Владимир Петров-Одинец - Нечаянный колдун

• Название: Нечаянный колдун
• Автор: Владимир Петров-Одинец
• Жанр: Научная Фантастика

Врач санитарной авиации, чудом уцелевший в катастрофе, попадает под воздействие загадочного поля, которое генерируется древним артефактом — Золотой бабой. Полученные им способности вызывают интерес спецслужб. Начинается работа на «контору», в ходе которой способности врача развиваются, но желание продолжать работу в таком ключе — уменьшается с каждым днём. Подозревая, что «контора» его незаметно зомбировала, врач зреет для бунта. Внезапно активизируется неприятель, и врач отправляется за границу на разовое, но ответственное задание…

---

От необходимости отвечать Матвеича избавила застонавшая Венди. Она приподнялась, схватилась за шею, шалым взором обвела комнату и задержалась на Сэнди. Подползла к ее телу, обхватила изуродованную голову подруги, прижала к груди. Раскачиваясь, что-то негромко замычала, словно песню пела с закрытым ртом. Глаза всех живых обратились на нее, но никто не сдвинулся и не произнес ни слова.

Арнольд снова спросил:

— Так скажи мне, Ленка — нормальная?

— А ты сам как думаешь?

— Доктор, ты что, как еврей, вопросом на вопрос отвечаешь?

— Тебе что, сложно? — не уступил Матвеич.

Героем, этаким рыцарем без страха и упрека, он себя не воспринимал никогда, тем более теперь. Легко и просто осуждать людей, находясь от них в отдалении. А как быть сейчас, когда он с десантником в «одной лодке», против общего врага? Тем более, что Арнольд себя уже исказнил и без оценок Матвеича, это заметно. Понятно, что начав говорить о наболевшем, десантник не остановится. Кричать «заткнись» — бесполезно. Попробовать помочь?

Почему нет? Врач знает больше рядового человека. Когда-то на экзамене по психиатрии попался вопрос о маниакально-депрессивном состоянии. Экзаменатор, мудрый профессор Каминский, доброжелательно посмотрел на пунцового студента и провел сеанс мгновенной психотерапии: — «Молодой человек, конечно, в моей памяти хранится больше знаний, да! Но ваши близко, а мои далеко. И язык у вас подвешен нормально. Вы просто не верите, что знаете ответ, но не зря же я вас учил. Начните говорить по теме, ответ придет!» И оказался прав.

Матвеич вспомнил, как бывшая жена упрекала его за мягкотелость, бесхарактерность. А что толку в бесконечных войнах, которые она вела с мусорящими в подъезде соседями, с пацанами-футболистами, вопящими под окнами до ночи? Себе и другим нервы трепать? Нет, он всегда старался свести конфликт к мирному решению. Попробовать и сейчас? Если считать десантника пациентом, то как подвести его к ответу, который тот скрывал от себя? Конечно, заставить отвечать на вопросы!

— Ты на нее внимание когда обратил? И почему?

— Как на кафедру пришла. Она особенная, — Арнольд, после короткого молчания, повторил: — Она сразу была особенная. Я потому и увлекся, что на шею не стала вешаться… Да, отшила с предложением дискотеки. Но она же не дура! Нет, с чего ты взял — Дон Жуан? Тоже, сказал… Не, ну никто не отказывал… И замуж многие просились. Потом же она согласилась на дискотеку, через месяц, примерно…

Матвеича интересовала реакция Лены, и он встал, будто за водой, стоявшей поодаль в большой пластиковой бутылке. Девушка сидела, склонив голову, не шевелясь. Судя по напряженной позе, исповедь Арнольда ее задевала. А тот продолжал описывать, как ухаживал за невестой, держа себя в рамках рыцарства, не заходя дальше поцелуев и деликатных объятий:

— …опустился на колено, предложил руку и сердце. У нее глаза загорелись, она руку протянула, я приложился губами. Самому понравилось, не поверишь! Но я же понимал, ну, тешил самолюбие красивой девушки, играл роль, как положено… Но это всего лишь игра, доктор, всю жизнь так жить невозможно, это же каждый понимает! Но пора ведь и повзрослеть, доктор, она же не четырнадцатилетняя дура!

— Не дура, в смысле психического заболевания — ты это имеешь в виду. Скажи, среди твоих армейских друзей были наркоманы? А вот ты устоял, не стал колоться после Чечни. Почему? — продолжал врач.

— Я себе зарок дал, вернусь живым — пойду учиться. Как родители хотели. Меня же со второго курса выперли за прогулы. Я восстановился после дембеля. Короче, слово дал. А мое слово закон!

— Ты свое слово уважаешь, как я понял, — с подначкой уточнил Матвеич.

Десантник побагровел:

— Доктор, я не дурак, и прекрасно понимаю, к чему ты клонишь! Да, она дала себе слово, но я-то спрашиваю, она нормальная или нет? Давать такие зароки, это ж до какой степени шизануться надо! Я ведь муж ей, не чужой человек, и она меня хотела, уж такие вещи я могу почувствовать! Так почему, почему? Ведь один день до свадьбы остался, чистая формальность, а она все перечеркнула? Что я такого сделал? Да каждая целка так начинает, ломается, чтобы вроде не по своей воле, так что не она первая!! Им это нужно для самооправдания, а ей-то зачем? — Арнольд почти кричал: — Ты пойми, сутки оставались до официальной брачной ночи, доктор, сутки!!! А ты меня лечишь, будто я придурок!

