Сильви Гранотье - Додо

• Название: Додо
• Автор: Сильви Гранотье
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Детектив
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-19155-0

«Утром 6 ноября, в понедельник, Фредди-газета сообщил мне, что я только что была убита. Одна подруга, кассирша в «Шоппи», нашла тело, в аккурат когда стукнуло шесть. Затем подоспела полиция, и новость кочевала от одного к другому, пока не добралась до Фредди, который затрясся и замахал руками, описывая всю глубину своих переживаний. Правда, его и так все время потряхивает. Я-то знаю, что ему до меня дело как до результата выборов, и не преминула напомнить: пусть своим притворством себе все дыры заткнет, может, остатки мозгов вытекать не будут… Но со страхом можно договориться. В любом случае я должна была увидеть. Все равно это не могло быть хуже, чем то кино, что прокручивалось у меня в голове. Я так думала».

Первый роман знаменитой французской актрисы Сильви Гранотье – леденящая история рокового поиска разгадки, в котором счастливый конец маловероятен. Однако надежда жива.

---

Я застыла на месте, спрашивая себя, как переварить три порции солянки не первой свежести. Решение пришло само: небольшая сиеста среди ночи пойдет на пользу пищеварению.

Улица – просторное владение. Шестнадцатый район я знала плохо, но скамейки везде одинаковые, а дом-саркофаг Хуго нагнал на меня такого жара, что на какое-то время мне тепла хватит.

Первая же попытка пораскинуть мозгами с ходу привела меня к выводу: если только Хуго не перетянул рану жгутом, не сделал переливания крови и не отвез его в больницу, Поль с неизбежностью умер. Кто же умудрился узнать меня на тротуаре, обладал тем же голосом, что и Поль, был настолько осведомленным и упорным, чтобы захотеть отомстить двадцать лет спустя?

Следите за моей мыслью?

Член семьи? Близкий друг? Поборник справедливости, которому делать больше нечего, кроме как гнобить жизнь бродяжки?

И если Ксавье сказал правду, как Хуго смог узнать, что этот «кто-то» увидел меня и узнал у универмага «Прентан»?

Я сменила позу лежа на позу сидя, чтобы мозги лучше проветривались. Четверть часа спустя – оп-ля! Осталось только поймать такси.

Йохан был хозяином бара «Либертиз»[18] – неудачное название, потому что большую часть его клиентуры составляли каторжные выпивохи. Это было мое любимое пристанище в те золотые годы, когда я лишь интуитивно прозревала ту развалину, что скрывалась под моей тогдашней лакированной скорлупой. Мне всегда нравилось думать, что Йохану нравилась я. В частности потому, что я вела себя прилично и никогда не требовала, как обычные его клиенты, чтобы музыкальный автомат наяривал только разноцветные диски в 45 оборотов. Ну конечно, вы-то молоды, а я вам завожу долгоиграющие пластинки, которых никто младше тридцати и знать не может.

По крайней мере, фасад не изменился.

Наконец, я толкнула дверь и глубоко вдохнула этот воздух, который так люблю, мглистый от табака и отлетевших мечтаний. Народу было немного. Какой-то старый пират вцепился обеими руками в стойку, чтобы не дать ей упасть, измученная усталостью и постоянным повторением пройденного проститутка тянула рюмочку кальвадоса, словно призрачный эликсир молодости, и трое арабов в тонких кожаных куртках затягивались сигаретами с глубокомысленным видом. И Йохан, Йохан по-прежнему был здесь. Бодрый? Уж лучше сказать сразу. Он дремал на высоком стуле за стойкой в обрамлении перевернутых бутылок.

Вот он изменился – в отличие от антуража. В оцепенении забытья его щеки мягко стекали по обеим сторонам подбородка, а горькая складка вздергивала этот подбородок вверх, поближе к губам. Нос повис, почти утыкаясь в густые усы, которые приобрели сероватый оттенок – наверняка под атмосферным воздействием всего заведения.

– Где Свобода, там и Равенство, – пробормотала я про себя, после чего встала перед ним и, весьма приблизительно цитируя Шекспира, произнесла: – Берегись снов, они начало всех бед.[19]

В царстве дружбы пластическая хирургия ни к чему: его продувные глаза приоткрылись, и все лицо сразу подобралось.

– Доротея, как дела?

Мы не виделись больше двадцати лет, но его рука, не дрогнув, мгновенно ухватила бутылку виноградной водки под стойкой, наклонила ее над водочной рюмкой – глоток мне, глоток себе, до дна, и повторить.

Я взобралась на табурет, издавший при этом непристойный писк, и проворчала:

– Они что – говорящие весы, эти твои треноги?

– Вижу, ты чувствительна, как прежде.

И тут я разразилась смехом таким давнишним, что сразу его не узнала. Это был смех молодости, свободный, заливистый, радостный, каким и положено быть любому смеху. Наконец я утерла глаза и сказала:

– Прости.

– Не за что.

Я не стала уточнять, что просила прощения у себя самой.

– Я в дерьме, Йохан.

– Такова краткая история твоей жизни, разве нет?

Я сдержала смех, потому что иногда надо уметь проявлять благоразумие, и лишь с растроганным видом обронила:

– Ты не изменился.

– Изменился, как и ты.

– И все же ты меня узнал.

– Я иногда гляжу на себя в зеркало.

