Митчел Уилсон - Встреча на далеком меридиане

• Название: Встреча на далеком меридиане
• Автор: Митчел Уилсон
• Издательство: Мир
• Жанр: Современная проза
• Год: 1964

Американский ученый Ник Раннет приезжает в СССР для совместной научной работы. Его творческая и личная судьба тесно переплелась с судьбой «таких неизвестных» русских. Роман написан в годы холодной войны и для американцев являлся своего рода «окном в Россию».

Перевод — И. Гурова, Н. Дехтерева, Н. Тренева.

---

— Прошу тебя, Ник, — повторила она. — Когда ты уезжаешь?

— Уезжаю? Куда? — спросил он, не сразу поняв, о чем она: ведь с тех пор, пока она уехала с Хэншелом, столько всего произошло. Когда он сообразил, что она имеет в виду, ему захотелось грубо выругать ее, но он сказал только: — Сейчас я жду, разрешат ли мне лететь на Кавказ и поработать там.

Невозможно было не заметить отчужденности в его голосе. Он сам это почувствовал, но другим тоном говорить с Анни не мог, а притворяться не было смысла. Ему нечего сказать ей, не в чем оправдываться. Он решил не вступать в объяснения, но не успел подумать об этом, как тотчас же какие-то затаенные чувства взяли в нем верх и у него стремительно вырвались негодующие слова:

— Почему ты мне не писала? Почему не позвонила? За все время от тебя ни слова! Ни единого слова!

— Ник, дорогой, пожалуйста, поверь мне, я чуть не сошла с ума, стараясь прийти к какому-то решению, — тихим покаянным голосом отвечала она на его атаку. — Ах, не сердись на меня, Ник! Пожалуйста! Я писала тебе письма и сразу же их рвала. Я заказывала разговор с тобой и отменяла прежде, чем меня успевали соединить. Но что бы я ни собиралась сказать, мне нужно было сказать тебе это лично, до твоего отъезда, поэтому я и вернулась. Если сейчас для тебя не очень поздно, может, ты приедешь ко мне?..

Месяц назад он помчался бы к ней даже за час до рассвета, но теперь злость встала стеной между ним и его готовностью откликнуться на ее зов. Он был в таком смятении, что не мог выговорить ни слова.

—…или у тебя на утро назначено какое-нибудь дело? — продолжала Анни, чтобы нарушить молчание, которое, впрочем, было неполным, потому что в трубке переговаривались отдаленные голоса, проникшие из соседних линий городской телефонной сети. Их неясное бормотанье покрывал тоненький голос, который, казалось, принадлежал человечку ростом в дюйм. Он, как игрушка, пищал по-русски: «Ты мне не говори! Я знаю, что я ей сказал! Я знаю, что я ей сказал!»

— Рано утром я уезжаю в Дубну, — произнес наконец Ник.

— Понимаю, — ответила она и помолчала, а в это время маленький человечек пронзительно пропищал: «Хоть он мне и брат, а все равно сукин сын!»

— Тогда, если хочешь, я сейчас приеду к тебе, — сказала Анни.

— Нет, — резко бросил Ник, но тут же смягчился: — Я приеду к тебе. Еще не поздно. Буду через полчаса.

Но его резкий отказ и холодный тон сделали свое дело, и Анни со спокойным достоинством, без всякого, впрочем, упрека и так же ласково сказала:

— Пожалуй, все-таки лучше отложить до завтра. Я не посмотрела на часы. До завтра, Ник.

— Я приеду, — настаивал он. — Еще совсем не поздно.

— Нет, поздно, и станет совсем уж поздно, если мы начнем разговаривать. Нет, — продолжала она, — тебе нельзя ехать туда не выспавшись. Ты должен быть в форме. Приходи завтра вечером, когда вернешься в Москву.

— Но я не знаю, когда я вернусь.

— Это безразлично, — сказала Анни, и Ник почувствовал, что ее теперь не уговоришь. — Я буду ждать. И, пожалуйста, не сердись на меня.

Он положил трубку с тревожным ощущением, что, выиграв одно очко, потерял неизмеримо больше.

Он думал о ней всю дорогу до Дубны, сам не зная, рад он ее возвращению в Москву или нет. За время ее отсутствия жизнь его пошла по иному руслу и переплелась с жизнью других людей.

В Дубне Ника встретили сердечно, но по-деловому, и он почувствовал облегчение оттого, что может говорить о физике без всякой личной подоплеки, чего давно уже не бывало у него с Гончаровым. Здесь жалели лишь о том, что он так скоро уезжает, но тем более торопились повести его в лаборатории, познакомить с научными сотрудниками и показать, чем они занимаются. Нику и самому не терпелось начать — так не терпелось, что он только через некоторое время заметил, что, кроме сердечности, здесь было и нечто другое, проявлявшееся в быстрых испытующих и любопытных взглядах, которые он ловил на себе, в случайно перехваченных им полуулыбках, которыми обменивались окружающие, в затаенных вопросах, которые как бы носились в воздухе, но так и не были высказаны. У него появилось то же чувство, что и в день его рождения, у Гончарова: как будто, перед самым его приездом о нем судачили, только здесь все это было как-то мрачнее, а почему — Ник не мог определить.

