Борис Романов - Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

• Название: Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях
• Автор: Борис Романов
• Издательство: Феория
• Жанр: Филология
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91796-03-6

Первая биография Даниила Леонидовича Андреева (1906-1959) — поэта и мыслителя, чьи сочинения, опубликованные лишь через десятилетия после его смерти, заняли заметное место в нашей культуре.

Родившийся в семье выдающегося русского писателя Леонида Андреева, крестник Горького, Даниил Андреев прожил жизнь, вобравшую в себя все трагические события отечественной истории первой половины XX века. Детство, прошедшее в семье доктора Доброва, в которой бывали многие — от Андрея Белого и Бунина до патриарха Тихона, учеба в известной московской гимназии Репман, а затем на Высших литературных курсах, духовные и литературные поиски в конце 20-х и в 30-е годы, поэтическое творчество, десятилетняя работа над романом «Странники ночи», трубчевские странствия, Ленинградский фронт — вот главные вехи его биографии до ареста в апреле 1947 года. Арест и обвинение в подготовке покушения на Сталина, основанием чему послужил написанный роман, переломило судьбу поэта. Осужденный вместе с близкими и друзьями, после окончания «дела», о котором докладывалось Сталину, Даниил Андреев провел десять лет во Владимирской тюрьме. Его однокамерниками были знаменитый В.В. Шульгин, академик В.В. Парин, историк Л.Л. Раков и другие, часто незаурядные люди. В тюрьме он задумал и написал большинство дошедших до нас произведений — поэтический ансамбль «Русские боги», «Железную мистерию», мистический трактат «Роза Мира». После десяти лет тюрьмы, откуда вышел тяжело больным, поэт прожил недолго, мыкаясь по углам и больницам и работая над завершением своих книг. Огромную роль в его судьбе сыграла жена — Алла Александровна Андреева, осужденная вместе с ним и многое сделавшая для сохранения его наследия. Их трогательная любовь — одна из сюжетных линий книги.

Биография Даниила Андреева основана на многолетних изысканиях автора, изучавшего и издававшего его наследие, встречавшегося с друзьями и знакомыми поэта, дружившего с его вдовой. В книге рассказывается об истоках мироощущения поэта, о характере его мистических озарений, о их духовной и жизненной основе. Автор касается судеб друзей поэта, тех, кто сыграл ту или иную роль в его жизни, среди которых многие были незаурядными личностями. В книге широко использованы документы эпохи — архив поэта и его вдовы, воспоминания, переписка, протоколы допросов и т. д.

---

В то время, когда Андреев задумал "Солнцеворот", Коваленский завершал поэму "1905 год"[141]. На революционную поэму Коваленский возлагал расчетливые надежды, самонадеянно рассчитывая выдвинуться "в первые ряды советских поэтов". Тема считалась актуальной. Как раз исполнялось двадцатипятилетие со дня начала первой русской революции. Этой востребованной темы он уже коснулся в вышедшем в том же году в издательстве "Молодая гвардия" историческом очерке "Нескучный сад", уделив событиям 1905 года отдельную главку. Но в поэме, вольно или невольно, Коваленский вступал в самонадеянное соревнование с Пастернаком, чья поэма "Девятьсот пятый год", названная самим поэтом "относительной пошлятиной" и "добровольной идеальной сделкой со временем"[142], стала известной и признанной.

"1905 год" Коваленского не стал большой удачей. Продуманный конформизм, раздвоенность, как ни старался автор подхлестывать стиховой рассказ спондеической энергией, сказались. Успеха поэма не имела, хотя появилась в "Красной нови" и попала в революционную антологию. Она осталась безуспешной попыткой автора войти в сомкнутые ряды современных советских поэтов. Но ее своеобразная, местами выразительная метрика оказала на ученика явное влияние, отозвавшись даже в зрелых стихах Даниила Андреева. Он навсегда запомнил ее строфы с барабанной дробью спондеев:

