Петр Киле - Сказки Золотого века

• Название: Сказки Золотого века
• Автор: Петр Киле
• Жанр: Современная проза

В основе романа "Сказки Золотого века" - жизнь Лермонтова, мгновенная и яркая, как вспышка молнии, она воспроизводится в поэтике классической прозы всех времен и народов, с вплетением стихов в повествование, что может быть всего лишь формальным приемом, если бы не герой, который мыслит не иначе, как стихами, именно через них он сам явится перед нами, как в жизни, им же пророчески угаданной и сотворенной. Поскольку в пределах  этого краткого исторического мгновенья мы видим Пушкина, Михаила Глинку, Карла Брюллова и императора Николая I, который вольно или невольно повлиял на судьбы первейших гениев поэзии, музыки и живописи, и они здесь явятся, с мелодиями романсов, впервые зазвучавших тогда, с балами и маскарадами, краски которых и поныне сияют на полотнах художника. При этом жизнеописание известных исторических личностей превращается как бы в чистый вымысел, в роман об удивительном, о причудливых превратностях судьбы человеческой и бытия, что легко развернуть в сценарий для сериала.

---

В 30-31 год Анна Петровна оказалась в совершенном одиночестве; она пыталась переводить, прекрасно владея языками, в особенности русским и французским, что для того времени для русских женщин было внове; ей не удалось найти издателя, который поверил бы в ее дар; впрочем, она сама была недостаточно последовательна, видимо, ибо, впечатлительная, она не умела перечитывать даже свои письма, а перевод все-таки требовал более тщательной работы, чем письмо.

Со смертью Пушкина вся прежняя жизнь, столь блестящая, стала воспоминанием. А генерал Керн все еще жил где-то, требуя ее возвращения и отказывая ей в материальной поддержке. Анна Петровна буквально бедствовала, но свободой своей дорожила пуще всего. У нее был троюродный брат (с богатыми двоюродными братьями она уже ничего общего не имела), Александр Васильевич Марков-Виноградский, который, еще будучи кадетом, без памяти влюбился в свою кузину, которая, надо думать, заботилась о нем, ведь он был привезен из небольшого имения на Украине, которым владели его родители, в Петербург и устроен в кадетский корпус; он был на двадцать лет моложе Анны Петровны, которая в 36-37 лет была молода, как с юности была не по годам юной, и по-прежнему привлекательна. Выпущенный в армию, Александр Васильевич служил всего два года и, встретив нежданно-негаданно в кузине ответное чувство, яркое и сильное, как и вообще ее обаяние и красота, отметающее все преграды, как мечтала Анна Керн всю жизнь о счастье полюбить безоглядно, вышел в отставку в чине подпоручика, чтобы жениться, то есть вступить в гражданский брак, что тоже стало предвестием новых времен. Это был смелый, безоглядный поступок: карьера, материальная обеспеченность, благорасположение родных - все было забыто ради любви, которая уже не угасала.

Это было знамением времени - дворянская интеллигенция, подкошенная гонениями Николая I, вырождалась, и на арену истории выходила разночинная интеллигенция. С дворянкой и генеральшей Керн произошла метафорфоза, ее любовь, ее семья основывались теперь на совершенно новых началах, выработанных всем ходом русской жизни, вопреки феодальной реакции, с которой Глинке в его взаимоотношениях с женой и с государем не удастся совладать.

В "Записках" Глинка не сразу упоминает об Анне Петровне Керн, а Екатерину Керн обозначает инициалами Е.К.

"Вскоре чувства мои были вполне разделены милою Е.К., и свидания с нею становились отраднее. Напротив того, с женою отношения мои становились хуже и хуже. Она редко бывала у сестры в Смольном. Приехав к ней однажды, жена моя, не помню по какому поводу, в присутствии Е.К., с пренебрежением сказала мне: "Все поэты и артисты дурно кончают; как, например, Пушкин, которого убили на дуэли". - Я тут же отвечал ей решительным тоном, что "хотя я не думаю быть умнее Пушкина, но из-за жены лба под пулю не подставлю". Она отвернулась от меня, сделав мне гримасу".

Да, времена менялись с поразительной быстротой, вопреки охранительным мерам правительства, а, может быть, благодаря им.

ГЛАВА IX Княгиня Щербатова. Бал во французском посольстве. Поединок

1

У Карамзиных, - хотя хозяйкой дома была Екатерина Андреевна, вдова знаменитого историка и сестра князя Вяземского, - задавала тон и служила сосредоточием завсегдатаев литературного салона Софи Карамзина. Чем же была она примечательна, уже не первой молодости барышня? В ее записях для замужней сестры Мещерской есть сведения, проясняющие этот вопрос.

"...Господин Вигель давеча сказал мне: "Не иначе как вы владеете неким притягательным талисманом; из всех знакомых мне женщин вас любят больше всех - а между тем вы многих обижали, одних по необдуманности, других по небрежности. Я не нахожу даже, чтобы вы когда-либо особенно старались быть любезной. И что же? Вам все это прощают; у вас такой взгляд и такая улыбка, перед которыми отступают антипатия и недоброжелательство, в вас есть что-то милое и привлекающее всех".

