Артем Драбкин - 22 июня. Черный день календаря.

• Название: 22 июня. Черный день календаря.
• Автор: Артем Драбкин
• Жанр: История

---

Москва

«ЯУЗА»

«ЭКСМО»

2008

ББК 63.3(0)62

Д72

Оформление серии художника П. Волкова

Драбкин А. В., Исаев А. В.

д 72 22 июня. Черный день календаря. — М.: Яуза, Эксмо, 2008. —384 с. —(1941).

ISBN 978-5-699-27211-2

22 июня 1941 года.

Этот день навсегда обозначен в отечественных календа­рях черным траурным цветом.

Это — одна из самых страшных дат в нашей истории.

Это — день величайшей военной катастрофы.

Как такое могло случиться? Почему врагу удалось застать СССР врасплох? Почему немецкой авиации позволили в пер­вый же день войны безнаказанно расстрелять на аэродромах сотни наших самолетов, а многочисленные дивизии РККА были смяты и разгромлены в считаные недели? Как случи­лось, что колоссальная военная машина Советского государ­ства дала сбой в самый ответственный момент?

Подробная, по часам и минутам, хроника трагических событий 22 июня 1941 года и анализ причин разгрома, вос­поминания ветеранов и свидетельства очевидцев траге­дии — в первом совместном проекте самых популярных оте­чественных историков Артема Драбкина и Алексея Исаева.

ББК 63.3(0)62

© Драбкин А. В., Исаев А В., 2008

© ООО «Издательство «Яуза», 2008

ISBN 978-5-699-27211-2 О ООО «Издательство «Эксмо», 2008

НА ПУТИ К ВОЙНЕ

Если во время войны операции планируются не­делями, в лучшем случае несколькими месяцами, то план первой операции готовится годами. Цели и задачи войны против СССР были сформулиро­ваны Гитлером 31 июля 1940 г. на совещании в Бергхофе: «Мы не будем нападать на Англию, а разо­бьем те иллюзии, которые дают Англии волю к со­противлению. Тогда можно надеяться на измене­ние ее позиции. [...] Подводная и воздушная вой­на может решить исход войны, но это продлится год-два. Надежда Англии — Россия и Америка. Если рухнут надежды на Россию, Америка также отпадет от Англии, так как разгром России будет иметь следствием невероятное усиление Японии в Восточной Азии». Таким образом, германское руководство искало в сокрушении СССР выход из стратегического тупика. Германия не имела воз­можности решить судьбу войны вторжением на британские острова. Непрямое воздействие виде­лось Гитлеру в уничтожении надежд Англии на по­беду над Германией даже в дальней перспективе. Одновременно сокрушение последнего потенци­ального противника на континенте позволяло нем­цам перенацелить военную промышленность на производство вооружений для морского флота и авиации.

Разработка плана войны с СССР началась в ав­густе—сентябре 1940 г. В декабре того же года он оформился в Директиву № 21, известную как план «Барбаросса». Общий замысел операции был сфор­мулирован так: «Основные силы русских сухопутных войск, находящиеся в Западной России, должны быть уничтожены в смелых операциях посредством глубокого, быстрого выдвижения танковых клинь­ев. Отступление боеспособных войск противника на широкие просторы русской территории должно быть предотвращено». После уничтожения главных сил Красной армии предполагалось оккупировать территорию СССР по линии Архангельск — Астра­хань. Мобилизационные способности СССР, т.е. возможности создания новых соединений, расце­нивались как не позволяющие восстановить армию после такого разгрома. Выделенные для «Барба­россы» немецкие войска были разделены на три группы армий: «Север», «Центр» и «Юг». Также к операции привлекались войска союзников Герма­нии: Румынии, Венгрии и Финляндии.

Руководство СССР правильно оценивало Герма­нию как основного потенциального противника. Как, впрочем, и многие советские люди. Однако успеш­ная антифашистская пропагандистская кампания, которая после прихода Гитлера к власти и его рас­правы над немецкими коммунистами рисовала гит­леризм в качестве наиболее вероятного врага со­ветского народа на западе, в 1939 г. была свернута. Закрепленный в массовом сознании стереотип фашизма как врага номер один после заключенного в 1939 г. пакта Молотова — Риббентропа стал размы­ваться. Отношение к Гитлеру не стало лучше, но вера в непогрешимость действий советского руко­водства способствовала восприятию большин­ством советских людей договора как гарантии не­прикосновенности границ. В ходу были такие фра­зы: «Войны не может быть, ведь с немцами же зак­лючили договор о ненападении». «Мы же торгуем с Германией и доставляем ей хлеб, нефть, уголь. Ка­кая может быть война?» «Молотов недаром ездил к Гитлеру. Они договорились о мире». Очень боя­лись спровоцировать немцев на развязывание вой­ны. Вспоминает ветеран ВОВ В.Ф. Бухенко:«... пос­ле заключения «пакта о ненападении» с Германией делалось все возможное для его соблюдения и ч-тобы не допустить ни малейшего повода для про­вокации. У меня, например, был такой случай. В -техникуме мне дали путевку в летний лагерь отды­ха. Там организовывались всевозможные концер­ты самодеятельности. Я знал одно стихотворение о революционной борьбе немецкого народа и ре­шил с ним выступить в одном из таких концертов. Так меня предварительно прослушали на предмет того, чтобы проверить, нет ли чего в этом стихот­ворении обидного или провокационного для нем­цев. Представьте, даже в студенческих лагерях ду­мали о таких вопросах, чтобы не дать Германии лиш­него повода для начала войны!»