Руководители в этом не участвовали — они были безупречно корректны. Их интересовало прежде всего впечатление Ника от всего виденного, а также возникавшие у него вопросы, но он безошибочно чувствовал, что эта странная атмосфера окружает его и в циклотронных лабораториях, где ему показали пятнадцать различных экспериментов, проводимых одновременно, и в огромном, похожем на просторную пещеру здании в дальнем конце участка, где шли последние работы по монтажу синхрофазотрона. Ник ощущал это, спускаясь и подымаясь по ажурным железным лесенкам и галерейкам, перекрещивающимся в полумраке высокого над плоским гигантским полым кольцом из стали, латуни, меди и стекла, которое должно было создавать частицы с энергией в десять миллиардов электрон-вольт.

К трем часам, когда Ника пригласили к обеду и он сел во главе длинного стола среди местных руководителей и приезжих советских ученых, он уже еле справлялся с острым ощущением неловкости, хотя обстановка была очень комфортабельна — в чистой столовой было много воздуха и света из длинного ряда окон, светлое дерево и синий плюш с бахромой, сверкающие приборы, безупречно белые салфетки в синих граненых бокалах. За столом шел разговор, который на первый взгляд мог показаться непринужденным; он как будто бесцельно перескакивал от ядерных реакций к охоте на крупного зверя в Арктике, от альпинизма к музыке и снова к физике, пока наконец Нику не задали прямой вопрос. И тогда он тотчас же понял, что вся эта беседа была не чем иным, как хорошо замаскированной словесной борьбой между теми, кому хотелось задать этот вопрос сразу же, и теми, кто с не меньшей решимостью удерживал их, считая, что гостя не следует ставить в неловкое положение. Но все эти дипломатические ухищрения оказались напрасными: человек, так ловко задавший этот вопрос, был в Дубне таким же гостем, как и Ник, а о важности его вопроса Ник догадался по тому, как внезапно стих разговор за столом.

— Скажите, верно ли, будто вам удалось доказать, что Дмитрий Петрович ошибся на несколько порядков?

В тоне, каким он произнес имя Гончарова, несмотря на кажущуюся небрежность, мелькнуло насмешливое удовлетворение и даже скрытое злорадство. Ник бросил на него острый взгляд, стараясь вспомнить фамилию этого человека с лицом аскета. Его поразила жадность, с какою тот ждал подтверждения своих слов, — жадность настолько неприкрытая, что хотелось невольно отказать ему в этом удовольствии.

— Нет, это не совсем верно, — осторожно сказал Ник, борясь с собственными чувствами, чтобы сохранить хотя бы подобие объективности. Есть некоторые сомнения в правильности устройства его прибора, но и основательность этих сомнений еще нужно доказать.

— Вы чрезвычайно снисходительны к Гончарову, — возразил его собеседник по-английски. Его изысканная ирония обратилась теперь и на Ника. — Однако я слышал, что дело куда серьезнее.

Ник оглядел сидящих за столом. Сейчас было ясно видно, кто к какой группе принадлежит: одни улыбались, другие сидели с каменными лицами. Ник не знал, по какому поводу произошел раскол или в чем именно заинтересованы те и другие и даже он сам, но с каждой секундой ему становилось яснее, куда инстинктивно влекут его собственные симпатии. Он повертел в пальцах стоявший перед ним бокал, стараясь побороть свою предубежденность. В душе он не сомневался, что Гончаров неправ, решительно неправ, и все же, чтобы там ни случилось, как бы он его ни раздражал и ни злил, о не может иначе: что-то заставляет его взять сторону Гончарова, а взять его сторону значит выступить против человека, который старается показать, что он союзник Ника.

Все это касалось чего-то гораздо большего, чем безличные числа, которые в конце концов определяются людьми, большего, чем научная обоснованность, которая в конце концов меняется со временем, — это касалось живых людей, человеческих взаимоотношений, и Ник вдруг столкнулся лицом к лицу с тем фактом, что по-человечески Гончаров ему ближе, ставит он его выше и дружба с ним для него дороже, чем поддержка соседа по столу.

— Цифры Гончарова, быть может, потребуют пересмотра, — уступил Ник, но больше никаких уступок делать не намерен. — Вполне вероятно, что питающее напряжение у него немножко велико.

— А если велико, то придется произвести перерасчет?

— Возможно.

— И он приведет к совпадению его результатов с вашими?

— Возможно, — сухо ответил Ник.

— И это означает, что опубликованные им цифры чересчур малы?

— Возможно, — повторил Ник.

— Иначе говоря, они неверны, так ведь?