Наталья Михайлова - Василий Львович Пушкин

• Название: Василий Львович Пушкин
• Автор: Наталья Михайлова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-235-03548-5

Родной дядя и первый наставник в поэзии Александра Сергеевича Пушкина, «сосватавший» его «с музами», — вот место, которое в нашем сознании занимает герой этой книги. Но Василий Львович Пушкин (1766–1830) и сам был весьма примечательной личностью. Участник литературных битв, определивших будущее русской словесности в начале XIX столетия, автор первых поэтических манифестов «карамзинской» школы, староста знаменитого «Арзамаса», он получил широкую известность благодаря своей поэме «Опасный сосед» — едва ли не самому знаменитому литературному произведению «допушкинской» поры, которое по цензурным соображениям не имело шансов быть напечатанным, зато ходило в многочисленных списках и заучивалось наизусть. Хлебосольный хозяин, блестяще образованный человек, остроумный рассказчик, щеголь и модник, он дружил со многими выдающимися людьми своего времени, нередко становился объектом дружеских шуток и добродушных насмешек. О В. Л. Пушкине и о многих событиях, связанных с его жизнью, рассказывает автор книги, доктор филологических наук, академик Российской академии образования, заместитель директора Государственного музея А. С. Пушкина по научной работе Наталья Ивановна Михайлова.

---

В. Л. Пушкин сообщает Николаю Михайловичу о лекции «славного метафизика Сикара»: «Он говорит хорошо, но слишком плодовито» (204). Впрочем, беседа с аббатом Сикаром, чью знаменитую школу для глухонемых посетил московский путешественник, понравилась ему больше: «Он рассуждал о бессмертии души, и мне казалось, что я беседую в Афинах с Платоном» (208).

В день блаженного Августина Василий Львович побывал на проповеди «славного аббата де Булоня»: «Я слушал его с удовольствием, но признаюсь, что всего более поражало меня умиление Французов, которые недавно жгли церкви и гнали священников. Оратор говорил о пользе религии, о монастырских учреждениях, о должном почтении к пастырям церкви и пр. Я сам думаю, что Боссюэт, Фенелон, Массильон достойнее любви Вольтера и Дидерота; одни были истинные друзья человечества; другие желали отнять у нас единственное утешение — веру» (206).

«Кто хочет видеть совершенную красавицу, тот должен идти в музей Наполеона и смотреть на прелестную Венеру Медицис. Я согласен с Дюпати, что в ней всё Венера. В той же зале поставлена славная группа Лаокоона и величественный Аполлон Бельведерский. Антиной также достоин удивления. Он задумался; кажется, что меланхолия запечатлела уста его. В другой зале представляется взору славная Венера Капитолийская. Многие знатоки предпочитают ее Венере Медицис; но я не знаток и люблю то, что более действует на мое сердце» (206).

Василий Львович успел узнать, что «из здешних многих гульбищ самое приятнейшее есть Фраскати» (207). Но конечно же он гулял не только там. «Не буду вам говорить о Версалии, великолепном ее дворце и садах, которые вы знаете», — писал он Николаю Михайловичу и далее в традициях сентиментальной литературы рассказал ему о своей прогулке в Трианоне, вызывая в памяти прекрасные картины недавнего прошлого и с сожалением замечая нынешнее, после революционных событий, запустение:

«Подобно вам, я гулял в Трианоне и наслаждался приятным вечером. Там, где всё украшалось некогда присутствием Марии Антуанетты, видны теперь меланхолические развалины! Ресторатор живет в ее комнатах. Трианонские воды обратились в луга; где прежде ловили рыбу, там косят сено. Грот, хутор, хижина существуют и ныне, но все близко к разрушению» (207–208).

В. Л. Пушкин в Париже, как, впрочем, и где бы то ни было, видит в людях прежде всего добрые черты — будь то французы вообще или же их легендарный первый консул и его супруга:

«Французы любезны и любят иностранных. Красавиц везде много, но должно признаться, что нигде нет столько любезных женщин, как во Франции. Все нимфы и фации!» (206).

Василий Львович так рассказывает о своей встрече с Бонапартом:

«Мы были в Сен-Клу представлены первому консулу. Физиономия его приятна, глаза полны огня и ума; он говорит складно и вежлив. Аудиенция продолжалась около получаса. Там, в большой зале, стоит картина, изображающая Федру с Ипполитом. Она есть славное произведение живописца Гереня. Федра сидит подле Тезея; меч Ипполитов в ее руках, на бледном лице ее изображается любовь и отчаянье. Ипполит, кажется, говорит: „Le jour n est pas plus pur que le fond de mon cœur“[174]. Расин, увидев эту картину, конечно, обнял бы Гереня от всего сердца. Нас представляли также и госпоже Бонапарте, которая принимает всех с величайшей любезностью» (207).

