Алексей Семенов - Листья полыни

• Название: Листья полыни
• Автор: Алексей Семенов
• Издательство: Азбука
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2000
• ISBN: 5-267-00151-1

Поход в полуночные веннские леса не добавил воинству Гурцата Великого славы. Но тот, чьему сердцу дано предвидеть будущее, знает, что эта война — не последняя. Покуда те, кто, подобно Гурцату, идут войной против красоты мира, найдутся и те, кто защитит эту красоту. И среди них художник Зорко из рода Серых Псов и его далекий потомок и брат — Волкодав.

---

— Как случилось, что он может провести человека сквозь время? — спросил я. — В третий раз встречаюсь я с тобой, и в третий раз он проводит меня сквозь твои чары.

— Он чует след моего стеклянного меча, — отвечал Брессах Ог Ферт. — И душа его видит то, что не могут видеть другие. Он тень, в которой тонут все времена, смешиваясь друг с другом. И если она приняла облик пса, это не случайно. Тебе выпала удача, Зорко, сын Зори, если такой страж сопровождает тебя, и, значит, мой жребий чем-то сходен с твоим, иначе бы нам не встретиться столько раз.

— Ты позвал нас сюда, чтобы сказать это? — спросила Фиал.

— Да. И я хотел услышать то, что думаешь ты об этом месте. Я и услышал это. Ты говоришь только одной половиной своей души. Другой половине здесь по нраву. А тебе, Зорко, я отвечу на вопрос о двух направлениях тока времени. Отвечу так, как вряд ли ответит Фиал. Потому что правда идет с ее желаниями по разным дорогам, и только на росстани они встретились ненадолго. Итак, свет, о котором мы много судим, течет в двух направлениях: от огня к зеркалу и обратно. Это так, потому что иначе мы не могли бы видеть красоты и различать уродства. Но и огонь, и зеркало далеки от нас так же, как начало и конец времен, и потому не важно, какой свет считать изначальным. Этот свет, пересекая твое время, озаряет твою душу и создает твое настоящее. Но беда людей в том, что у одних в душе светит отраженный свет, а у других — свет от огня. Душа тоже является зеркалом — зеркалом из полированной соли, ибо душа горька, как составляющие ее печали, разлуки и опыт. И свет, отражаясь от зеркала души, возвращается туда, откуда пришел к нам. То зеркало, от коего свет огня отражается, возвращает душе ее свет и принимает ее отсвет обратно. Поскольку нет ничего, что быстрее света, эти два зеркала находятся в постоянном сообщении друг с другом. Те же, чьи души отразили свет огня, не получат его отклика, но будут помнить его тепло, в то время как луч от зеркала холоден. Таким образом, и времена людей следуют в двух направлениях: к началу времен и к их концу. Возможно, конец и начало времен совпадают, но никто не знает об этом доподлинно и потому не может судить. Те, кто идет к началу, видят красоту мира и стараются лишь увидеть ее больше. Тот, кто следует к концу времен, ищет ее, ловя среди отражений изначального огня. Если два таких человека вдруг встретятся в русле времени, они могут на короткий миг соединиться, и тогда их время остановится, ибо, где возникает любовь, сливаются души и два света — изначальный и отраженный — смешиваются и души, не разбирая уже, где какой свет, не могут и не хотят тронуться с места. Но тела людей остаются раздельными, и оттого остаются их желания. Желания одних, тех, кто движется к началу времен, следуют любви; желания других — смерти. И они лишь пересекаются с правдой, коя есть свет, но не следуют одной с ней дорогой. Потому два таких человека неизбежно должны разлучиться и бесконечно скорбеть о том. Для них есть только один путь, где они могут остаться вместе, но для вас он невозможен. И я не скажу вам о нем, зане от знания ваша скорбь только умножится. А так, Зорко, ты всю жизнь будешь искать этот путь. И кто знает, может быть, найдешь…

С этими словами Брессах Ог Ферт расправил руки в стороны, и плащ затрепетал на нем, точно ветрило. Чародей шагнул с утеса в пустоту и, вместо того чтобы рухнуть вниз, исчез, будто его не было.

— Он сказал правду, — молвила Фиал: в первый раз она заговорила о том, что исподволь знали мы оба, но о чем до сих пор избегали изречь хоть слово. — И нам придется расстаться. Но этот миг, миг нашей встречи, не так короток, чтобы я не успела поведать тебе все, что знаю о времени. Ты запомнишь все и, может быть, найдешь меня снова.

Я оглянулся на тот провал, что колдун называл воротами солнца, а Фиал — воронкой, откуда течет и куда пропадает время. И я спросил о том, о чем зарекался узнавать:

— Скажи, многие ли знают о времени столько же, сколько и ты?

Она поняла мои думы, но не затаила обиды, а рассмеялась:

— Зачем ты спрашиваешь об этом? Ведь никто до сих пор не разгадал тайны, о которой смолчал Брессах Ог Ферт. Он наверняка и сам не знает ответа. И если ты найдешь разгадку, то обретешь меня навсегда. Разве тебе мало этого?

— Нет, — сказал я тогда и до сих пор думаю так же. — Но не ответишь ли ты, кто из нас живет светом от изначального огня, а кто — отраженным лучом зеркала?

