Ирэн Фрэн - Набоб

• Название: Набоб
• Автор: Ирэн Фрэн
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2003
• ISBN: 5-235-02636-5

Французский юноша, родившийся в бедной семье, сошел с корабля на набережную Пондишери в одних лохмотьях, а менее чем через двадцать лет достиг такого богатства и славы, о которых ни один пират, ни один кондотьер не смели даже мечтать.

В этой книге рассказывается о реальном человеке, Рене Мадеке, жившем в XVIII веке, о его драматической любви к царице Годха Сарасвати, о мятежах и набегах, о Великом Моголе и колониальных войнах — в общем, о загадочной и непостижимой для европейцев Индии, с ее сокровищами и базарами, с раджами и гаремами, с любовными ритуалами и тысячами богов.

---

ГЛАВА XVII

Годх. Месяцы Байсакх, Джайштха и Асадха того же года

Апрель, май, июнь 1764 года

Весна прошла, как сон. Она слишком рано увяла, сломленная жарой. Лотосы на прудах пожухли; сами пруды превратились в соленые лужи. И с гор дул сильный ветер, горячий ветер, мучительный, несущий тучи пыли; ветер, который можно было назвать соленым, — так он обжигал кожу. Назревал муссон. Крестьяне, гнущие спины на своих полях, садху, бродящие по дорогам, прачки на берегу озера, изнеженные придворные во дворце — все думали только об одном: «А вдруг муссон не придет?..» — «Нет, такого не может быть.

Для этого дхарма должна быть слишком сильно осквернена…» И они с тревогой смотрели на небо, где уже не летали птицы. В садах зенаны павлины засыпали, а попугаи поубивали друг друга. Иногда какая-нибудь юная девушка брала в руки вину и начинала петь рагу времени, предшествующему муссону, повествующую о кобре, прячущейся в трубе, или о тигре, засыпающем в собственной тени. Но вскоре она умолкала, потому что усталость была сильнее всего.

Дворец Годха погрузился в сон, но это был сон неглубокий, беспокойный, сон чующего опасность зверя. Если дхарма осквернена… Тогда взгляд скользил в ту часть Диван-и-Ама, где, вопреки всем обычаям, сидела живая Сарасвати, а ее сын Гопал прятался в складках ее белого сари. Она опять надела траур, и все остальные делали вид, что не знают о красном муслине и о свидании на погребальном поле. Подкупленные стражники сразу же проговорились; несколько монет, щедро розданных неприкасаемым, охраняющим поле погребальных костров, за их молчание, на которое, впрочем, царица и не рассчитывала, не возымели своего действия. Реакция не заставила себя ждать. На следующий же день, когда она вернулась с реки, где Гопал, согласно обычаю, разбил над водой урну с прахом своего отца, служанки подали ей горьковатое ласси. Она все-таки выпила его до дна, и даже улыбалась, и даже попросила налить еще. А потом протянула бокал первому, кто вошел. Им оказался Диван. Он задрожал и что-то залепетал: мол, его позвали женщины, мол, одна из них должна вот-вот родить, и если это будет сын…

— Пей, — повторила царица. — Пей, старый, грязный, толстый тюфяк, твоя плоть уже наполовину сгнила, и даже шакалы не позарились бы на нее!

Не было никакого сомнения — она подписала Дивану смертный приговор.

— От тебя никогда не было толку; женщины истощили тебя, так отдохни же и выпей вместе с нами.

Некоторые из присутствующих были шокированы, но не участью Дивана, а смелостью царицы; все уставились на ее лицо, которое побледнело лишь на минуту и постепенно обретало свой обычный цвет.

В конце концов Диван взял бокал ласси.

— Пей до дна, — прошептала царица.

Министр выпил не больше двух глотков, побледнел и упал к ногам Мадека. Его смерть была мучительной; несколько минут он извивался на полу, держась руками за огромный живот. Сидя на подушках, Сарасвати бесстрастно наблюдала за агонией; затем, видимо, сочтя это зрелище недостаточно привлекательным, она приказала стражникам уволочь это огромное брюхо. Таким образом, Диван был устранен без суда и следствия. При мысли о том, что Сарасвати пила тот же напиток, Мадек пришел в ужас.

— Надо позвать астролога! Быстро, человека аюрведы сюда, быстро!

— Я здесь, — отозвался брахман. — Успокойся, Мадек-джи, никого больше не надо звать.

— Неужели нельзя ничего сделать?

— Смотри, Мадек-джи: она обладает силой.

Все придворные простерлись перед царицей.

— Она победила, — продолжал Мохан. — Даже яд отступил.

Потом Мадек размышлял о том, что же тогда произошло.