Не правда ли, очень любезно и очень лестно, если это в самом деле так? Хотя, бог знает, почему, я говорю "очень лестно"! Быть любимой всеми означает в сущности не быть по-настоящему любимой никем! Но я никогда не смотрю в сущность вещей. Лишь бы меня устраивала видимость. И еще есть книги, эти добрые и дорогие спутники... А прогулки, а моя лошадь! Как глупы люди, которые находят время скучать в жизни!"

Это написала Софи Карамзина утром в Царском Селе, а днем обедала в Павловске у княгини Щербатовой.

"Ты меня спросишь: по какому случаю? Понятия не имею. Но я никак не могла отказаться, потому что она настоятельно просила меня об этом и сама за мной приехала. Там были ее престарелая бабушка с седыми волосами и румяными щеками, Антуанетт Блудова, Аннет Оленина и Лермонтов (можешь себе вообразить смех, любезности, шушуканье и всякое кокетничание - живые цветы, которыми украшали волосы друг у друга, словом, the whole array (все средства) обольщения, что мешает этим дамам быть приятными, какими они могли бы быть, веди они себя проще и естественнее, ведь они более умны и образованны, чем большинство петербургских дам)".

Аннет Оленина все искала себе мужа, пренебрегши увлечением Пушкина, но и Лермонтов вряд ли привлек ее внимание. "Что такое 20 тысяч его доходу? - задавалась вопросом даже его тетушка Верещагина. - Здесь толкуют: сто тысяч - мало, говорят, petite fortune". Не со слов ли Лермонтова это пишет тетушка его к дочери по поводу опасений Елизаветы Алексеевны, что женят Мишу, все ловят? Во всяком случае, молодые дамы развлекались, украшая друг друга живыми цветами, в присутствии поэта-гусара, который, можно подумать, молча посматривал на них, в конце концов, даже серьезная Софи смеялась от души и бегала взапуски с Аннет Олениной.

"Мы прогулялись всей компанией, дойдя до воксала, а в девять часов кн. Щербатова снова в коляске отвезла меня в Царское Село. Она такая добрая, что я больше не хочу считать ее глупой. За чаем у нас были Мари Валуева со своими спутницами, дядюшка Вяземский, Репнин и Лермонтов, чье присутствие всегда приятно и всех одушевляет".

Судя по письмам Софи Карамзиной, Лермонтов, когда братья Карамзины лишь изредка приезжают с лагеря, постоянно совершает прогулки верхом с дамами, обедает, пьет чай глубокой ночью у Карамзиных, в общем, ведет беззаботный светский образ жизни, что, впрочем, вряд ли его радует. Но княгиня Щербатова привлекла его внимание. Вдова девятнадцати лет, в полном расцвете молодости и красоты, с настойчивостью, присущей ей, искала интересного общества, жаждущая не только поклонения, но и занимать ум, чтобы во всей полноте ощущать жизнь в ее ярких, веселых проявлениях, тем более что судьба, или рок, столь жестоко обошлась с нею, отняв у нее мужа в дни, когда они ожидали с нетерпением и страхом рождения ребенка.

Смерть и жизнь в их крайних полюсах заглянули в ее глаза, смеющиеся до слез от счастья. Оплакивая мужа, она родила сына, и с тех пор слезы и радость совмещались в ее сердце, предрасположенном и к тому, и к другому почти одновременно. От муки она бежала к радости, а радость приводила к муке, подчас беспричинной и всегда нежданной.

Лермонтов, со слов Шан-Гирея, был в полном восхищении от княгини Щербатовой; он говорил про нее: она такая, что ни в сказке сказать, ни пером написать.

Именно в это беззаботное время прогулок и всяческих увеселений в Царском Селе Лермонтов получил известие о смерти князя Александра Одоевского на берегу Черного моря от лихорадки. Оно отозвалось в его душе тем сильнее, что отдавало предчувствием его собственной судьбы. В стихотворении, посвященном "Памяти А.И.Одоевского", некоторые строки взяты буквально из ранних стихов, будто ведет он речь и о себе.

Несомненно это стихотворение Лермонтов прочел на одном из вечеров у князя Владимира Одоевского, который чтил своего двоюродного брата свято. Возможно, Лермонтов и поэму "Демон" читал у князя Одоевского, как у Карамзиных или княгини Щербатовой, ибо сохранился анекдот такого содержания.

- Скажите, Михаил Юрьевич, - спросил поэта князь В.Ф.Одоевский, - с кого вы списали вашего Демона?

- С самого себя, князь, - отвечал шутливо поэт, - неужели вы не узнали?

- Но вы не похожи на такого страшного протестанта и мрачного соблазнителя, - возразил князь недоверчиво.

- Поверьте, князь, - рассмеялся поэт, - я еще хуже моего Демона.

Шутка эта кончилась, однако, всеобщим смехом. Это рассказывал Дмитрий Аркадьевич Столыпин, младший из братьев Столыпиных, верно, лет Шан-Гирея, с которым они составляли теперь домашний круг друзей и родных, с которыми Лермонтов делился со всеми своими замыслами и успехами в свете, хотя, судя по их воспоминаниям, не совсем понимали его творчество, что, впрочем, неудивительно. Ведь и Лермонтов творил, можно сказать, безотчетно. Но в шутке его была не доля правды, а вся правда. И многие это, может быть, неосознанно понимали. Демона принимали не за религиозно-мифологический образ, каков Люцифер у Мильтона или Байрона, а за чисто поэтический, за которым мог проступать вполне реальный человеческий прототип, разумеется, уникальный, и это увлекало, особенно женщин.