Матвеич не удержал «докторский» тон, тоже заорал:

— Царевну-Лягушку помнишь?! Не тобой дано, не тебе брать!

И подумал, что хреновый он психолог, не справился с антипатией. Десантник напрочь утратил ореол героя, каким абсолютно гражданский Матвеич наделял «афганцев» и «чеченцев». В Арнольде и раньше мелькало нечто неприятное, словно горечь в рыбе при неаккуратном удалении желчного пузыря. То ли слова тот применял не те, то ли интонацию. Так неуловимый запах немытого тела — портит впечатление при встрече с красивой девушкой. Так капля кофе, пролитая в буфете на рубашку — отравляет все настроение от спектакля. Но раньше неприязнь оставляла ощущение неловкости. А теперь всё сложилось вместе, и получился подонок по жизни, да никакой защитник. Врач встал, отложил карабин, оглянулся в поисках второй керосиновой лампы, пошел к ней, доставая спички. Не фиг сидеть тут, надо самому охранять вход.

Арнольд молчал. Красивое лицо исказилось гримасой боли. Да, этот парень мог быть властителем девичьих грез. Даже в полумраке это видно. Ямочка на четко обрисованном подбородке, большие глаза, опушенные завидно густыми ресницами, и прекрасная фигура. Совершенно голливудский тип. Питер О-Тул, только более широкий в плечах. Десантник встал, шагнул к бутылке с водой. Не поворачивая головы, буркнул:

— Ладно, понял. Потом договорим, а сейчас башка гудеть начала…

Шевельнул забинтованной рукой, застонал от боли, прислонил ствол к стене и взял кружку в здоровую руку.

44

Никто не видел, как вслед за человеком, а для кого — за крупным зверем, тихонько крадущимся к алтарному приделу, светлыми струйками взвихривался воздух. Свидетель, если бы оказался такой, мог увидеть и почувствовать, как ощутимо потянуло сквозняком сквозь проем у входа. Медленно зашевелилось старое тряпье, лежащее в центре комнаты. Пыль, сметенная археологами с обследованных квадратов к центру, начала спиральное движение, светясь в струйках набирающего силу синего света, и стягиваясь к дальнему входу в алтарный придел, где древние канонические лики с деревянных икон двуперстно воздевали руки. Помещение заполнил едва слышный гудящий звук.

Зверо-человек, багрово отсвечивающий и для кого даже обросший густой шерстью, заглянул в проем двери, собрался в комок. Наклонившийся за водой Арнольд прозевал прыжок. Обрушившись, две фигуры разметали книги, стопкой лежавшие на столе, а затем распались надвое. Нападавший поднялся, перешагнул через бьющееся в агонии тело десантника. Врач уронил спички, подхватил проверенный «в деле» топор, приготовился встретить бросок врага. Попутно отметил бесполезность Дика, тупо взирающего на зверя. В приделе стало светло, словно луна высеребрила воздух. Гудение больно ввинчивалось в уши. Набирая силу, свет сливался в мутный синий столб, туго скрученный из пылевых жгутов разной толщины. Свет тянулся из двери, из стен, из икон, набирая интенсивность, затем наклонил к себе огонек лампы, и сошелся на звере, бегущем к американцу. Словно луч прожектора вспыхнул.

Лена знала, что должна видеть человека, но это была все же крупная росомаха. В холодном сиянии (люминисцентная лампа, и все тут!) движения зверя замедлились, он поднял голову вверх, развел лапы. Но столб засветился вовсе нестерпимо, и высасывал, сдирал звериную личину. Появился силуэт, просвечивая сквозь тающую лохматую оболочку. Словно муха в густом сиропе, человек пытался дергаться, но синева уже не гудела, выла реактивной турбиной, вбирая в себя багровый цвет морока.

Врач, Лена и даже Дик зажали уши, спасаясь от боли. Фигура стала окончательно человеческой, перестала сопротивляться. Синева ослабела, посветлела и сошла на нет. Мусор и пыль, только что наполнявшие световой столб, опадали разнокалиберным снежком на пол, куда рухнул пожилой мужчина.

— Это их старший, — опознала Лена.

Врач осторожно потрогал тело ногой, держа топор наготове. Мужчина слабо застонал, повернул голову.

— Иженерыч! Ты откуда здесь? — изумился врач, опускаясь на колено.

— М-м-мен чурекым агырчир, — чуть слышно шепнул Анатолий Иженерович.

— … сердце болит? — Приподнял его голову врач.

— Не… успел… ваш… бог… сильнее… — хрипло выдохнул ойрот остатки воздуха, с кровавой пеной на губах.

— Так, еще один труп, — констатировал Матвеич, опуская голову покойника на пол.

Последние судороги Арнольда отвлекли его. Иженерович ударил десантника в шею, распоров артерию. Матвеич нагнулся, поискал пульс, поднял веко, убедился в смерти, поднял глаза на Лену. Та стояла возле десантника на коленях. Сухие глаза, без единой слезинки, не дрогнув, в упор встретили взгляд врача: