Петр Толочко - Русские летописи и летописцы X–XIII вв.

• Название: Русские летописи и летописцы X–XIII вв.
• Автор: Петр Толочко
• Издательство: Алетейя
• Жанр: История
• Год: 2003
• ISBN: 5-89329-557-9

В книге известного украинского археолога и историка П. П. Толочко рассказывается об исторической письменности Руси X–XIII вв. Это, по существу, первое специальное монографическое исследование, посвященное не одной какой-либо летописи или своду, а всему сохранившемуся до нашего времени наследию древнерусских хронистов. Автор имеет в этой области многочисленных предшественников, однако изучение русского летописания еще далеко не завершено. Оно содержит настолько большую и разнообразную историческую информацию, что долго еще будет источником творческих вдохновений и новых открытий. Основное внимание в книге уделено хронологии общерусского и поземельного летописаний, их взаимоотношению и взаимосвязям, содержанию и идеологической направленности отдельных сказаний, повестей и сводов, определению их авторства.

Книга предназначена для специалистов-летописеведов, преподавателей истории, аспирантов и студентов гуманитарных вузов, а также для всех, кто интересуется отечественной историей.

---

Кто же написал эту драматическую повесть? Согласно Б. А. Рыбакову, детализация историко-топографических ориентиров Боголюбова, а также ссылки на южнорусские и киевские аналогии свидетельствуют, что «Повесть об убиении Андрея Боголюбского» в ее Ипатьевском варианте писалась для киевлян. Ее язык указывает на южнорусское происхождение автора, однако не столько киевское, сколько чернигово-сиверское. Основанием для этого служит характерное употребление местоимений «та» и «тот», а также замена «въ» на «у», что присуще якобы чернигово-сиверскому диалекту древнерусского языка.[312]

Наличие в тексте «Повести» южнорусизмов отмечал также Н. Н. Воронин. К таковым он относил слова «паробок» и «паробцы», употребленные автором в рассказе о плаче Кузьмища Киянина, а также в диалоге Андрея Боголюбского с убийцами.[313] Видимо, к южнорусизмам следует отнести и слово «оксамит», которое впоследствии вошло в лексический фонд украинского языка.

Что касается имени автора «Повести», то в историографии высказаны на этот счет несколько точек зрения. Согласно наиболее распространенной, «Повесть» написана Кузьмищем Киянином, одним из ее ключевых персонажей. Впервые она была предложена К. Н. Бестужевым-Рюминым, полагавшим, что Кузьмище Киянин был лицом приближенным к князю и безусловно преданным ему. «Повесть» представляет собой Целостное литературное произведение, не имеющее признаков составления ее из разных частей.[314] Вывод о Кузьмище Киянине как авторе «Повести» был поддержан затем И. Хрущовым, который, однако, не считал, что все произведение принадлежит ему. «Похвала» была составлена позже и, очевидно, владимирцем.[315] Кузьмища Киянина считали автором «Повести» Д. С. Лихачев, М. Н. Тихомиров, а также Б. А. Рыбаков, посвятивший этой проблеме специальное исследование.[316]

М. П. Погодин и М. Д. Приселков склонялись к мысли, что автором «Повести» был церковник владимирского Успенского собора, который вел летописные записи в княжение Андрея Боголюбского и был составителем владимирского летописного свода 1177 г. М. Д. Приселков назвал и имя этого летописца. Это «игумен» Успенского собора Феодул, упомянутый в краткой версии «Повести», содержащейся в Лаврентьевской летописи.[317]

Оригинальное решение проблемы авторства «Повести» предложила В. П. Адрианова-Перетц. По ее мнению, текст Ипатьевской летописи сложился под пером составителя Киевского свода 1200 г., который соединил житийно-панегирический некролог Лаврентьевской летописи с рассказом Кузьмищи Киянина, полным страсти и не всегда реалистических подробностей. К числу домыслов автора В. П. Адрианова-Перетц относила сюжеты о пьянстве заговорщиков в медуше, об упреках Андрея убийцам, о его попытке скрыться под лестницей.[318]

Н. Н. Воронин в обстоятельном исследовании «Повести» пришел к выводу, что, во-первых, она представляет собой сложное произведение, состоящее из нескольких частей, а во-вторых, автором ее был никак не Кузьмище Киянин, а поп Микула, также упоминаемый в ней.[319] Решающим аргументом в пользу такого вывода Н. Н. Воронин считал наличие южнорусизмов в «Повести», которые будто бы принадлежат попу Микуле, пришедшему в свое время на северо-восток со своим князем из Вышгорода. Что касается состава «Повести», то в ней кроме собственно авторского материала, который обличает в ее составителе давнего и близкого советника князя, он использовал данные следствия по делу заговорщиков, в допросе которых, возможно, участвовал и сам.[320]

Из краткого пересказа мнений исследователей относительно автора «Повести об убиении Андрея Боголюбского» можно сделать вывод, что проблема эта не имеет однозначного решения. Какие бы аргументы ни приводились в пользу той или иной точки зрения, всегда найдется достаточное количество таких, которые поставят их под сомнение. Например, вывод Н. Н. Воронина о том, что южнорусизмы языка «Повести» свидетельствуют в пользу авторства попа Микулы, выходца из Вышгорода, легко опровергается тем, что и Кузьмище, судя по своему прозвищу «Киянин», имел южнорусское происхождение. То же самое относится и к упоминанию Вышгорода, которое в равной степени может быть отнесено как к Микуле, так и к Кузьмище Киянину. К тому же, если признать, что параллель Боголюбов — Вышгород могла преследовать цель уподобить нового «мученика» святым Борису и Глебу, то ее появление в тексте вообще не обязательно должно связываться с лицом южнорусского происхождения. Не имеет Микула преимущества перед Кузьмищем и по количеству упоминаний их имен в «Повести»: первый назван в ней два раза, тогда как второй — шесть.

