Эксперт Эксперт - Эксперт № 07 (2013)

• Название: Эксперт № 07 (2013)
• Автор: Эксперт Эксперт
• Жанр: Публицистика

---

Карта

Ким Чен Ын взорвал свою первую атомную бомбу

Дорогой самообман

Николай Силаев

Решение проблемы сиротства в России упирается в отсутствие развитого сообщества профессионалов, способных работать с неблагополучными семьями и с семьями, взявшими детей из детских домов. Существующая система опеки эту задачу не решает и, независимо от размеров ее финансирования, консервирует сложившиеся тенденции

Людмила Петрановская

Фото: Александр Иванюк

Положение сирот стало политической темой после того, как Дума приняла «закон Димы Яковлева», запрещающий американцам усыновлять российских детей. Президент Владимир Путин , подписав закон, одновременно подписал и указ, в котором перечислены меры содействия усыновлению детей российскими гражданами. Неделю назад он выступил на Всероссийском родительском собрании, где тоже говорил о детях и о семейных традициях.

Внимание главы государства к проблеме порождает надежду, что она станет одной из приоритетных для властей. Политически активная публика, кажется, тоже озабочена «сиротской» темой, хотя пока непонятно, хватит ли этой озабоченности на что-либо, кроме сетевого и уличного осуждения авторов запрета на американское усыновление. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что у нас действительно очень много сирот в детских домах и с этим надо что-то делать. Плохо, потому что в речах на этот счет чувствуется дух кампании. Между тем материя слишком сложна, чтобы ее можно было изменить одним указом, увеличением финансирования или простыми административными перестановками.

«Эксперт» побеседовал с Людмилой Петрановской , педагогом и психологом, много лет работающей с детьми из детских домов, с приемными родителями, с сотрудниками сиротских учреждений и службы опеки. Недавно Петрановская создала Институт развития семейного устройства. Его цели — создать систему профессиональной подготовки специалистов по семейному устройству, профессиональное сообщество таких специалистов, поддерживать обмен опытом между ними и вырабатывать базовые принципы и ценности их работы.

— Разрешите начать с самого банального вопроса: чем плох детский дом?

— Детский дом — это система, в которой у ребенка не возникает привязанности, отношения к своему значимому взрослому. А человеческие существа так устроены, что их развитие крутится вокруг привязанности. Формирование личности, познания, интереса к миру, любых умений, способностей и всего остального нанизывается на привязанность, как кольца пирамидки на стержень. Если стержня нет, то пирамидка на вид может казаться обычной до тех пор, пока мы не попробуем ее толкнуть и она легко не рассыплется. Кажется, что ребенок, который растет в детском доме, — ребенок как ребенок. В школу ходит, у него там игрушки, вещи складывает на полочку, в игры играет и так далее. Но вот этого стержня нет. И поэтому, как только детский дом как опалубка снимается, то воля и характер ребенка рассыпаются.

Когда он чувствует защищенность, когда чувствует, что тыл прикрыт, ему все интересно, у него много сил, он многое пробует. Даже если он ударился, испугался, куда-то влез, что-то не получилось, у него все равно есть свой взрослый, к которому он возвращается.

— Воспитателей в детском доме просто слишком мало для того, чтобы они стали такими значимыми взрослыми?

— Их, с одной стороны, слишком мало, а с другой — слишком много. Мало вот в каком смысле: обычно это один или два взрослых на десять-двенадцать детей в доме ребенка и еще меньше взрослых в детском доме. Если у тебя десять двухлеток и, например, один из них ударился, другому просто скучно, третий хочет общаться, и ты начинаешь с ними общаться как с детьми, то есть брать на руки, смотреть в глаза, разговаривать с ними, естественно, они начинают всего этого требовать. Удовлетворить в этом отношении десятерых просто физически невозможно. Поэтому воспитатели в домах ребенка говорят, что стараются с ними лишний раз не разговаривать и на руки не брать, потому что, если начнешь, то они все начнут этого требовать. А если не начинать, то они этого и не просят.

С другой стороны, взрослых слишком много. Было подсчитано, что перед глазами ребенка в доме ребенка мелькает за неделю около двадцати пяти разных взрослых. Меняются воспитатели, нянечки, логопеды, медсестры, массажисты — кого только нет. Их там много очень, а привязанность формируется только в условиях, когда у ребенка есть свои взрослые и есть чужие. Нормальный ребенок не позволит чужому человеку, например, подойти и взять его на руки и унести куда-то. Он не поймет, что происходит. Он будет сопротивляться, он будет плакать, ему будет страшно. Он будет искать родителей. А детдомовского ребенка любая чужая тетка может подойти, взять из кроватки и унести куда хочет. Делать, например, ему больно — какую-нибудь прививку. И нет никого, кто бы его от этого защитил, нет никого, кого бы он воспринимал как своих взрослых, за которых он должен держаться, которые не дадут его в обиду. Привязанность избирательна, он не может привязаться к двадцати пяти тетенькам сразу, даже если они обращаются с ним как с ребенком, а не как с кульком.

