Максим Гаспачо - Место для радуги

• Название: Место для радуги
• Автор: Максим Гаспачо
• Жанр: Современная проза

Эта автобиографическая повесть рассказывает о жизни и духовном пути одного обычного человека. В девять лет от роду он продал свою душу в обмен на компьютер, и стал гениальным программистом. В тринадцать ушёл из дому. В шестнадцать убил человека. Пройдя через многие испытания и несколько раз встретившись со смертью, он обрёл глубокий духовный опыт, полностью трансформировавший его жизнь. Он не прикасается к деньгам, у него нет документов и он не подходит к компьютерам. Сейчас Макс в Мексике, и путь его продолжается.

Книга будет интересна всем духовно ищущим людям.

---

Для придания этому процессу ещё большей нелепости, набор команд может быть усложнен промежуточными командами. Например, между «Встали» и «Подошли» может быть вставлена команда «Повернулись», по которой следует повернуться по направлению к выходу. Все команды должны выполняться четко, синхронно и молча. Распорядок дня соблюдается минута в минуту. Выход на улицу происходит несколько раз в день — на прием пищи и на две так называемые «проверки» — утреннюю и вечернюю. Когда подходит время выхода на улицу, дневальный командует «Построились на выход» и начинает по пять человек запускать в раздевалку. Принцип тот же: при команде «Пять подошли» пятерка заключенных из общего строя подходит к двери, затем «Шаг влево марш» и «С левой ноги в раздевалку шагом марш». Когда пятерка одела на себя бушлаты, ботинки и шапчонки, дневальный их выпускает и запускает в раздевалку следующую пятерку. Вся жизнь с подъема до отбоя — это нескончаемые потоки очередей и выполнение различных команд.

Личными делами, такими как написание писем, чтение книг или просто прогулка по локальному участку, можно заниматься только в «личное время», которое наступает после семи часов вечера. До этого времени распорядок плотно забит. С подъема разрешен только туалет и умывальник, затем выход на завтрак, потом утренняя уборка, утренняя проверка и так далее. Все время, которое человек не задействован в каких-нибудь мероприятиях, нужно проводить на своей табуретке, сложив руки на коленях и молча слушая непрекращающиеся крики дневального: «Пять в туалет встали», «Подошли», «Шаг влево марш», «С левой ноги в туалет шагом марш», «Пять в умывальник встали», «Подошли», «Шаг влево марш», «С левой ноги в умывальник шагом марш», и ответные выкрики заключенных: «Дневальный, туалет готов», «Дневальный, умывальник готов». «Из туалета вышли», «Из умывальника вышли», «Пять в туалет встали»…

Мозг просто разрывался на части от осознания того, что все это происходит на самом деле. Сказать, что это было похоже на какое-то массовое безумие, это все равно, что ничего не сказать. Тут делалось все, чтобы унизить и максимально довести до абсурда любое действие. В числе прочего маразма, передвижение по секции должно происходить строго «по кругу», против часовой стрелки. Если спальное место человека находится с левой стороны секции или по центру, он не может, зайдя в секцию, пройти к своей табуретке напрямую — он должен по правой стороне обогнуть всю секцию по кругу и никак иначе.

Обращение происходит по фамилиям, никакого приятельского обращения по имени, равно как и никаких «прозвищ» тут нет и быть не может. Когда дневальный или старшина обращаются к человеку по фамилии, в ответ надо громко и четко выкрикнуть свое имя и отчество.

Чтобы отнять и без того ничтожно малое количество личного времени, регулярно проводятся «массовые мероприятия» бредового характера. Их перечень весьма разнообразен: «устранение недостатков на одежде», когда дневальные выстраивают весь отряд и начинают выискивать мельчайшие дырочки и потертости на робе. У кого «недостатки» найдены, занимаются шитьем. Аналогичным образом происходит «устранение недостатков на спальных принадлежностях», только вместо одежды проверяются простыни и наволочки. «Чистка кружек», «Протирка тумбочек и табуреток влажными тряпочками», «Марширование по локальному участку» и многое другое составляет культурно-развлекательную программу этого удивительного лагеря, помимо ежедневных уборок и хозяйственных работ, которые являются обязательными.

Внешний абсурд всего происходящего вполне соответствует внутреннему состоянию постоянного напряжения и ожидания какой-нибудь очередной гадости от старшины и дневальных. Такие явления, как доносы и обоюдная слежка друг за другом, процветают в полный рост. Более того, для многих это считается нормальным, а некоторые даже соревнуются в количестве доносов, написанных за день.