Все аргументы Н. Н. Воронина в пользу авторства Микулы были убедительно отведены Б. А. Рыбаковым, полагающим, что нет решительно никаких оснований подвергать сомнениям традиционную точку зрения. Не казалась Б. А. Рыбакову продуктивной и точка зрения, считающая, что над «Повестью» трудились два автора. Он не отрицает присутствия в ней двух разнородных стилей — простого описательно-разговорного и несколько приподнято-патетического, но полагает, что обоими мог владеть один автор. При всем различии обоих стилей, как думал Б. А. Рыбаков, их нельзя рассматривать как результат искусственного слияния двух разных по языку произведений.[321]

Действительно, права Кузьмища Киянина на авторство выглядят значительно предпочтительнее, чем других персонажей «Повести». Он первым вступился за убитого и поруганного князя, был прекрасно осведомлен обо всем, что делалось в замке. Он долго прожил при дворе Боголюбского и хорошо знал его милостников. Когда ключник Амбал на просьбу Кузьмища положить тело князя на ковер и прикрыть его корзном ответил, что они вообще хотят выкинуть тело на съедение псам, тот обрушил на него гневную речь. В ней он напомнил Амбалу, в каких портках тот пришел к Боголюбскому и в какие оксамиты одет теперь. «Помнишь ли Жидовине въ которыхъ порътѣхъ пришелъ бяшеть, ты нынѣ в оксамитѣ стоиши, а князь нагъ лежитъ».[322] Кузьмище добился того, чтобы Амбал дал ковер и корзно, в которые он обернул тело князя и занес в притвор храма. Вероятно, не без участия Кузьмища пришел на третий день к бездыханному телу Боголюбского игумен монастыря святых Кузьмы и Демяна Арсений, чтобы отпеть князя и положить его в гроб.

Таким образом, из содержания «Повести» явствует, что именно Кузьмище Киянин был наиболее осведомлен о трагических событиях, связанных с убийством Боголюбского, и несомненно рассказал о них современникам и потомкам. По существу, с этим был согласен и Н. Н. Воронин, который, однако, отводил Кузьмищу роль устного рассказчика, фактически информатора. Литературно его рассказ был обработан составителем «Повести» и дополнен конкретными подробностями, которых будто бы не мог знать пришлый «киянин».[323]

Если бы «Повесть об убиении Андрея Боголюбского» не имела других текстов кроме тех, что повествуют о разыгравшейся в Боголюбове трагедии, наверное, авторство Кузьмища Киянина было бы вне подозрений. Но она содержит также торжественный панегирик Боголюбскому, который как бы обрамляет страшный рассказ рассуждениями о заслугах князя перед христианской верой и церковью, о его христолюбии и благоверии, о деяниях, равных Соломоновым, о мученической смерти и богоугодности. Панегирик изобилует цитатами из священных писаний, молитвенными обращениями к Богу и Пречистой Богородице. Особенно впечатляет молитва раненого князя, в которой он просит Бога простить ему грехи, смирить его душу и причислить к лику святых мучеников. «Господи призри на немощь мою и вижь смиренье мое и зьлую мою печаль, и скорбь мою одержащюю мя нынѣ, да уповая терьплю, о всихъ сих благодарю тя Господи, яко смирилъ еси душю мою и в царствии твоемь причастьника мя створи, и се нынѣ Господи аще и кровь и мою прольють, а причти мя вь лики святехъ мученикъ твоихъ».[324]

Приведенный отрывок не оставляет сомнения в том, что панегирик Боголюбскому и его молитва написаны духовным лицом, обладавшим широкой богословской эрудицией и хорошим литературным талантом. Кузьмище Киянин, судя по свидетельству «Повести», отношения к церковному клиру не имел и вряд ли мог сподобиться на такое сочинение. Из пяти действующих персонажей боголюбовской трагедии, участвовавших в посмертной судьбе Боголюбского, четверо были духовными лицами: игумены Арсений и Федул, поп Микулица и деместник Лука. Наверное, из соискателей авторства панегирика и моления можно исключить регента церковного хора Луку, а также Арсения, не принадлежавшего, судя по его собственному заявлению, к старейшим игуменам Владимира. Выбор, таким образом, сузился до двух возможных претендентов — «игумена Святой Богородицы Володимирскои» Федула, ездившего с владимирскими клирошанами в Боголюбово за телом Андрея, и попа Микулицы, организовавшего торжественную встречу тела князя у Серебряных ворот и народный «плач» по нему.