Юрий Домбровский - Рождение мыши

• Название: Рождение мыши
• Автор: Юрий Домбровский
• Издательство: ПРОЗАиК
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91631-096-2, 978-5-91631-179-2

Впервые к читателю приходит неизвестный роман одного из наиболее ярких и значительных писателей второй половины XX века Юрия Осиповича Домбровского (1909–1978). Это роман о любви, о ее непостижимых законах, о непростых человеческих судьбах и характерах, и отличают его сложная философия и непривычная, новаторская композиция. Считалось, что текст, создававшийся писателем на поселении в начале 1950-х годов, был то ли потерян после реабилитации (Домбровский сидел в общей сложности десять лет, не считая первой ссылки в Алма-Ату в 1933 году), то ли уничтожен. К счастью, оказалось, что все эти годы роман хранился в архиве писателя.

---

— Ну и что? — спросила она с ужасом.

Он пожал плечами.

— Да ничего! Видишь, отлежался, а ты в это время вышла замуж — вот так, значит! — он бросил ее руку, встал и снова заходил.

— Слушай, а он ведь рассердится, когда узнает, где ты была? — спросил он.

Она молчала.

— Не рассердится? — повторил он в упор.

— Какое мне дело! — слегка поморщилась она.

— Пусть?

— Пусть!

— Вот как у вас! — задумчиво проговорил он, смотря на нее.

Она вдруг поднялась с кушетки.

— Николай, я знаю, ты не ожидал меня. Ты бы никогда не пришел ко мне. Так? И я за пять минут не знала, что приду. Но слушай: сидеть и прятаться от тебя я не могу. Не могу, не могу и не могу! Знать, что ты тут, и делать вид, что это меня не касается, нет этого… Ну не могу я так! Я ведь не мужчина. И вот мне представилось, ты помнишь наше прощание, лето сорок первого года? Когда ты мне еще заказывал краба? Ты смеялся, а я скулила, я как собака что-то чувствовала. Помнишь, я тебе сказала: скажи «останься!» — и я останусь! Ты не сказал. Помнишь это?

Он кивнул головой.

— Так вот, — продолжала она, отворачиваясь, потому что какое-то жесткое круглое яблоко стало ей поперек горла, и она не могла его проглотить. — Вот я сейчас вспомнила все это и подумала: мы так с тобой расставались, я так тебя ждала, а вот встретились бы на улице — и ты прошел мимо, и я прошла мимо. Ты ведь не заговорил бы со мной? Нет? Ну, я знаю, что нет! Вот я подумала об этом, сорвалась и как сумасшедшая полетела к тебе!

Николай слушал ее и смотрел на стену, а потом спросил:

— А эллинист?

Она только поморщилась.

— А сын?

Она тихо покачала головой.

Он сел рядом и задумался.

— Вот как ты, — проговорил он про себя.

Она протянула руку и взяла его за галстук.

— И опять узлом. Ну-ка, стой-ка! — И, сосредоточенно нахмурившись, стала его перевязывать.

Он вдруг пощупал ее лоб.

— Э-э! Дорогой товарищ, да у тебя жарок. А ну-ка, приляг, я достану аспирин.

Он прошел к стенной аптечке, нашел и принес порошок, развернул и, строго нахмурившись, поднес к ее губам стакан воды и напоил из своих рук.

— Ложись теперь!

И сам сел рядом.

— Вот и тут, и тут ниточки, — сказал он серьезно и слегка перебрал ее волосы. — Сегодня ты моя любовь!

Она молчала.

Он посидел еще и встал.

— Ты лежи, я пойду поставлю чай и напою тебя с малиной, а потом придет Ленка…

— Николай, — сказала она сонно, — что такое: я верно хочу спать.

Что-то очень далекое и мимолетное, как воспоминание о чем-то, появилось, сверкнуло в его глазах и вновь исчезло.

— Поспи, — сказал он серьезно, — я тогда разбужу.

Она привычно повернулась на бок и закрыла глаза, — он посмотрел на ее утомленное, как после тифа, лицо, тихо повернулся и вышел. И сейчас же за стеной зазвонил телефон. Он снял трубку и заговорил.

Когда он возвратился, она, уже застегнутая, припудренная, сидела и курила.

— У меня, кажется, часы врут, — сказала она, — ты не заметил, сколько там… — Губы у нее дернулись. Он подошел и осторожно обнял ее.

— Мне же надо идти, — сказала она нежно. — Постой!

— Ну-ну, — сказал он хмуро, — не надо так. Иди-ка ляг опять. А я сяду рядом.

* * *

Прошла целая бездна времени — часа три-четыре.

На улице вдруг потемнело, потом зазвенел о стекло чистый, быстрый дождь, и снова выглянуло солнце и стало светло.

Ленка и Сергей пробрались на цыпочках мимо их двери.

Били часы.

Она лежала укутанная в манто, он сидел возле нее. Вдруг зазвонили у парадного.

Он встал.

— Кто-то чужой, — сказала Нина, не отпуская его руки, — не открывай, хозяева дома.

Он осторожно освободился.

— Нет, Ниночка, уже шесть! Это ко мне, в десять мы вылетаем.

— Куда, милый?

Она даже не встревожилась — ничего не доходило до нее. Он поглядел, она улыбалась счастливо и бессмысленно, как спящая.

Он подошел, отпер дверь комнаты и возвратился.

