Эрвин Штриттматтер - Чудодей

• Название: Чудодей
• Автор: Эрвин Штриттматтер
• Издательство: АСТ, Астрель, Олимп
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-17-024234-4, 5-271-09878-8, 5-7390-1498-0; 5-17-024233-6, 5-271-11353-1, 5-7390-1678-9, 978-985-16-0232-8

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.

В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.

Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.

В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.

Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

---

— Но самое большое почтение у меня к рабочим поэтам. «Заклепочная мастерская», «Паровой молот». — Он начал декламировать: — «Горят паяльные лампы, сыплются искры дождем…»

Неужто это тот самый господин Пёшель? Он молодел с каждой строчкой, которую сопровождал широкими жестами. Он декламировал фальшиво, но его воодушевление тем, что он произносил, мирило Станислауса с фальшивым тоном. Перед ним стоял взрослый человек, муж, отец бойкой, с кудлатой головкой, дочери, и читал стихи, он придавал им значение, видел в них не просто забаву, словесный фокус-покус, помогающий скоротать скучные часы, а художественно организованную жизнь. Господин Пёшель весь зарделся, глаза его сияли. Он рассказал о своей встрече с поэтом. Поэта звали Эрих, он был настоящий поэт и вообще отличный парень. Особенно одно стихотворение этого Эриха пользовалось успехом: «Песня о красном знамени». Господин Пёшель перешел на шепот:

— Представь себе поселок городского типа, трамбованный бетон — много песка и мало цемента. — Он подошел к радиоприемнику и включил на всю громкость какой-то марш. — Он был коммунист, этот Эрих.

Станислаус вздрогнул. Неужели и здесь ему встретился Густав Гернгут?

Ему очень понравился господин Пёшель, и он хотел посвятить в свою радость и далекого учителя немецкой литературы. Он написал стихотворение о дружбе:

Живет отец моей любимой
в доме, сложенном из песен…

Пока женщины на кухне готовили ужин, новые друзья говорили о предмете их общей страсти.

…Другого помучай
на всякий случай.
А мне — недосуг.
Прощай, милый друг!

Последние строчки господин Пёшель произнес совсем тихо, так как его жена уже накрыла стол скатертью.

— Причиной или, вернее, мотивом для этих стихов, так сказать, явилась наша Лилиан?

Станислаус, неуверенно пыхнув сигарой, кивнул.

Фрау Пёшель кашлянула. Господину Пёшелю, по-видимому, был знаком этот способ выяснения отношений, и он не дал себя сбить с толку.

— Вы еще молоды, все еще может быть. Учитываете ли вы то, что стихи… — он постучал искривленным безымянным пальцем по стоявшему на подоконнике аквариуму, — что стихи порой могут обладать вечной ценностью?

— Я об этом не думал.

— Дети потом изучают их в школе. И они могут спросить: «Кто поверг поэта в такую печаль?»

Мурашки восторга поползли вдруг по спине Станислауса. Неужто в этом доме так высоко ставят его искусство? Фрау Пёшель взбивала подушки на софе. Очень громко! Лоб папаши Пёшеля покрылся морщинами.

— И в один прекрасный день скажут, что причиной этой печали была наша дочь?

Фрау Пёшель вышла из комнаты. За дверью на нее опять напал этот вызывающий кашель. Господин Пёшель постучал пальцем по шляпной коробке, стоявшей на платяном шкафу.

— Мужчинам лучше быть одним, когда они говорят о поэзии. Женщины, как правило, не очень-то охочи до таких разговоров.

Преподаватель немецкой литературы ответил Станислаусу: все это очень хорошо, но собственные стихи не укладываются в план заочного обучения. Об этом может идти речь позднее, когда по программе он будет изучать метрику и основы стихосложения. А теперь учащемуся следует выделить патриотические мотивы в «Тевтобургской битве». Самое время!

Так проходило лето. Станислаус изучал циркуляцию крахмала и углекислоты в клетках листьев. Он в ущерб своим занятиям все время думал о Лилиан и усиленно занимался, чтобы скоротать время между двумя семейными вечерами. Лилиан была такая гибкая, кудрявая и доверчивая. От нее так хорошо пахло, и после семейного вечера, провожая его до двери, она быстрым движением клала свою кудлатую головку ему на плечо. Он целовал ее в лоб и мечтал побыть с ней вдвоем в парке. Он спросил ее об этом. Она сказала:

— Спросите моих родителей.

Ей минуло двадцать лет, и она была еще совершенным ребенком. Он вознамерился просить господина Пёшеля разрешить ему прогулку с его дочерью и сам посмеялся над этой затеей.

