женщины, красота которой, словно магнит, притягивает мужчин. Среди ее поклонников — зловещий Берия и «вор в законе», знаменитый футболист и известный тенор, космонавт и скульптор с мировым именем…

Образы героев книги воссозданы известными российскими актерами в сериале «Желанная», снятом по этому роману и с успехом прошедшем на телеэкранах.

---

В оркестре довольно гмыкнули. Музыканты знали, что у Игорька очень сильные, как у всех басистов, кисти.

— Ты лабай, лабай на своей балалайке, сынок, — беззлобно посоветовал ему скульптор через весь зал, отпуская, впрочем, дежурного. — Тебе еще руки пригодятся…

— Ты, папаша, за меня не переживай… — сказал Игорек, весьма иронично оглядывая скульптора, его завернутые во круг ножек стула коротенькие ноги. — А то разволнуешься, ручки начнут трястись, браслетик соскочит…

Я видела, как скульптор весь напружинился, готовый в следующую секунду кинуться в драку, как развернулись к оркестру его друзья. Взгляды их не предвещали ничего хорошего…

Тогда я встала и подошла к его столику, внеся определенное волнение в ряды изготовившихся к атаке художников. Один из них тут же освободил и подвинул мне свой стул.

— Ну и когда же вы будете меня лепить? — спросила я, садясь и улыбаясь скульптору своей самой лучезарной улыбкой.

— Сегодня, — хмуро сказал скульптор, продолжая с пьяным упорством сверлить Игорька своими круглыми желты ми глазами.

— Эй, лабух, — крикнул он отвернувшемуся Игорьку и взял в руку тяжелый, тупой столовский нож с толстым лезвием и плоской ручкой, сделанный из одного куска нержавеющей стали.

Посетители, с опасливым интересом наблюдавшие за перебранкой, перестали греметь приборами. В кафе сделалась тревожная тишина. Игорек оглянулся…

— Я вижу, ты моему браслету позавидовал… — С этими словами скульптор взял нож двумя руками и без видимых усилий согнул его вместе с ручкой в кольцо. По кафе пронесся вздох облегчения, смешанного с удивлением и восторгом. Я была потрясена.

— Держи браслетик, — сказал скульптор и кинул нож Кантюкову. Тот ловко поймал его. — Носи и помни, на кого можно прыгать, а на кого нельзя…

Тут появилась милиция — два молоденьких сержанта, часто заходивших в кафе погреться и помогавших справляться с очередью в особо напряженные дни.

С помощью Лекочки я уладила конфликт и заплатила за испорченный нож. Мне удалось увести скульптора из кафе, твердо пообещав ему, что он немедленно начнет меня лепить. К счастью, он крепко стоял на ногах, так что особых не удобств я с ним не испытывала.

Честно говоря, я не придала никакого значения этому обещанию. И уж меньше всего я собиралась немедленно идти к нему в мастерскую и позировать. У него, похоже, были совершенно противоположные намерения.

Было тепло. Шел неправдоподобно крупный, липкий снег. До моего дома было не больше получаса ходьбы. Мы медленно шли по направлению к центру, а стало быть, и к моему дому, и поэтому я пока не поднимала вопроса о лепке. Я надеялась, что он сам забудет об этом. Но мои надежды оказались напрасными…

— А ты изменилась, — мрачно сказал он.

— В худшую сторону?

— В лучшую. Раньше у тебя было только тело, а теперь появилось лицо. Ты страдала?

Я внимательно посмотрела ему в глаза. Они были совершенно трезвые.

— А вы? — спросила я.

— А у меня все хорошо… — совсем невесело ответил он.

— Насколько хорошо?

— Я на днях с хозяином сцепился…

— С хозяином чего?

— Хозяином всего! — усмехнулся он.

— Я не понимаю… — пожала плечами я.

— Счастливая, — с завистью сказал он, — газет не читаешь… Он мне рассказал, что на днях на открытие выставки МОСХа в Манеже пришел Хрущев и, увидев там несколько полотен, выполненных не в близком его сердцу реалистическом стиле, устроил жуткий разнос, плевался, топал ногами, ругался… Вот с ним-то скульптор и сцепился. Они крупно поскандалили, сказали друг другу непрощаемые слова… Скульптор ожидал, что его возьмут прямо там, в Манеже, но пронесло. Очевидно, охрана была в шоке от такой наглости.

Теперь он в ожидании неминуемого ареста ночевал по друзьям. Жизнь потеряла для него всякий смысл, так как явиться в мастерскую или домой он не мог, а значит, не мог и работать. Он с утра до вечера пил водку и уговаривал себя, что пьян. Но ничего кроме свинцовой тяжести в голове и черного безысходного бешенства он от водки не получал. Он боялся, что сердце его лопнет от такого количества алкоголя и злости.