Йохан, его без привычки не сразу поймешь. На этот раз я объясню, а дальше разбирайтесь сами. Он имел в виду, что своих сверстников узнать не трудно, если ты сам не прикидываешься, что принадлежишь к следующему поколению.

Он добавил:

– Ты давно вышла?

Я не сразу сообразила.

– А, ты хочешь сказать, из лечебницы. Так ты был в курсе?

– Брось. Все были в курсе.

– Мило, – прокомментировала я с долей нелепой горечи. – Да нет, больница давно в прошлом, уже больше десяти лет.

– Понятно, ты не очень торопилась.

У него был искренне обиженный вид; я сказала себе: «вот и Братство», и почтила минутой молчания маленькие радости жизни.

– Ладно, шутки в сторону. Давай. Если тебе нужна моя помощь, ты же знаешь, что можешь на меня рассчитывать. Ну чего уставилась? Сама же сказала, что ты в дерьме.

Это сильнее его. Опасные признаки оживления проявлялись в нем лишь в тех случаях, когда его пресловутый пессимизм обретал конкретные формы – для него самого или для его друзей.

– Это я в переносном смысле. Не обращай внимания.

– Ты что, бежала?

– Нет, но попотеть мне сегодня вечером пришлось.

Я заверила, что мигом вернусь, уточнила, по-прежнему ли в подвале туалеты, а когда пришла обратно, отмытая во всех видных местах и с волосами, такими же мокрыми, как глаза, Йохан уже выпроводил свою клиентуру, опустил жалюзи и ждал меня за маленьким столиком, на котором стояла бутылка виноградной водки и наши стаканы.

– Ну, выкладывай. Я всегда любил твои истории, выдумывала ты их или говорила правду.

И тут вдруг вдохновение вернулось ко мне вместе с хорошим настроением – ведь речь шла всего лишь о рассказе.

– Ты помнишь Поля? – спросила я в качестве вступления.

– Я, как правило, помалкиваю, но если тебе это доставит удовольствие… Скажу тебе одну вещь: никто его добрым словом не помянул, когда он исчез. Надеюсь, тебя угрызения совести не мучили. Хотя ты дорого заплатила, чтобы избавить мир от мелкой сволочи.

Что ж, не каждая ставка срывает куш: хоть я и была рада встрече с Йоханом, расследование забуксовало, не успев начаться. Я сделала огромное усилие, чтобы в очередной раз сервировать мое неоднократно подогретое блюдо, и завершила вопросом: не может ли Йохан, как следует постаравшись, припомнить, вдруг хоть кто-нибудь был огорчен исчезновением Поля? Одного вполне достаточно.

Напрасно он напрягал память при помощи череды стаканчиков, которые я только провожала глазами, сама не прикасаясь, – пришел он к тому же, с чего начал:

– Нет, никто его особо не любил. Вот уж кого легко вменить, так это игрока в покер. Можно бы порасспросить кое-кого из баб, но все они рано или поздно утешились. Да, еще один итальянец, наверно, тот же, которого ты видела, явился меня допекать, но вряд ли он ему добра желал, насколько я понял. – Он сделал паузу на стаканчик и добавил: – Он сказал только «Доротея», этот твой невидимка? Знаешь, я думаю, ты услышала Поля, потому что тебя изнутри грызет, что ты его убила. Ты всегда была слишком щепетильна, девочка моя.

И все потому, что я никогда не оставляла долгов. Нет, он меня совершенно не убедил, и я вогнала гвоздь поглубже – и в него, и в себя:

– А в тот же вечер мою заместительницу режут на кусочки. И как раз тогда Хуго заводит делишки с итальянцем, которому Поль задолжал деньги. Это ведь не галлюцинации.

Йохан отправился за следующей бутылкой, но на полпути его озарило:

– А если это итальянцы, которые решили, что ты убила Поля, чтобы увести их наличность? Им не прет, они все время попадают не на ту Доротею, но ведь всякий раз девиц вроде бы пытают? Может, чтобы заставить говорить?

– А послания?

– Тоже понятно. Это чтобы напугать тебя и заставить вернуть бабки.

– Йохан, двадцать лет спустя! Этот тип завязал, он же теперь кино снимает. А я бомж. Только в романах нищие оказываются тайными набобами. Но, мать твою, – это я не тебе, Йохан, – у него же должна быть семья, как у любого другого, у Поля.

– По моим сведениям, они все остались в Югославии еще в те времена.

Я вдруг представила себя посреди сербо-хорватской заварухи, и это было так нелепо, что у меня заломило в висках. Что ж. Плохой прикуп. Я поцеловала его в щеку. Наверняка я узнаю правду слишком поздно, уже нос к носу со своим убийцей.

В конце концов, это тоже выход: мое убийство остановит резню.

А потом я вспомнила о свидании с Ксавье, и всякое желание изображать приманку исчезло.

Йохан отошел обратно к бару и вернулся с пушкой, которую всегда держал под стойкой. Он произнес краткую речь, и я сейчас попытаюсь ее восстановить, потому что потребленный алкоголь вымыл из его языка все согласные звуки:

– Если ты в опасности, бери, пригодится. Это «беретта», не абы что. И проще пареной репы. Так взводишь, так стреляешь.

Это пробудило во мне дурные воспоминания. Как показывает мой собственный пример, когда имеешь оружие, рано или поздно пускаешь его в ход. Если бы такие машинки оказались в свободной продаже, проблема перенаселенности решалась бы простым нажатием пальца. Эта была куда тяжелее той, что мне дал Хуго, но действовала так же.