Эдвард Докс - Каллиграф

• Название: Каллиграф
• Автор: Эдвард Докс
• Издательство: Ред Фиш. ТИД Амфора
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2005
• ISBN: 5-483-00055-2

Джаспер Джексон – профессиональный каллиграф, знаток мировой культуры и интеллектуал. Но его мир – это не только удивительной красоты начертания слов, строк и стихов, но и своеобразная жизнь, которая прекрасно рифмуется с его занятием – и этим же занятием преображается. Великая поэзия Джона Дойна как будто заново выстраивает мир вокруг Джаспера Джексона, и бывший разбиватель женских сердец становится созидателем чего-то гораздо большего, чем он сам мог предполагать…

---

– Я пойду в «Грубер и Грубер» зав…

– А, это они окантовывали твою работу в прошлый раз?

– Да, у них самое лучшее качество. Я иду к ним завтра. Они должны уложиться в пару недель. Затем, полагаю, можно выслать работы со спецкурьером. Уэсли оплатит окантовку и доставку, ты узнавал?

– Конечно, конечно. Ой, это так замечательно. – Энтузиазма Сола хватило бы, чтобы обеспечить электричеством весь Нью-Йорк как минимум на год. – Да, еще Гас заставил меня пообещать, что ты позвонишь ему на личный номер, чтобы он заказал тебе билет на самолет.

– Само собой, – решение было принято.

– Ты вроде бы совсем не волнуешься.

– Нет, что ты, ужасно волнуюсь. – Я чувствовал, что постепенно беру инициативу в разговоре в свои руки. – И больше всего я беспокоюсь О том, чтобы работы были доставлены в Америку вовремя и без повреждений.

– M мм, я понимаю тебя.

– На самом деле, Сол, я хочу дождаться момента, когда ты все получишь. Мне не хочется уезжать из Лондона, пока рукописи не будут у тебя. Это слишком рискованно, учитывая эту вечеринку. Я буду чувствовать себя полным идиотом, если приеду а стихов не будет. В крайнем случае, я смогу привезти их с собой на самолете. Я доверяю Груберам, но не курьерам.

– Мудро. Очень мудро. Я уверен, что Гас оценит твою заботу. – Судя по звуку, он открыл что-то вроде ежедневника. – Так, в тот же день у тебя ланч со мной, и, надеюсь, ты не будешь возражать, если я приглашу нескольких журналистов, моих друзей. Ничего официального. Но, знаешь, журналисты никогда не отказываются от бесплатного обеда… Еще я должен быть уверен, что ты задержишься у нас хотя бы на неделю, потому что Гас в городе, и он наверняка захочет встретиться с тобой лично, – он закажет отель, все оплатит, не беспокойся. И я чувствую, мальчик мой, что он может сделать тебе новый заказ, особенно если мы позаботимся о том, чтобы его друзья оказались в самом начале очереди на твои работы. Я ему это пообещал, ты ведь не против?

– Я не против, Сол. Более чем. И спасибо тебе за все. Я, правда, очень тебе благодарен.

Сол хмыкнул:

– Это меньшее, что я могу сделать для тебя, мой мальчик, самое меньшее. А еще я советую тебе позвонить Грейс – она немного беспокоится из-за Рождества.

– Я позвоню.

Но я не смог заставить себя позвонить бабушке. Так что я собираюсь написать ей письмо из Нью-Йорка.

Окантовка оказалась довольно долгим делом. Мне пришлось ждать до вчерашнего вечера, чтобы удостовериться, что все рукописи со стихами Донна благополучно переправились через Атлантику. А потому я вылетаю в самый последний момент. Я покидаю Лондон завтра, рано утром, и прилетаю в Нью-Йорк тоже утром, но выставка и вечеринка начнутся завтра вечером, когда по моим биологическим часам будет далеко за полночь. Меня ждет очень долгий день.

Да: и еще у меня есть адрес.

Натали. Натали достала его для меня. Она каким-то образом околдовала Люси. Боюсь, имело место очередное мошенничество. (Все мы, несчастные человеческие существа, постоянно попадаем в двойную ловушку обмана.) Но, по крайней мере, Натали это порадовало.

После нашего разговора с Солом я написал пять писем. Два длинных, одно короткое, одно короткое с двухстраничным послесловием, а еще одно такое длинное и никудышное, что я и сам не мог его читать.

Нет сомнения, что мои письма выглядели великолепно, но писать, будучи расстроенным и подавленным, – все равно, что брать перо пьяным: ты отлично чувствуешь себя, пока пишешь (ты глубокомысленен и красноречив), но когда перечитываешь это все наутро – боже мой. Даже если ты совершенно трезв, словам трудно доверять – поставьте в ряд два или три слова, и они немедленно начнут бунтовать, составлять заговор, создавать непреднамеренные значения, порождать двусмысленности и неожиданные нюансы, поворачивать мысль в неверную сторону, когда и как им самим будет угодно. Конечно, чего бы я по-настоящему хотел, так это написать ей нечто столь верное, трогательное, искреннее и элегантное, нечто мудрое и остроумное, полное озарений и тонких чувств, нечто столь прямое и открытое, чтобы ей оставалось лишь сдаться, – наверное, стихотворение или даже цикл стихов, озаглавленный «Песни и сонеты». Но в конце концов я осознал, что вообще не могу доверять словам, когда речь идет о самой важной цели. Так что я ограничился тремя строчками – послесловие от моего самого первого опуса:

Мадлен,

приезжаю в Нью-Йорк по работе. Буду на премьере оркестра Уильяма в Карнеги-холле 6 ноября. Пожалуйста, приходи. Я хотел бы – по крайней мере – поговорить.