Выяснилось, что лепить меня он собирался у меня же дома, раз уж я разлучила его с друзьями, обещавшими ему ночлег. «Из пластилина, что ли, он собирается меня лепить? — подумала я. — Это же сколько пластилина потребуется?»

2

Дома, пока я варила ему кофе, он выгреб из карманов кучу газетных вырезок с гневными статьями о художниках-абстракционистах. Вернее, я даже не знаю, как правильно на звать эти мятые бумажные клочки, небрежно вырванные из газет. Он тогда забыл их у меня, а я сохранила как память о том вечере.

— Слушай, — читал он мне, перебирая эти газетные пор тянки, — вот что пишет некто И. Адов (ничего себе фамилия, да?) в статье под названием «Картина должна радовать»:

«Вот результаты поисков собственных путей в искусстве: полностью утрачен колорит, композиция и рисунок…» И это он о лучших вещах, которые там были — об «Обнаженной» Фалька, о «Парашютистах» Древина и о штеренбергов ской «Аниське». Нежнее, трогательнее я давно ничего не видел… Ну разве не сука?

Он взял другой клочок.

— А вот как наш классик, великий исторический писатель Лев Никулин старается половчее подлизнуть хозяйскую задницу: «… болезненный вывих, лженоваторство, увлекшее некоторых молодых. Доморощенные абстракционисты погнались за дешевой славой, выдавая бессмыслицу и уродство за новаторство, за искания в искусстве. Люди, вставшие на путь абстракционизма, должны понимать, что он забудется, исчезнет, как кубизм, супрематизм и прочие измы. Единственно верный путь — служение народу — строителю коммунизма и Партии, которая ведет нас к счастливому будущему!» Как тебе?

Он сверкнул на меня глазами и машинально отхлебнул огненного кофе, которой я подала ему в большой чайной чашке.

— А вот мнение большого знатока искусства, крановщицы чугунолитейного завода имени Войкова, ударницы коммунистического труда Таисии Никифоровой: «Когда худож ник воплощает в картине подлинную жизнь, это хорошо, а вся абстракционистская мазня, по-моему, никому не нужна и просто чужда нам», во, какие она слова там на своем кране употребляет. Это тебе не ебена мать!

А фрезеровщик Ю. Захаров, тоже, между прочим, ударник кому-нести-чего-куда, со свойственной простому народу мудростью и с лукавым прищуром по-доброму журит горе-художников: «Никита Сергеевич сказал о некоторых абстракционистах, что смотришь на их картины — и кажется, что это осел хвостом намалевал. Правильно сказано! Неужели художники-формалисты не видят, как прекрасна наша жизнь, люди, окружающая нас природа? Неужели все это не просится на полотно? И зачем же замечательных советских людей изображать как не что бесформенное, уродливое и мрачное?»

А ведь они с дорогим Никитой Сергеевичем совершен о правы! Зачем? Зачем все это? — Он замолчал, глядя сквозь меня.

— Но ведь то, что я видела у вас в мастерской, все это понятно и, по-моему, совершенно не абстрактно… Чего он к вам-то прицепился…

— Мало реализма! Народу не нужно то, что я делаю.

— Мне нужно. Что я — не народ?

— Ты гнилая интеллигенция! Художник не может равняться на таких, как ты…

Столько горького сарказма было в его словах, что у меня просто сердце сжалось, хоть я и зареклась в последнее время жалеть мужиков…

— Ну ничего, вот вылеплю тебя, и ты всех примиришь! И правых и левых, и верхних, и нижних. Только вот вылепить будет трудновато…

— Почему?

— В тебе слишком много женского. Тут не на что намекать! Все слишком явно и сильно, а искусство любит намеки… Но ничего! Попробовать, я думаю, стоит? Попробуем?

— Попробуем! — отважно согласилась я.

— Тогда раздевайся.

— Прямо сейчас? — мне стало немножко не по себе.

— А чего время зря терять? — удивился он.

— Прямо здесь? — осторожно спросила я, напряженно соображая, где же он прячет нужное количество пластилина или глины?

— Мне твой стриптиз не нужен, раздевайся где хочешь. Только дай мне бумаги. У тебя есть бумага?

— Только оберточная.

Весь ватман, если вы помните, использовал Гений, и у меня в доме остался только довольно толстый рулон крафт бумаги цвета луковой шелухи, подаренной мне директором магазина. Я ее использовала для моделирования и кройки одежды.

— Покажи, — приказал он.

Я отвела его в прихожую, где за вешалкой в углу стоял рулон.

— Пойдет, — деловито сказал он. Было заметно, что его настроение улучшается с каждой минутой. — Дай нож.

— А вы из него браслет делать не будете? — улыбнулась я.

— И есть же охота острить, — нахмурился он. — Дай нож.

Я принесла ему длинный кухонный нож. Он стал разматывать бумагу и точными уверенными ударами ножа отсекать нужные куски. Я невольно залюбовалась его работой. Обожаю, когда кто-то красиво работает!