Усугубляло ситуацию восприятие немцев в виде неоднородной группы, в которой часть насе­ления — пролетариат и крестьянство — сочувственно относится к советским людям. Венер пи­сал: «Всякий, имевший глаза, чтобы видеть, мог за­метить в период расцвета немецко-русского пак­та признаки не только внутреннего родства тота­литарных методов, но и фундаментального безу­мия многих русских коммунистических пропаган­дистов. Русская функционерка Самойлович, имев­шая возможность посетить польские области (ок­купированные Красной Армией. — В. Р.), расска­зывала мне, что немецкие солдаты с завистью смотрели на звезды советских солдат и что крас­ноармейцы целого полка (?) доложили на повер­ке, что они отдали свои пуговицы и звезды на па­мять немецким солдатам, которые их об этом про­сили. Из таких эпизодов, истинность которых не­возможно было проверить, делался вывод, что немецко-советская «дружба» должна привести к смягчению положения внутри Германии и что про­русские симпатии среди немецкого населения смогут стать препятствием на пути возможных во­сточных планов Гитлера» . Ветеран Великой Оте­чественной войны Майданик Лев Исакович вспо­минал: «Как-то утром сидели мы на лесной полян­ке во время политзанятий. Разговор шел о заклю­ченном с Германией договоре о ненападении. На­чались вопросы. Задал вопрос и я:

— Товарищ старший политрук, почему непре­рывно идут в Германию эшелоны с нашим зерном, лесом, рудой и многим другим?

Старший политрук посмотрел на меня, почему-то улыбнулся и, как мне показалось, совсем некста­ти спросил:

Тебе сколько лет?

Скоро двадцать исполнится, товарищ старший политрук

— Ну вот, значит, тебе только двадцать лет. И ты не понимаешь, что немецкий пролетарий, который ест русский хлеб, никогда на Россию руку не поднимет, это и есть пролетарская солидарность. В таком случае не будет воевать немецкий рабочий против русского рабочего. Поэтому и идут эшелоны с хлебом и прочим в Германию. Ясно?

— Ясно, товарищ старший политрук, — пробормотал я».

В целом можно говорить, что перед войной в сознании основной массы мужского населения 1919—1922 гг. рождения (а именно они приняли первый удар немецких войск) не было сформиро­вано четкого образа врага. В этом плане бойцы и командиры Красной Армии безоговорочно усту­пали солдатам вермахта, руководствовавшихся простыми и ясными формулировками, как, напри­мер, приказ генерала Гепнера: «...борьба должна преследовать целью превратить в руины сегод­няшнюю Россию, и поэтому она должна вестись с неслыханной жестокостью... Никакой пощады прежде всего представителям сегодняшней рус­ской большевистской системы...» Здесь уместно привести слова Н.И. Обрыньбы: «Начало войны и подготовка людей к убийству, ожесточение — это перестройка всей психики человека, и происхо­дит она мучительно и достаточно долго. Мы не были подготовлены к войне не столько технически, сколько морально, и для перевоспитания лю­дей требовалось время. Это один из факторов, давших возможность немцам в первые дни вой­ны ошеломить нашу армию». Требовалось научить людей ненавидеть. Ведь ненавидеть — это не зна­чит сердиться и ругать, ненависть — это реши­мость вступить в борьбу. Когда человек находит свое личное место в схватке с врагом не только личным, а врагом твоего народа, твоей родины. Нужно сделать врага «плохим», потому что иначе воевать невозможно, поскольку убийство челове­ка табуируется общепринятыми нормами челове­ческой морали, религиозной этики и здоровой психики. Однако врага нужно и можно убивать, по­тому что он как бы изначально выносится за рам­ки категорий, на которые эти нормы распростра­няются. В общественном сознании (в том числе и в массовом бытовом) враг наделяется свойства­ми, «противными человеческой натуре». Действи­тельно отрицательные его качества гипертрофи­руются, а качествам, по обычным «мирным» мер­кам оцениваемым положительно, придается не­гативный смысл. При этом механизм конструиро­вания образа врага, как правило, универсален: он направлен на обоснование своей правоты в вой­не (подчеркивание агрессивности противника, его жестокости, коварства и т.п.), а также соб­ственного превосходства, которое должно стать основанием для победы над неприятелем. И то и другое достигается путем противопоставления своим собственным качествам, которые рассмат­риваются как позитивные ценности»