И Диван, и царица пили ласси, налитое из одного и того же сосуда, и Сарасвати не могла не знать этого, раз она со злорадством протянула бокал министру. Ее наверняка предупредили, и брахман снабдил ее противоядием. Мадек несколько раз пытался прояснить эту тайну, но царица каждый раз уклонялась от ответа, словно речь шла о какой-то мелочи. Впрочем, они редко оставались наедине; каждый раз, когда она звала его в Диван-и-Ам, при их беседе присутствовал астролог. Сарасвати вела себя так, будто между ними ничего не было. Мадек не знал, что и думать. Почему эта женщина, которую он держал в объятьях, ведет себя как чужая. Может быть, она получает удовольствие от его ревности? Однако через какое-то время Мадек заметил, что брахман медитирует и не прислушивается к их разговору. Тогда он познал еще один вид наслаждения. Наслаждения от беседы.

Целых три месяца, за небольшим исключением случаев, когда Сарасвати принимала послов или Мадеку приходилось отлучаться по долгу службы, они провели в долгих беседах, которые прерывались только на время игры с Гопалом или на час музыки. Они не касались друг друга, а когда пришлось повесить вторые шторы, чтобы задержать солнечные лучи, они и видеть друг друга стали довольно плохо. Но при этом у обоих было ощущение необычайной близости. В этой любви, начало которой было столь лаконичным, после превратилось в болтовню, порой весьма многословную. Они не касались друг друга. Вела игру Сарасвати; казалось, теперь она отказывает ему в близости своего тела, но не из-за приступа целомудрия, а скорее потому, что ожидает какого-то события. Впрочем, Мадек не представлял себе, как он будет обнимать ее здесь, где за ними наблюдают столько любопытных глаз, хотя знал, что после того, как царица победила яд, в этом не было бы никакого риска. И все-таки он ни на что не отваживался и на ни что не жаловался; они заключили молчаливое соглашение — не упоминать о своей страсти до некоторого времени, которое, возможно, как-то было связано с началом дождей. Но беседуя, они продолжали заниматься любовью; на смену танцу тел пришли голос и взгляды.

Гопал, не отходивший больше от матери, иногда затевал шумные игры, капризно требовал то одного, то другого. Слуги тотчас выполняли все его желания, и Сарасвати ненадолго отвлекалась от беседы.

Больше всего ее интересовал мир «по ту сторону Черных Вод». Однажды она весь вечер донимала Мадека вопросами о европейских женщинах. Он сказал, что у них белая кожа, как у него, «даже еще белее, потому что они боятся солнца». Сарасвати побледнела от зависти.

— А у меня, стало быть, черная? — спросила она тоном, который не допускал ответа «да».

— Не совсем, — ответил Мадек, не почувствовав надвигающейся грозы.

Испуганный брахман прервал свою медитацию. Сарасвати дрожала от гнева, но через минуту опять стала железной женщиной. Мадек пытался исправить положение:

— В моей стране у всех белая кожа. Даже у простолюдинок, но это не мешает им быть некрасивыми.

Он запутался. Она смотрела на него с иронией:

— Правда? Объясни.

— Красота не имеет никакого отношения к цвету кожи. В моей стране нет женщин, которые могли бы сравниться с тобой в изяществе, хоть у них и белая кожа!

— Хоть у них и белая кожа!

Она громко расхохоталась, а он не мог понять, над чем она смеется.

— К какой касте ты принадлежишь?

Варна, она сказала варна, что значит «цвет, положение».

— У нас нет каст. У нас есть сословия.

— Значит, ты воин, кшатрий, как и я!

Он не посмел возразить. С тех пор, как Мадек попал в Индию, он научился уважать брахманов, не доверять воинам, опасаться хитрых торговцев, с презрением пользоваться услугами людей, называемых шудрами, прислуги. Первыми индийцами, с которыми он столкнулся в Пондишери, были неприкасаемые. Христиане легко набирали новообращенных из их среды. Со временем Мадек перенял некоторые предрассудки индийцев и старался держаться подальше от неприкасаемых.

— Ты — кшатрий! — повторила царица.

Во Франции это означало бы «дворянин», а дворянином он никогда не был! Он даже ненавидел тех, кто носит шпагу! Но выходит, общество может оценивать человека по его достоинствам; раджа Годха ценил в Мадеке лишь то, что он смог ему показать: храбрость, прямоту, умение воевать; и в какой-то мере именно благодаря этим достоинствам он смог узнать Сарасвати, смог обладать ею. Вместе с тем он понимал, что это скорее исключение из правила, и, несомненно, связано оно с тем, что он — фиранги. Обычно в Индии различают людей по их джати, по рождению, так обстоит дело и в Европе. Но разница в том, что, если француз, по простоте своей, видит только голубую кровь, буржуа и духовенство, индиец различает тонкие нюансы между торговцем рисом и торговцем бетелем или орехами, не путает чистильщика отхожих мест с прачкой или с тем, кто сжигает экскременты, и уж тем более с хранителем срезанных ногтей раджи. Кто же он теперь на самом деле, он, Рене Мадек из Кемпер-Корантена? В Индии его уважают, потому что о нем ничего не известно и у него есть пушки. Но окажись он опять по ту сторону Черных Вод, что бы с ним стало? Он был чужестранцем в Индии, но понимал теперь, что стал таковым и для Европы. Он ведь прожил в Индии дольше, чем в своей родной стране, где и знал-то всего два города: Лориан и Кемпер, да несколько лье прибрежной полосы.