Мария Моисеева - Вампир

• Название: Вампир
• Автор: Мария Моисеева
• Жанр: Ужасы и Мистика

---

Мария Моисеева Вампир

1

Я родился… Нет, почему я так пишу — родился? Я сам не помню этого момента. Никто и никогда не видел мою мать. Был ли я вообще рожден женщиной? Или — был ли я рожден? Странный вопрос, вы скажете? Но для меня он совершенно не странен. Иногда мне кажется, что я просто был, был всегда, и именно поэтому я не умираю. Возникший когда-то давно, на заре этого мира, когда небеса были детски-улыбчивы, а солнце ласкало юную землю, я появился противовесом этой детской наивности и красоте. Очевидно, просто нельзя иначе. И там, где есть свет, обязательно должна быть тень. А где есть улыбки — никак не обойтись без слез. Жизнь не существует без смерти, вы согласны? Я не умираю, следовательно, возможно и то, что я и не живу. Но я — есть! Оглянитесь вокруг, присмотритесь к окружающему вас миру, и вы увидите — меня. В темном клубке ужаса, выползающем из шкафа ночью, пугающем дремлющего ребенка. В вашем собственном раздражении на незнакомого человека, случайно толкнувшего вас на улице. В каждой ссоре, в которой вы когда-то перешли к оскорблениям. Раскройте газету, разберите черных тараканов букв по словам и строчкам. Всмотритесь в фотографии. Вы видите это? Трупы, лежащие на асфальте под радостным солнцем, кровь, привлекающая полчища мух своим ароматом, люди, бегущие куда-то, сжимая в побелевших руках оружие. Это тоже — я! Вы видите меня? А вот фотография из так называемого зала суда. Убийца. Тот, кого вы называете человеком, убивший несколько таких же, как он сам, людей. Убивший ради каких-то денег, или просто — в пьяном угаре. Вы видите в его глазах отражение меня? Видите, конечно. Так почему же вы утверждаете, что меня — не существует? Что я — всего лишь детская страшная сказка? Мне смешно слышать такие утверждения. Ведь это тоже — ваш страх передо мной. Правда, вам удобнее считать, что меня нет? Не так страшно, да? А когда вы дрожите ночью под одеялом, боясь взглянуть на собственную одежду, валяющуюся в кресле, вы уговариваете себя, что все в порядке, это — просто нервы, достаточно включить свет и все пройдет. Не пройдет! Потому что даже руки ваши дрожат, когда вы тянетесь к выключателю, и нет сил щелкнуть клавишей, потому что страх вытягивает решимость, а ужас высунуть руку из-под одеяла — гораздо больше показной храбрости слов.

Но что-то я разговорился. Ушел от темы. Собственно говоря, я не собирался философствовать и доказывать вам свое существование. Вы сами прекрасно знаете, что я есть, и этого — вполне достаточно. Аксиома не нуждается в том, чтобы быть доказанной. Она просто существует, независимо от того, что кто-то думает по этому поводу. И параллельные прямые никогда не пересекутся в евклидовом пространстве, сколько бы раз и какой длины их ни чертили. Четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж… Знаете такой стишок на одну букву, да? Почему-то всплыл в памяти… Ладно, на чем я остановился?

Да, так вот, никто не знал моей матери. Впрочем, как и отца. Меня нашли в лесу, маленького, вопящего младенца, завернутого в какие-то тряпки. Кто была та женщина, которая бросила своего ребенка на лесной поляне, даже не обрезав ему пуповину? Никто не знал. Считали, что это была какая-нибудь нищенка, которая пробиралась лесами, сокращая путь к ближайшему поселку. Все возможно. Я не виню ту, которая бросила меня. Я представляю, как она испугалась, увидев то, что родила, и улыбаюсь. Мне доставляет удовольствие осознание ее темного страха. Находились женщины, которые кричали о том, что таких, бросающих своих детей на съедение диким животным, нужно рвать на куски и забивать камнями. Я улыбался, слушая эти вопли. Интересно, а как бы они себя повели, эти поборницы морали, любящие детей, если бы обнаружили, что их дитя является воплощением всего ужаса земного? Как себя может чувствовать женщина, являющаяся матерью Антихриста? Нет, я — не Антихрист. Кстати, я даже не уверен, что он существует. Это все людские глупые предрассудки и суеверия, боязнь темноты. Это — страх передо мной, воплотившийся в такую легенду…

Меня нашел охотник. Удивительно, что именно в этот день вельможа пожелал свежую дичь. Любопытно то, что в кухне и в кладовых замка было множество дичи, самой разнообразнейшей. Но этот привередливый князь отправил главного егеря за свежим мясом. Чем ему не подходили копченые куропатки, связками висящие рядом с множеством колбас, на леднике замка — кто знает. Иногда я думаю, что это Тот, Который Есть Я, внушил князю мысль о свежей дичи, рисуя в его воображении нежную птицу, истекающую соком на вертеле. Скорее всего, Тому не хотелось терять новообретенное воплощение, и егерь был отправлен в лес.