Механизм работы этой чертовой системы настолько отлажен, что администрации лагеря не надо принимать в нем никакого участия. Они только делают пофамильные проверки в отрядах два раза в день, но даже в этом нет никакой необходимости — находясь под постоянных вниманием дневальных, дальше штрафного изолятора тут никуда не убежишь. Все, что остается людям в форме, это смотреть и радоваться, как заключенные сами себя охраняют и сами себя наказывают.

Как программист, я увидел вокруг себя не просто лагерь с очень жестокими условиями, а громадную самообслуживающую машину, которая вращает внутри себе тысячу с лишним человек, превращая их во взаимозависимые шестеренки. Тщательно продуманная иерархия, командный интерфейс, бинарная логика и строгая последовательность во всех действиях напоминала собой алгоритм программного кода, не допускающего ни компромиссов, ни исключений из правил, ни сбоев в работе системы. Именно тогда я впервые задумался, что вся модель социума построена по примерно такому же алгоритму, но в разы более разветвленному, а люди являются просто материалом для обеспечения жизнедеятельности системы.

Самое примечательное, что человек может существовать без системы, а система без человека не может, но люди — в данном контексте эти старшины и дневальные — даже не понимали, что, став частью системы, они превращались в её шестеренки, в марионеток, не имеющих собственной воли и действующих строго по предписаниям. У меня не укладывалось в голове, почему старшина, занимая свою «властную» должность, не понимает, что он может изменить систему и быть её «программистом», а не «программируемым» ей. «Неужели власть страха сильнее, чем власть здравого смысла и человечности?» — думал я.

Мне было ясно, что эта система является лишь крохотным филиальчиком огромной мировой системы, контролирующей человеческое общество. Можно сказать, что это была её миниатюрная модель, в которой особенно контрастно проявлялись фундаментальные основы вышестоящей модели — страх, подлость, лицемерие и корыстолюбие, прикрытое словом «работа». Как у любого программного кода, у системы верхнего уровня должен быть программист, автор. «Кто является программистом, который запрограммировал весь мир?» — думал я.

Единственное, что не могли здесь запретить — это думать. Я сидел на своей табуретке, стараясь как можно дальше абстрагироваться от окружающего меня безумия, и пытался понять, как такое вообще может быть. Мне было очевидно, что для любого нормального, уважающего себя человека предпочтительнее было бы умереть, чем находиться здесь, будучи униженным и раздавленным до состояния марширующего под команды зомби. Одно дело — это лишение свободы, и совсем другое — это обезличивание и втаптывание в грязь. Таких пунктов в моем приговоре не было.

Я отчетливо понимал, что больная психика тех насильников и убийц, которые тут сидят, даже рядом не стояла с больной психикой людей в погонах, которые все это придумали. Нужно было обладать не только очень изощренным умом, но также и хорошим знанием психологии, чтобы сделать унизительным и нелепым любое действие — от похода в туалет до сидения на табуретке с опущенной головой и сложенными на коленях ладошками. Причем они делали это руками самих же заключенных.

Даже воздух тут был пропитан коллективных страхом и ненавистью. Одни, как и я, сидели подавленные и думали о своем, стараясь не замечать того, что происходит вокруг. Другие крутили головой и высматривали, где кто-нибудь тихонько начнет перешептываться или что-нибудь тайком передаст своему соседу по табуретке. Если что-нибудь замечалось, тут же писалась докладная записка и передавалась дневальному. Это делалось в открытую, без какого-либо стыда, а главное — совершенно добровольно. Здесь ни у кого не было никаких привилегий, кроме, пожалуй, старшины, который жил обособленно, в отдельной комнатке, собирая подати со своих приближенных и занимаясь разбором бесчисленного множества докладных записок. Ценой его обособленного положения была кровь и страдания тех людей, которых он отправлял в штрафной изолятор.

Зачастую, чтобы попасть в штрафной изолятор, достаточно было не так посмотреть или сказать не то, что от тебя хотят услышать. По этой причине очень многие заключенные перед старшиной падали ниц и соревновались между собой в умении делать это наиболее изящно. Впрочем, и на старшин писались докладные — старшинами других отрядов, которые, ежедневно чередуясь, ходили с обходами по всем отрядам, и прочей челядью, обслуживающей работоспособность системы за пределами отрядов. Поэтому старшины жили в постоянном страхе оказаться на табуретке. На любом уровне иерархии здесь не было ни друзей, ни общности, ни доверия друг к другу.

Это была огромная безжалостная машина, ломающая психику и убивающая дух. Я видел, как у некоторых людей в буквальном смысле терялся рассудок от всего происходящего. Как правило, это сопровождалось уходом в религию. Человек начинал с утра до вечера неслышно перебирая губами читать молитвы и то и дело осенять себя крестным знамением, а всё «личное время», которого и так было очень немного, проводил за чтением Библии.