Гонит чужой долг,
Дышат рады шпал,
— Слушай снегов толк:
— Пал, Порт — Артур, пал…
— Пал, Порт — Артур, пал!
— Строй, и за ним строй…
Вон — впереди — встал
Новых Цусим рой…[143]

Поэме Коваленский предпослал два эпиграфа. Первый — из Ленина, второй из "Медного Всадника" Пушкина. Ленинские слова эпиграфа — "Революция началась… Вероятно, волна эта отхлынет, но она глубоко встряхнет народное сознание… За нею вскоре последует другая" — очевидно перекликаются с утверждением Андреева в письме к брату, что революции, как и все вихревые движения, имеют и движение обратное… Но его больше впечатляла другая поэма Коваленского — "Гунны", о революции 17–го. Позже, на следствии, он уклончиво определил ее мысль: "Великая революция — это грандиозный сдвиг национального сознания…"

Судя по всему, "Солнцеворот" Даниила Андреева был поэмой о Революции и Гражданской войне, о новой смуте, связанной "вихревым движением" с временами самозванцев. Поэтому некоторые строфы ее позже естественно вошли в "Симфонию о смутном времени" "Рух".

Но не только уроки домашнего ментора и старшего друга усваивал поэт. Поэзия двадцатых, и не одни Маяковский и Есенин, Хлебников и Волошин, но и Тихонов, Сельвинский, Пастернак, часто совсем чуждые его мироощущению и поэтике, так или иначе отзывались в его начальных опытах. А работая над "Солнцеворотом", Андреев с особым пристрастием читал размашистые поэмы Сельвинского, прежде всего "Уляляевщину", тоже поэму о смуте. "Слышал ли ты что-нибудь о нем? — спрашивал он брата о Сельвинском. — Хотя поэзия не ступала на эти страницы даже большим пальцем правой ноги, — все же этот "поэт" — самое значительное, на мой взгляд, явление нашей литературы за последние несколько лет. Он чрезвычайно остроумен, и если разъять слово — то и остр, и умен (по — настоящему).

Он считает себя учеником школы Пастернака, но надо отдать ему честь, отнюдь не Пастернак. Кстати: твоей любви к Пастернаку не разделяю. Мне в оба уха напели, что это гениальный поэт, — но я, как ни бился, сумел отыскать в его книгах всего лишь несколько неплохих строф. Вероятно, я его просто не понимаю. Но мне претит это косноязычие, возводимое в принцип. Он неуклюж и немилосердно режет ухо. Но талантлив — несомненно, и жаль, что заживо укладывает себя в гроб всяческих конструкций".

Пишет он брату и о других новинках литературы: "Кроме Сельвинского, еще рекомендую: Чапыгина, роман "Разин Степан" — первый роман о России, заслуживающий названия "исторического"; Тынянов, "Смерть Вазир — Мухтара" — блестящий роман о Грибоедове и — "Кюхля" о Кюхельбекере. Писатель очень культурный, что ставит его выше огромного большинства наших литераторов, которые, не в обиду им будет сказано, при всей своей революционности, обладают, однако, куриным кругозором. Даже Шолохов — несомненный талант (читал его "Тихий Дон"?), но ведь интеллектуально это ребенок.

В последнее время у нас наблюдается острый интерес к Хлебникову. Появилось, наконец, 1–е собрание его сочинений, и среди поэтов циркулирует слух, что это — гений, которого в свое время проглядели. Не думаю, конечно, что гений, но черты гениальности — есть. Поэт интересный исключительно — но главным образом своими любопытнейшими экспериментами и исканиями".

В том же письме он делится с братом литературными интересами и предпочтениями: "…Нельзя ли достать у вас там Вячеслава Иванова что бы то ни было (если нет какого-нибудь собрания сочинений)? Здесь он стал величайшей редкостью и стоит бешеных денег. Если б тебе удалось его добыть — очень прошу, пришли: это один из моих любимейших поэтов, и я по — настоящему страдаю, не имея его постоянно под рукой.