Рассказ В. Л. Пушкина, на наш взгляд, весьма любопытен. Казалось бы, русский путешественник встречается с великим человеком, о котором уже говорит весь мир. Но не великий человек оказывается в центре его внимания, а картина славного живописца Пьера-Нарцисса Гереня, который был тогда в большой моде. В 1800 году его картина «Марк Секст» имела грандиозный успех — ей поэты посвящали оды, толпа, стоящая перед ней, устраивала овации. Пожалуй, не меньшим успехом пользовалась и картина «Федра и Ипполит», которую созерцал в Сен-Клу Василий Львович. Написанная на известный сюжет греческой мифологии (Федра, вторая жена афинского царя Тезея, влюбляется в своего пасынка Ипполита, который не отвечает ей взаимностью, и кончает жизнь самоубийством, оклеветав перед тем непреклонного юношу в глазах отца, так что юноша тоже погибает) картина отличалась театральностью: казалось, что перед зрителем разыгрывается сцена из трагедии Жана Расина, которого с юности знал наизусть Василий Львович. Потому и процитировал он по памяти монолог Ипполита из второй сцены четвертого акта трагедии Расина «Федра»:

О строгости моей наслышана Эллада.
И в добром имени мне высшая награда,
Мой дух суров и горд. А сердце у меня
Едва ли в ясности уступит свету дня[175].

(Перевод М. Н. Донского)

Творение Гереня обладало к тому же прелестью новизны.

«Недавно один любитель художеств и талантов давал праздник в честь новой славной Гереневой картины (которой содержание взято из Федры). На столе был поставлен Рассинов бюст. Подле Гереня сидела молодая Актриса Дюшену, играющая Федру; напротив их стихотворец Легуве. Пили следующие тосты: Расину — Рафаэлю — живописцам в Поэзии — друзьям талантов — Герою, защитнику Муз — миру — свободе»[176].

«Герой, защитник Муз» — уж не Бонапарт ли?

Приведенный отрывок из записок некой молодой немецкой дамы, жившей в Париже, которые были переведены Н. М. Карамзиным и напечатаны в 1803 году в одиннадцатом номере «Вестника Европы», красноречиво свидетельствует о том, что В. Л. Пушкин был не одинок в своем восхищении картиной Гереня. Его восторг разделяли французы.

А что же первый консул в рассказе Василия Львовича? Его характеристика, как и характеристика госпожи Бонапарте, — всего лишь рама повествования о живописном полотне Гереня. Бонапарт — одна из достопримечательностей Парижа. Русский путешественник сообщил о его приятной физиономии, глазах, полных огня и ума, складной речи и вежливости, и, как сказал бы Н. В. Гоголь, «мимо, читатель, мимо!». Но нам-то, читателям письма Василия Львовича, конечно, хотелось бы узнать больше о его визите в Сен-Клу. И мы можем это сделать.

В восемнадцатом номере «Вестника Европы» за 1803 год было напечатано взятое из немецкого журнала и переведенное Н. М. Карамзиным «Письмо из Парижа». Это рассказ немецкого путешественника о приеме в Сен-Клу. Благодаря этому рассказу мы узнаем множество небезынтересных подробностей, начиная с дороги в Сен-Клу в третьем часу дня и кончая разъездом гостей и их возвращением в Париж не ранее семи часов вечера. И Василий Львович ехал в Сен-Клу по берегу Сены, мимо Елисейских Полей, Пасси и Булонского леса. Попав за ограду замка, и он увидел, что «двор и сени были наполнены Жандармами и придворными лакеями»[177]. Русский путешественник, как и путешественник немецкий, поднимался по большой мраморной лестнице, ведущей «в круглую прекрасную залу», и, войдя в залу аудиенции, увидел два ряда кресел, «на которые садились иностранные дамы».

«Все были отменно нарядны, а всех более Русския и Польки: в бархатном платье, фиолетоваго, темнозеленаго и лиловаго цвета, с золотым широким шитьем. Одна Польская дама усадила свою накидку бриллиантами. <…> На девице Лористон и на других придворных дамах были кисейныя белыя платья и богатыя Турецкия покрывала: это называется здесь утренним нарядом»[178].

Ожидание выхода первого консула и его супруги заняло два часа, и В. Л. Пушкин и другие гости «в сие время успели осмотреть картинную галерею и другие богато убранныя комнаты»[179].

«В пятом часу все возвратились в залу аудиенции. Дамы стали перед креслами, а мужчины позади — и Бонапарте вошел, один, в каком-то странном мундире, зеленом с красным воротником, в белом камзоле, черном нижнем платье, белых чулках, с маленькою треугольною шляпою и драгунскою саблею. Он тотчас начал говорить с первою дамою; сказал ей то же, что после и всем другим: несколько слов о климате их отечества, о путешествии до Парижа, о тамошнем их пребывании — смотрел весело, ласково и приятно улыбался»[180].

Ну что же, всё правильно: когда Василий Львович писал о том, что первый консул «говорит складно и вежлив», он не погрешил против истины, и физиономия первого консула действительно была приятна. Но если Василий Львович увидел в глазах Бонапарта огонь и ум, то немецкий путешественник, не спускавший с героя лорнет, главным образом интересовался цветом его глаз: какие они — зеленые или голубые? Заметив, что «взор его совершенно погас и не изъявляет ничего»[181], немецкий путешественник счел это следствием сильных страстей и проницательно заметил: «Консул имеет одну страсть, но сильнейшую и самую разрушительную: властолюбие и любочестие». Что же касается впечатления от госпожи Бонапарте, то оно общее — она «учтива и даже слишком ласкова для занимаемого ею места»[182].

«Через полчаса Госпожа Бонапарте и Консул, весьма учтиво поклонясь собранию, ушли назад во внутренния комнаты, а нас провели через великолепную галерею в большую залу, где начали подавать шоколад, кофе, вино, бисквиты, оржад и лимонад»[183].