Однажды вечером господин Пёшель держался особенно таинственно. Он запер на крючок дверь комнаты, затем, попробовав несколько ключей, открыл ящик комода. Станислаус ерзал на семейной софе. Наверное, сейчас ему в руки дадут коммунистические книги? Пёшель разгреб ношеные чулки и мотки шерсти. На свет явилась изящная папка. Кенарь взволнованно чирикал, а большие стоячие часы рассекали время на кусочки. Папа Пёшель прислушался к тому, что делается в кухне, и стал крутить ручку приемника, покуда не нашел солдатские песни: «Синие драгуны скачут из ворот…» Наконец папа Пёшель постучал искривленным безымянным пальцем по футляру швейной машинки, кивнул самому себе, теперь он знал, что должен сказать:

— Двести двадцать три стихотворения, труд всей моей жизни!

Станислаусу было позволено взять папку в руки. Она была довольно увесистая. «Стихи всей жизни Пауля Пёшеля, столяра по фисгармониям и другим музыкальным инструментам, Винкельштадт, Нижний переулок, 4». Ничто не было забыто и не приходилось сомневаться, что эти стихи тоже созданы собственноручно Паулем Пёшелем. Обе створки папки были скреплены шнурком, на котором висела большая красная печать и маленькая записочка: «Вскрыть после моей кончины!»

Папа Пёшель уже четыре года не заглядывал в труд всей своей жизни. А сейчас он срезал печать перочинным ножичком.

— Может статься, среди этих стихов есть политически предосудительные, но вы, похоже, немелочны.

Нет, Станислаус не был мелочен. Он даже постоянно носил в себе некоторую ненависть к нескольким людям из одного отделения штурмовиков. Папа Пёшель повернул ручку громкости приемника. «…На меня ты смотришь грустно, не хочу я жить…» — кричала певица. Станислаус зарделся. Перед ним открывали ящики и срывали печати. Он наслаждался таким доверием, и конечно же он был не самой мелкой душонкой в саду человечества.

— Наше правительство сейчас до некоторой степени против такого, но, когда я писал эти стихи, никого это не коробило. Времена меняются… А поэзия — это вечная ценность. Впрочем, с Лилиан вам об этом говорить не следует. Она так молода, и в ней больше сегодняшнего. А потому лучше не сбивать ее.

— Лилиан? Я ее почти не вижу.

Пёшель насторожился и постучал по цветочному горшку на окне.

— Да, это правда. Тут замешана одна странность, и она заключается в том, что вы — мой молодой друг.

Станислаус схватил робкую руку Пёшеля и пожал.

Стихи папы Пёшеля были строго каталогизированы. Под буквой «Б» размещались стихи о борьбе, под буквой «П» — прощальные стихи, под буквой «Д» — домашние, очень много стихов было под буквой «С» — свадебные, много было и под «Р» — к дням рождения.

— Здесь вы можете видеть, что я чувствовал, когда родилась моя дочь Лилиан, вернее, явилась на свет.

Станислаус читал взволнованно и бегло:

Ангелочек, скрестив ручонки,
пришел в этот мир,
где лишь деньги — кумир.
Но ларец для тебя есть в сердце моем:
ты сокровищем будешь в нем…

Решился он заглянуть и в стихи о борьбе:

Мы бравые вояки,
готовы к честной драке.
Нас долго унижали,
но мук мы избежали.
Наша кровь пролилась —
ведь стреляли-то в нас.
Месть! Месть! Месть!
Воробьи свиристят в нашу честь.

— Сегодня эти стихи звучат, наверно, предосудительно, — сказал папа Пёшель, — но время идет. Я надеюсь, вы ни с кем об этом говорить не станете? В нас много сил. Эрих не раз говорил это. Где он сейчас может быть? Он был смельчак. Не понимал, когда надо притихнуть. Таковы уж коммунисты. Да, видит Бог!

В дверь постучали. Папа Пёшель испуганно вздрогнул. Фрау Пёшель требовала, чтобы ее впустили.

— Хорошенькое дело! В собственной квартире под дверью стоять!

Папа Пёшель сунул свои стихи под мотки шерсти, обернулся к Станислаусу и приложил свой робкий палец к губам.

На столе стоял пирог. Дымился солодовый кофе. Лилиан за столом не было.

— Что она там на кухне возится? — Мать попросила Станислауса пойти посмотреть. — Может, вы окажете такую любезность?

Станислаус с удовольствием оказал такую любезность. Лилиан сидела перед плитой и смотрела, как гаснут искры в золе. Она дулась.

— Вы к моему отцу пришли или ко мне?

Он осторожно погладил ее по кудлатой головке. Она ничего не имела против. Он подсел к ней.

— «Ах, Лора, Лора, Лора, прелестны девушки в семнадцать-восемнадцать лет…» — доносилось из комнаты. Взгляд Станислауса, когда он целовал ее, упал на маленькую кухонную полку. «Перловая крупа», «Манная крупа» и «Овсяные хлопья», все в ряд, аккуратненько.

41 Станислаус ревнует к человеку в белых перчатках и решает навести порядок в мире своих мыслей.