Мандельштама я знаю скверно — его тоже очень трудно достать — как и Ин<нокентия>Анненского, которого я безрезультатно ищу вот уже 1 1/2 года. Вообще же, если хочешь знать, наконец, определенно, то ставлю точку над i: учителя мои и старинная и нержавеющая любовь — символисты, в первую голову — Блок…"[144]

Солнцеворот — 25 декабря, в этот день солнце поворачивает на лето, зима на мороз. В названии поэмы символика времени: солнце, как Божий лик, говорит, что мистическое время уже поворотило "на лето", а историческое, зимнее время явно поворачивает "на мороз". Не зная поэмы, подобный сюжет можно только предполагать. Но, прослеживая постепенно складывающийся в миропонимании Даниила Андреева образ времени, видевшего в нем то вихревые движения, то смену красных и синих эпох, с почти физическим ощущением мистерии непрестанного сражения сил тьмы и света, можно думать, что похожая мысль присутствовала и в его поэме "Солнцеворот".

Часть четвертая ТРУБЧЕВСКАЯ ИНДИЯ 1930–1934

1. Первое лето в Трубчевске

В начале августа 1930 года Даниил Андреев, Коваленские, Малахиева — Мирович и Беклемишева с сыном, только что окончившим физико—математический факультет Московского университета, отправились в Трубчевск.

Юрий Беклемишев в письме другу с бодрым юмором так описал путь до Трубчевска:"…в 20 ч. 10 я отбыл с Брянского вокзала… Когда на другой день я прибыл на станцию Суземка, то оказалось, что поезд опоздал на три часа и что поезд, идущий в Бобруйск, ушел. Следующий будет завтра. Катастрофа. Однако тут все могло бы кончиться более или менее благополучно, не будь со мной мамаши и ее чемоданов (впоследствии я подсчитал, что их было 6 штук, не считая мелких вещей). Моя мамаша, конечно, спаниковала, и вот через полчаса мы в компании четырех других товарищей по несчастью на паре колхозных суземских лошадей тронулись в Бобруйск (Суземки — Трубчевск, 50 верст по песку!). Мамашины чемоданы угрожающе грохотали за нашими спинами, связанные в какую-то фантастическую пирамиду предприимчивыми колхозниками. Встречные аборигены с удивлением и испугом смотрели на странное сооружение, медленно движущееся по песчаной дороге среди дремучих брянских лесов. Примерно каждые три версты происходили аварии, и мы ремонтировали наше сооружение. Всю дорогу нас сопровождали тучи слепней и комаров. Заночевать пришлось в пути, не доезжая 15 верст до Трубчевска, потому что лошади явно собрались подыхать. Ночевали на каком-то старом сене, съедаемые комарами. Всю дорогу у меня болел зуб. Однако, несмотря на все, я был тверд, как скала.

На другой день в 12 часов, промокнув под дождем, мы торжественно въехали в Бобруйск. Это удовольствие стоило нам 10 рублей, не считая, конечно, ж. д. билетов. Устроились хорошо.

Ю. С. Крымов (Беклемишев) Конец 1920–х

Трубчевск один из самых старых русских городов. Он упоминается еще в "Слове о полку Игореве". Здесь масса исторических древностей. В местном музее я видел откопанные черепа финских племен и гуннов с очень покатыми лбами, а также монеты арабов и Римской империи, неизвестно как попавших в трубчевские пески.

Здесь довольно хорошая компания молодежи, в которой я и вращаюсь"[145].

Описание дороги у Юрия Беклемишева, в недалеком будущем ставшего писателем — орденоносцем Юрием Крымовым, несмотря на смешливое переиначивание "Трубчевска" в "Бобруйск", документально точно. Но в следующие приезды Андреев с попутчиками мог доезжать уже не на тряской подводе, а на "кукушке", одноколейкой, шедшей от Суземки до Бороденки — поселочка у векового соснового бора под Трубчевском.