Рудольф Штайнер - GA 5. Фридрих Ницше. Борец против своего времени

• Название: GA 5. Фридрих Ницше. Борец против своего времени
• Автор: Рудольф Штайнер
• Жанр: Критика

---

Когда безыскусный и хилый рассудок уразумевает, что все суждения о вещах происходят из него самого, создаются им же самим и сплавляются затем в единое целое с наблюдениями, у него недостает мужества на то, чтобы применять эти суждения безоговорочно и безусловно. Он говорит: такого рода суждения не в состоянии наделить нас знанием об «истинной сути» вещей. Следовательно, эта «истинная суть» остается закрытой для нашего познания.

Есть и еще один способ, которым хилый рассудок пытается доказать, что человеческое познание не в состоянии достичь чего‑то надежного и определенного. Рассудок говорит: человек видит, слышит, осязает вещи и процессы. То, что он при этом воспринимает, суть впечатления его органов чувств. Когда он воспринимает цвет или звук, единственно, что он может сказать: мой глаз, мое ухо определенным образом предназначены для того, чтобы воспринимать цвет и звук. Человек воспринимает не что‑то вне себя, а лишь некое предопределение, модификацию своих же собственных органов. При восприятии глаз, ухо и прочее побуждаются к тому, чтобы каким‑то образом ощущать; они приходят в определенное состояние. Эти состояния своих собственных органов человек и воспринимает в качестве цветов, звуков, запахов и т. д. При всяком восприятии человек воспринимает лишь свои же собственные состояния. То, что он именует внешним миром, образовано исключительно из этих его состояний; так что это есть в подлинном смысле слова его творение. Вещи же, которые побуждают его к тому, чтобы сплетать мир из нитей, выпрядаемых внутри него самого, сами эти вещи ему неведомы; он знает лишь их воздействия на его органы. С такой точки зрения мир предстает аналогичным сновидению, внушенному человеку неведомо чем.

Если эту мысль последовательно довести до конца, она приводит к такому выводу. Собственные органы также известны человеку лишь постольку, поскольку он их воспринимает; они являются членами мира его восприятий. И свое собственное «Я» человек знает лишь постольку, поскольку выпрядает из себя картины мира. Он воспринимает грезы и посреди этих грез — «Я», мимо которого эти грезы проплывают. Всякая такая призрачная картина является в сопровождении этого «Я». Можно также сказать: всякая призрачная картина является посреди мира призрачных видений неизменно в соотнесенности с этим «Я». Это «Я» оказывается пристегнутым к призрачным видениям как их определение и свойство. Так что оно, как определение призрачных картин, само оказывается чем‑то призрачным. Это воззрение И. Г. Фихте изложил в следующих словах: «Все, что возникает посредством знания и из знания, есть всего лишь знание. Однако всякое знание — это всего лишь отображение, и от него неизменно требуют чего‑то такого, что соответствовало бы картине. Никакое знание не в состоянии исполнить это требование; так что необходима система знания, система чистых картин, лишенных всякой реальности, значения и цели»[7]. «Вся реальность» — это для Фихте «чудный сон без жизни, про которую грезится сон, и без духа, которому сон грезится»; сон, «который сам от себя зависит во сне» («Предназначение человека», кн. 2–я).

Какой смысл имеет вся эта цепь рассуждений? Хилый ум, который не способен отважиться на то, чтобы придать миру смысл, оставаясь в собственных пределах, отыскивает этот смысл в мире наблюдений. Но, естественно, найти его здесь он не может, поскольку наблюдение как таковое лишено идей.

Мощный, творческий рассудок использует свой понятийный мир для того, чтобы толковать наблюдения; хилый, бесплодный разум объявляет себя слишком бессильным это сделать, и заявляет: я не в состоянии отыскать какой‑либо смысл в явлениях окружающего мира; это всего лишь картины, проходящие мимо меня. Смысл бытия следует отыскивать вовне, за пределами мира явлений. Тем самым мир явлений, то есть человеческая действительность, объявляется грезой, призраком, ничто, а «истинная суть» явлений отыскивается в «вещи как таковой» (Ding an sich), до которой не досягает никакое наблюдение, никакое познание, так что относительно нее никакой познающий ум не в состоянии составить какого бы то ни было представления. Так что эта «истинная суть» оказывается для познающего в полном смысле слова мыслью с пустым содержанием, мыслью о ничто. У тех философов, что говорят о «вещи как таковой», мир явлений — это греза. А вот то, что они рассматривают в качестве «истинной сущности» этого мира явлений — ничто. Все философское движение, рассуждающее о «вещи как таковой» (а в Новое время оно опирается прежде всего на Канта), есть вера в ничто, то есть философский нигилизм.