Джаспер.

Мне все равно не нравился этот текст. Но нельзя же переписывать его вечно. И когда, под грязными небесами, я пошел в магазин, чтобы забрать видеокассету, я заставил Роя Младшего написать ее адрес на конверте; таким образом, рассудил я, она не сможет узнать мою руку и уничтожить плод моих трудов, даже не прочитав. Она жила – они жили? – в Верхнем Ист-Сайде.

Я не стал смотреть пленку. Я выкинул кассету в мусорный бак длябутылок, убедившись, что ее невозможно будет оттуда извлечь. (Да и вообще у меня нет видеомагнитофона. Только DVD.) В любом случае, Рой Младший сказал, что там нечего было смотреть кроме «знаешь, всякой грязи». Своего рода самозащита: он тоже был не слишком чист в саду, а видел их через окно «совершенно случайно» и решил, что лучше иметь доказательство, потому что иначе я ему не поверю. Что, собственно говоря, было правдой: я бы ему не поверил. Но, несмотря на вуайеризм, я ничего не имел против Роя Младшего: вскоре он превратится в точную копию своего отца. И нельзя обвинять парня за желание немного оторваться, пока это не случилось.

Люси я не звонил. Пока нет. Натали сказала мне, что она вернулась на работу, завела нового парня… Я напишу ей из Рима после Рождества, подумал я, когда немного окрепну. А потом, может быть, мы даже увидимся в новом году. Я искренне надеюсь, что с ней все в порядке. Чувство вины все еще при мне, разумеется. (Из всех эмоций чувство вины, наверное, самое долговечное. Кроме разве что любви – но это мы еще посмотрим.) И я не забыл ее доброты той ночью, когда весь мир сорвался с катушек. «Позвони мне, когда все закончится», – сказала она. Я позвоню.

Я вижу, что за окном светлеет, приближается новый «Агнец Божий». Я выключаю лампу, чтобы наблюдать за входящим в сад рассветом. И если я выгляну наружу, перегнувшись через подоконник, то увижу, как засеребрились листья моей мяты, а на небе все отчетливее проступает бледное сияние. Все неподвижно. Но рано или поздно кот проскользнет в мокрую траву сада. И вместе с легким шелестом я услышу приближение зимы, поднимающейся из оркестровой ямы времени. В это время завтра я уже буду в пути. Чтобы проверить женское постоянство.

30. Женское постоянство

Уж сутки любишь ты! Но что ж
Ты завтра скажешь мне, когда уйдешь?
Иные, может, клятвы мне предъявишь?
Или заявишь,
Что мы уже не те, и что вчера
Клялась ты с перепугу, и с утра
Отречься от любви пришла пора?
Любовников союз, мол, сходен с браком
И по подобью так же обречен:
Супругов смерть разводит, нас же – сон.
К измене тяга есть во всяком —
И, дескать, ты дала себе зарок,
Что не пойдешь природы поперек.
Глупцом я был бы, с пеною у рта
Заспорив, чья тут правота, —
Уж лучше потерплю:
Быть может, завтра сам я полюблю.[123]

Моя встреча с Нью-Йорком началась с крепкого дешевого виски в аэропорту Дж. Ф. Кеннеди и желтого такси, за рулем которого сидел марокканец, желавший знать, какого черта делали китайцы, когда писалась Библия. Я ничем не мог помочь ему в этом. Но мой встречный вопрос – если бы я был достаточно прозорливым, чтобы спросить, – прозвучал бы так: какого черта на побережье так мало свежего воздуха? Нью-Йорк, должно быть, единственный приморский город в мире, в котором может быть жутко холодно и при этом сумрачно, душно и пыльно.

А еще этому городу пошли бы на пользу кривые линии. Хватит перекрестков, прямых углов и кварталов. Нельзя ли подать немного закоулков, аллей, и кривых улочек. Хватит функциональности. Дайте хоть немного формы. После обеда с Солом и журналистами я вынужден был откланяться и отправиться в Китайский квартал tout seul [124] – только потому, что там есть улицы, которые чуть-чуть изгибаются.

Сегодня, второго ноября, я буду ночевать в минималистском отеле чуть в стороне от Таймс-сквер, в районе Восьмой авеню. И что бы там ни думали персонал и другие гости, отель вовсе не был крутым – всего лишь минималистским. Минимальное пространство. Минимальный комфорт.

Сегодня я стал предметом обсуждения в городе. Точнее, мое имя было упомянуто в колонке сплетен в нескольких газетах. И вы правы: я чувствую себя лучше. Намного лучше. Была половина двенадцатого, и я наслаждался завтраком из двух яиц с помидорами. Похоже, на Манхеттене еще не изобрели ванну – что ж, я приму душ. А потом сяду за письменный стол и напишу письмо бабушке. У меня для нее приятный сюрприз. И я уверен, что она не станет возражать, если я попрактикуюсь в Anglicana Formata [125].