— Пока только в Ленинград.

— Хорошо, милый! — согласилась она. — Я тебя…

— Лежи, лежи, я сейчас пошлю Ленку — она тебя проводит. Вы скажите дома, что я уже давно уехал.

Теперь Нина уже сидела и смотрела на него во все глаза.

— Меня не будет месяц. За это время обдумай все и реши!

— Да, родной! — ответила она, сияя печальными и тихими глазами.

Отворилась со звоном парадная дверь, и по коридору прошли люди. Заговорила Ленка. «Дома, дома».

Он выпрямился.

— Но только думай и решай.

— Я пойду провожу тебя, милый, — сказала она, вставая.

— Лежи, лежи, — он прижал губы к ее лбу, — ух, какой жар. Придешь домой — и сразу в кровать. За тридцать восемь ручаюсь. Сразу ложись, слышишь?

— Слышу, милый. А проводить?..

— Не надо! Долгие проводы — лишние слезы. Я в сорок первом году тоже тебя не проводил. Ну-у! — они обнялись. — «Прощай, прощай и помни обо мне!» Откуда это? Помнишь?

— Из второго акта «Гамлета».

— Ошиблась — это самый конец драмы, но все равно два ноль в твою пользу.

Вошла Ленка и сухо сказала:

— Нина… Ах, ты уж готова. Идем, я тебя уложу. Боже мой, пышет как печка. Николай, я тебя провожаю. Идем, Нина, — и она увела ее.

* * *

Они уехали на вокзал. Нина лежала в полузабытьи, но бреда не было.

Сергей подошел и осторожно пощупал ее лоб губами. Она, как заводная кукла, открыла и закрыла глаза.

— Ну, как? — спросил он, присаживаясь рядом, и погладил ее по щеке.

Она поняла, о чем он спрашивает, и ответила:

— Все!

— Все? — посомневался он.

— Мы с ним расстались.

Сергей подумал.

— Позвонить Григорию? Или пусть Лена придет?

Она покачала головой.

— Сколько сейчас времени?

— Часов семь. Сейчас посмотрю точно.

— Не надо, Сережа. Дайте мне, пожалуйста, туфли. Я пойду одна.

— Одна? Да вы…

— Я пойду одна.

Он подумал:

— Да, пожалуй, что так лучше. Только постойте — я вас довезу хотя бы до вашего переулка.

В квартиру она вошла сама. Комната в такт с пульсом прыгала перед ней, но она аккуратно разделась перед зеркалом, повесила манто и вошла в столовую. Григорий и Петушок сидели за столом и строили небоскреб за небоскребом. Она подошла и тихо погладила Петушка по волосам. Он быстро обернулся.

— Мамочка, а мы небо… небо… как, папа, надо?

— Небоскреб, — скосоротился Григорий и робко улыбнулся Нине.

— Не-бо-скре-бб! — с удовольствием выговорил Петушок. — Мамочка, в нем шестьдесят пять этажей, только кирпичей у нас не хватает. Папочка говорит: надо купить.

— Я завтра же куплю, Петушок — сказала Нина. — Ой, какой же домина! — Она поглядела на Григория, — Гриша, я, кажется, гриппую, посмотри, милый, есть температура?

Также потерянно ухмыляясь, он поднял руку, пощупал ее лоб и испугался.

— Да у тебя к сорока! Боже мой, где ж ты была! Тебе надо сейчас же лечь!

— Сейчас пойду лягу, зайчик! И тебе тоже пора.

— Ну, мама, — возмущенно вскочил Петушок, — и всегда ты меня… — И вдруг воскликнул: — Сразу после театра пойдем! Ага?

— Я не пойду в театр, милый, — ответила Нина. — Иди, детка, спи! Спокойной ночи, милый! Завтра я тебе подарю книжки со зверями.

— Те, что в шкафу? — обомлел он.

— Те, что в шкафу, милый, иди спи.

— Ой, ма-мо-чка! А ты говорила — нельзя их уносить из шкафа, они чужие.

— А сейчас будут твои, иди, милый, иди.

— Даша!

Даша уже стояла в дверях, строгая, замкнутая, неумолимая, как все няньки, когда их детям пора спать.

— Идем, Петя! Видишь, у мамы головка болит. Нельзя ее огорчать!

Нина пошла и легла. Бред захлестывал ее.

У нее было странное чувство нереальности мира, того, что вещи выходят из своих осей и их подбрасывает в такт пульсу. Звуки — сдвинутый стул, хлопнувшая дверь — стали резкими и жесткими, как звук бича. Даже собственный голос звучал как чужой.

И только что она закрыла глаза, как появились желтое актерское фойе в театре и почему-то буфет с матовыми рядами серебра. Потом — бегущее стадо овец, потом — волны. Нет, так не годится, подумала она и крикнула:

— Гриша!

Он пришел и остановился возле двери.

— Ты… завтра позвони с утра в амбулаторию… как бы у меня… — Мысли у нее путались, и она говорила уже с трудом. — Не надо было столько ходить по улицам.

— А… — начал он и осекся.

— Ну, конечно, шаталась, дура, по улицам, — сердито и просто ответила она и поморщилась от боли, — а потом поехали с Ленкой к ее тетке, там еще померзла. А ты уж невесть что и подумал, глупый. Нет его, уж и в Москве нет… Он…

И это были последние разумные слова, дальше уже поползли пауки.