20

Когда сильный ум отыскивает причину человеческих поступков и свершений, он неизменно отыскивает ее в воле отдельной личности к власти. Однако человек с хилым, лишенным отваги разумом не желает этого признать. Он не ощущает в себе довольно сил, чтобы объявить себя господином и распорядителем собственного поведения. Он толкует направляющие его влечения как повеления чуждой силы. Он не говорит: я поступаю как хочу; но говорит: я поступаю согласно заповеди, как должен. Он не желает повелевать, а хочет повиноваться. На одной ступени развития люди усматривают в своих побуждениях к действию повеления Бога, на другой ступени они полагают, что воспринимают звучащий внутри них голос, который им приказывает. В последнем случае они не отваживаются на то, чтобы сказать: это я сам отдаю здесь приказ; нет, они утверждают: во мне находит выражение высшая воля. По мнению одного, в каждом отдельном случае это его совесть указывает ему, как он должен поступать; другой утверждает, что ему велит категорический императив. Послушаем, что говорит И. Г. Фихте: «Нечто просто должно произойти, потому что должно же однажды что‑то случиться: а именно то, что… требует от меня совесть; я здесь для того, и исключительно для того, чтобы это произошло; чтобы это познать, я располагаю рассудком, чтобы это осуществить — силой» («Предназначение человека», кн. 3–я). Мне особенно приятно приводить высказывания Фихте, потому что он с несокрушимой последовательностью продумал точку зрения «слабых и злополучных» до конца. К чему, в конечном счете, ведут такие воззрения, можно узнать лишь если мы станем их разыскивать там, где они продуманы вплоть до самого завершения; на тех половинчатых деятелей, что продумывают всякую идею лишь до ее середины, опереться невозможно.

Те, кто мыслят указанным образом, отыскивают источник знания не в единичной личности, но по иную сторону личности, в «воле как таковой». Эта‑то «воля как таковая» и должна обращаться к отдельному человеку в качестве «гласа Божьего» или же «голоса совести», «категорического императива» и т. д. Она должна оказаться изначальным источником нравственности, а также определить цель нравственного поведения. «Я утверждаю, что заповедь поведения как раз и есть то, что посредством себя же самого устанавливает передо мной цель: то во мне, что принуждает меня помышлять, что я должен действовать так, принуждает меня также верить, что из этого поведения нечто воспоследует; оно открывает перед моим взором картины иного мира». «Подобно тому, как я живу в покорности, одновременно я живу также и в созерцании ее цели, живу в наилучшем мире, обетованием которого служит мне покорность»[8] («Предназначение человека», кн. 3–я). Тот, кто мыслит так, не желает самостоятельно ставить себе цели; он хотел бы, чтобы к цели его повела высшая воля, которой он повинуется. Он хотел бы избавиться от собственной воли и превратиться в орудие «высших» целей. Словами, относящимися к наиболее восхитительным — среди всех мне известных — порождениям внутреннего ощущения покорности и смирения, изображает Фихте преданность «вечной воле как таковой». «Возвышенная, живая воля, которую не может поименовать никакое имя и не может охватить никакое понятие, — пожалуй, все же я вправе возвысить к тебе свой дух; ибо ты и я — неделимое целое. Твой голос звучит во мне, мой же находит отзвук в тебе; и все мои мысли, если только они истинны и благи, мыслятся в тебе[9]. В тебе, о непостижимая, постигаю я самого себя, и полностью постижимым становится мне мир; все загадки моего бытия разрешаются, и совершеннейшая гармония возникает в моем духе». «Перед тобой я скрываю лицо и возлагаю руку на уста. Я никогда не смогу узреть, какова ты для самой себя и какой представляешься себе самой — точно так же, как никогда я не смогу сделаться тобой. И тысячекратно прожив тысячу духовных жизней, я буду понимать тебя столь же мало, как ныне, пребывая в этой земной юдоли» («Предназначение человека», кн. 3–я).

Отдельному человеку не дано знать, куда в конечном итоге хотела бы привести человека эта воля. Тот, кто верует в эту волю, тем самым сознается также и в том, что не ведает конечных целей своих поступков. Цели же, которые ставит себе отдельный человек, никакими «истинными» целями для такого верующего в высшую волю не являются. Тем самым на место положительных конечных целей, установленных индивидуумом для самого себя, он ставит конечную цель всего человечества, идейное содержание которой, впрочем, представляет собой ничто. Такой верующий является нравственным нигилистом. Он в плену наихудшей, какую только можно помыслить, разновидности неведения. Ницше предполагал подвергнуть рассмотрению этот род неведения в особой книге своего оставшегося незавершенным труда «Воля к власти». (См. Приложение к 8–му тому полного собрания сочинений Ницше.).