Я лежал на поляне, чувствуя скованность движений от грязных тряпок, окутывающих мое тело и страдая от непонятной боли. Я задыхался, в недоумении — что же происходит со мной. Услышав приближающиеся крадущиеся шаги, я закричал, призывая помощь. Я еще успел удивиться тому, что мой голос звучит так странно — детским плачем.

— Господи, Юлиу, посмотри, какая-то тварь оставила здесь младенца! — сильные руки подняли меня в воздух, я завопил еще сильнее, чувствуя удушье, когда чужие пальцы начали распутывать тряпки, в которые я был завернут.

— Александру, у него пуповина не обрезана! — в хриплом низком голосе звучало удивление.

— Угу. Да еще и вокруг шеи обмотана, — буркнул тот, что держал меня на руках. — Наверное, баба решила, что ребенок мертв, вот и оставила его тут.

— Точно, подумала, что задохнулся. Да и не удивительно, глянь, он посинел весь! Что делать будем? Все равно помрет ведь, — хриплоголосый был нерешителен, наверное, не привык к принятию самостоятельных решений. Есть такие люди, которым нужно указание вышестоящего на любое действие, даже на спасение жизни младенца.

— Что делать, что делать… Пуповину резать, вот что делать, — держащий меня был решителен. — Давай-ка в темпе подготовь нож.

— Это как? — тот, с хриплым голосом, растерялся окончательно.

— На огне накали, придурок! В первый раз, что ли, дитё видишь?

— Так я ведь, кроме своих, никогда новорожденных в руках не держал, — человек засуетился, что-то делая, шурша и постукивая.

— А теленка тоже не держал? — я наслаждался звуками этого голоса, сердито режущего фразы.

— Ладно, ладно, Александру, не злись. Уже все готово, держи нож, — тот, второй, явно заискивал.

Было больно, больно, больно! Я впервые по-настоящему узнал, что такое — боль. И разом пропало все, кроме бессмысленности младенчества, словно обрезанная пуповина соединяла меня с Тем, Который Есть Я, а эту связь оборвали одним взмахом горячего острого ножа. В тот момент я стал обычным человеческим ребенком, сохраняя в себе только тень присутствия Того, Который Есть Я. Единство восстановилось только через годы, в день, когда я стоял рядом с Владом Тепешем посреди леса из двадцати тысяч деревьев, посаженных по приказу князя. Я расскажу об этом позже, если время и окружение позволят мне. Сейчас же для меня приятны воспоминания бессмысленного детства, когда я только интуитивно ощущал свою инаковость.

Я помню замок, в котором я вырос телесно. Его упирающиеся в вечно хмурое небо шпили и развевающиеся вымпелы. Башни из серого камня и лестницы, освещенные дрожащим пламенем факелов. Меня всегда завораживал огонь. Прыгающие языки пламени, старающиеся лизнуть протянутую руку, обещающие ласку и взрывающие кожу болью, вызывали чувство сопричастности к чему-то неведомому, но важному для меня. Я мог часами сидеть перед огнем кухонного очага, наблюдая за его извивами и блаженно вслушиваясь в недовольное шипение, когда брызги похлебки, кипящей в огромном котле, падали на горящие дрова. До сих пор сожалею о том, что так мало времени удавалось проводить в своем излюбленном уголке замковой кухни. Я вырос на этой кухне, не помню, говорил ли я об этом. Конечно, подкидыш, найденный в лесу, ребенок неизвестных отца и матери, не мог рассчитывать на большее. Хорошо еще, что мне позволили стать кухонным мальчиком. Так всегда говорил повар князя, когда, выкручивая мне ухо своими толстыми пальцами, тащил меня от очага, заставляя мыть грязную посуду. Эти бесконечные тарелки и миски, эти котлы, которые приходилось оттирать песком, сдирая кожу на ладонях, от слоя жира, бесчисленные серебряные блюда, ложки и вилки, со стола князя, которые полагалось бережно мыть в горячей воде, а потом натирать мелом, чтобы они не утратили холодный блеск благородного металла… Стоило мне только поднять глаза, чтобы уловить скачки пламени в очаге, как сразу следовал подзатыльник. Я ненавидел повара князя всей силой своей души. Я представлял, как этот жирный старик будет корчиться в моих руках, моля о пощаде, когда я медленным движением вспорю его раскормленное брюхо. Я до сих пор радуюсь, вспоминая, как сбылась моя мечта. И память о дымящихся внутренностях толстого повара, вываленных на каменные плиты, истоптанные грязными сапогами, об извивающихся скрученных серых кишках, на которые он смотрел в последнем проблеске ужаса угасающего сознания, согревает мое холодное сердце, подобно языкам чарующего пламени. И его глаза, побелевшие от боли, утратившие свой серо-стальной цвет и выражение постоянной надменности (еще бы, он же был поваром самого князя!), лежащие на моей ладони, вынутые из глазниц легкими касаниями длинных ногтей… Когда я сжал руку, давя эти глаза, и увидел мутную слизь, вытекающую из сжатого кулака, я чуть не потерял сознание от неимоверного наслаждения, пронзившего меня подобно удару копья под сердце.