Программа привязанности — это не про любовь-морковь, а про выживание. Это программа, которая позволяет детенышам млекопитающих проходить период беспомощности после рождения. Детеныш все время прикреплен к своему взрослому, который за ним присматривает, который его кормит, который его уносит на себе в случае опасности, который за него дерется, если приходит хищник. Это про жизнь и смерть. Поэтому ребенок, который не находится в ситуации привязанности, — это ребенок, который каждую минуту своего существования испытывает смертный ужас. Не грусть и одиночество, а смертный ужас.

И он, как может, с этим ужасом справляется. Он уходит в диссоциацию — вот в это отупение и ступор. Он уходит в навязчивые действия, когда качается и бьется головой о кровать, о стенку. Он уходит в эмоциональное очерствение. Если у него все душевные силы тратятся на преодоление ужаса, то какое у него там развитие, какое ему дело до того, что мир интересный?

— А если дети попадают в детский дом не в младенческом возрасте, а уже подросшими?

— У меня был такой опыт, когда я проводила занятия в одном провинциальном городе для сотрудников сиротских учреждений. Когда мы знакомимся, я прошу людей вспомнить их первое впечатление: вот вы пришли на эту работу, впервые увидели этих детей — что вам бросилось в глаза, что вы запомнили, что поразило, впечатлило? И так получилось, что у нас сначала сидели сотрудники приюта, куда попадают дети, только что отобранные из семьи. А потом сидели сотрудники интерната, куда детей направляют из приюта. И сотрудники приюта стали говорить о попавших к ним детях: они горюют, они скучают, они любят своих родителей — даже самых непутевых, пьющих, они беспокоятся о том, что маме или бабушке никто не помогает. Потом заговорили сотрудники интерната, где дети провели уже много лет. И они рассказывают: детям все равно, они никого не любят, им никто не нужен. Они относятся к людям потребительски, их интересует человек только с той точки зрения, что с него можно получить. Им сообщают, что мать умерла, они говорят: «Хорошо, пенсия будет больше». И случайно так получилось, я этого не планировала, но когда вот этот круг прошел, такая повисла просто тишина, потому что…

— Наглядная эволюция ребенка от плохой семьи к пусть даже хорошему интернату?

— Да, люди поняли, что они работают много лет в системе, которая делает это с детьми. В систему приходят дети, да, пусть грязные, пусть вшивые, пусть чего-то не умеющие и не знающие, но живые, любящие, преданные, с нормальным сердцем. А после нескольких лет жизни со сбалансированным питанием и с компьютерными классами они превращаются в нечто пугающее, которым говоришь, что мать умерла, они отвечают: «Хорошо, пенсия будет больше». И в этом главный ужас этой системы.

Следующая проблема — тотальное нарушение личных границ во всех этих детских учреждениях. Там не закрывается ни один туалет, там не закрывается ни один душ. Там нормально, когда трусы лежат в общей коробке на всю группу. Там нормально, когда девочке нужны прокладки, и она должна идти к медсестре на другой этаж об этом просить. Постоянное тотальное нарушение границ, когда тебя постоянно могут повести на какой-то осмотр чужие совершенно люди. Вспоминается какое-то ток-шоу, где разбирался скандал, как в детском доме мужик, сам будучи опекуном, брал мальчиков на выходные из детского дома и домогался их. Не то чтобы насиловал, но приставал. Он запалился на том, что позвал ребенка со двора и тоже к нему полез — семейного ребенка. И семейный ребенок пришел домой в шоковом состоянии, в слезах. Его мама сразу это заметила, стала у него спрашивать, и все это раскрутилось. Детей из детского дома он перед этим брал на выходные два года, и еще один мальчик из детдома у него жил постоянно. Ни разу они не были ни в шоке, ни в слезах. Журналисты берут интервью у директора, она говорит: «Да не может этого быть, да они совершенно не жаловались, каждую неделю их осматривает медсестра, мы бы заметили». Она не очень даже отдает себе отчет в том, что говорит. На самом деле дети живут годами в ситуации, когда любая чужая тетка может в любой момент их раздеть, осмотреть, во все места залезть. Чем их после этого удивит педофил? Ну они не были впечатлены, он все-таки дяденька. Кстати, возможно, он делает это более ласково и бережно, чем медсестра.