— Нет, — откликнулась она. — Этого не знает никто из живущих. И в этом заключается свобода любой человеческой души — свобода выбирать.

Хроника третья Сны над временем

Лист первый Зорко

Зорко проснулся в седле. Черен меча стал горячим, а на клинке еще была свежей чья-то кровь. Мергейтов теснили по всей поляне. Зорко сумел разглядеть только одного степняка в белом халате и лишь пятерых в черных халатах. Венны, вельхи и калейсы, хоть и они сильно уменьшились в числе, плотно окружили степняков. И у мергейтов не было уже сил на то, чтобы собраться и прорвать кольцо хоть в одном месте. Пеших воинов было достаточно, чтобы выставить частокол из рогатин и копий, и они медленно продвигались вперед, к обрыву, почти уже не вступая в битву, а лишь не выпуская прорвавшихся к их рядам мергейтов наружу. Внутри полукольца сражались конные, и, если бы кто увидел этот бой, он задал бы вопрос: почему же мергейты считаются лучшими конными воинами в пределах обитаемого мира?

Венны, а особенно вельхи, сумевшие даже не потерять строй в круговороте битвы, побеждали кочевников, и звон их мечей звучал уже не как звон тревоги и боли, а как звон победы. В самой гуще схватки Зорко видел шлем и рыжие волосы Мойертаха. Полоса его меча то и дело сверкала, ровно молния, и разила без промаха. Вот рядом с ним появился чернявый плотного телосложения венн — это Неустрой. Вот долговязый Кисляй, вот Саврас. Все были живы, и каждый вел за собой других.

— Дело к концу идет, — услышал Зорко знакомую речь. Звуки произносились мягко, чуть протяжно. Калейс Парво, в порванном в нескольких местах кольчатом доспехе, был рядом. — Ты очень сильно умеешь биться. Никогда не думал, что такое возможно: один человек против целой сотни.

«Я тоже не думал, — помыслил про себя Зорко. — Как же так получается, что мы с тем воином знаем друг о друге, а встретиться не можем никак?»

Что-то неуловимое, какой-то слабый отблеск отгадки, находки такой возможности вдруг мелькнул в глубине разумения, подобно зарнице, вырвавшейся на миг из-за ночного окоема. Мелькнул непонятный образ и тотчас исчез. И Зорко, для которого клинки звенели не победой, а скорбью о пролитой крови и разъятых жизнях, сказал:

— Парво, если кто из них уйдет, то в печище едва ли десяток остался из тех, кто оружие взять может.

— О том и речи нет, — сурово отвечал калейс, тряхнув гривой белых волос, испачканных не то своей, не то чужой кровью, а вернее всего, и той и другой.

Пеший строй расступился, и они снова вступили в бой. Зорко, конечно, не мог биться так, как тот, что менял его в седле, но теперь в нем не было ни ярости, ни ненависти, а одно только презрение — презрение к войне, и боль — за тех, кто погиб здесь ни за что. Сталь его меча, встречаясь со сталью мергейтской сабли, была сильнее на величину этого презрения, презрения к смерти и к существованию за счет чужой смерти. А мергейты еще видели в нем того давешнего богатыря, веннское чудище, крушащее на своем пути брони и клинки, словно это гнилая ореховая скорлупа и сухая щепа. Только один сотник, чей белый халат непрестанно был не ближе десяти саженей от Зорко, никак не хотел принять обреченность, уже принятую на себя остальными мергейтами. Он не рвался срубить напоследок как можно больше вражьих голов, а лишь отбивал и отводил удары от себя и от сотоварищей, оттягивал неизбежный исход боя, юлил, изворачивался, играл с долей в хитрую игру, в которой, казалось, знает некую уловку или даже последовательность уловок, какое-то заклинание, кое поможет ему выиграть. И Зорко понял, что это заклинание мергейтский сотник выискивает среди знаков, которые всю жизнь пишет своей саблей и следом своего коня, и немалую его часть уже открыл.

Едва Зорко осознал это, прорубаясь к сотнику, их взгляды встретились. И они поняли, что им известно друг о друге даже больше, чем им кажется. Сотник, отразив еще один удар, свистнул оглушительно и пустил коня с кручи, мгновенно исчезнув из виду. Мергейт, бывший рядом с ним, растерялся разом оттого, что потерял прикрытие, и от того, что сделал сотник. Растерялся и невольно поглядел вниз, чтобы узнать, как же завершился этот страшный прыжок. Здесь его и настиг меч Кисляя. Мергейт полетел вниз, но уже мертвый и безразличный ко всякому исходу.

Бой дотлевал, точно лишенный пищи костер, пережигая последнюю золу и стреляя в воздух последними искрами, выдыхая последний жар. Не было ни новых воинов, чтобы разбередить это пожирающее жизни пламя, ни свежих сил у тех, кто еще остался на поляне. Веннам уже не нужно было держать плотного кольца, и они вместе с конными добивали рассыпавшихся повдоль обрыва мергейтов. Степняки отбивались зло и отчаянно, никто не просил пощады: думали, что не получат ее. И верно, должно быть, думали.