Раиса Хвостова - Жить не дано дважды

• Название: Жить не дано дважды
• Автор: Раиса Хвостова
• Издательство: Туркменистан
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1972

Записки Р. Хвостовой — страничка борьбы, которую вел наш советский народ против лютого врага человечества — гитлеровских захватчиков и завершил эту борьбу великой победой.

Раиса Александровна Хвостова, как и героиня повести Оля Казакова, в тяжелые дни для Родины, в 17 лет, добровольно ушла в Красную Армию. Закончив школу разведчиков, уехала на фронт. Выполняла особые поручения командования в глубоком тылу врага. С первого задания, несмотря на предательство напарника, она вернулась благополучно. Во время последнего — была арестована вражеской контрразведкой и передана в руки гестапо. Большое мужество, жгучая ненависть к врагу помогли ей выжить.

После войны Раиса Александровна, окончив школу высшей летной подготовки, летала бортрадистом, а затем и штурманом. Сейчас она живет в Туркмении и ведет большую общественную работу.

Книга эта посвящена славному Ленинскому комсомолу, показавшему беспримерное мужество и героизм в боях за Родину.

---

Развязывал он куда медленнее, чем связывал. Наконец, распутал веревку, я с наслаждением сжала и разжала затекшие руки. С неменьшим наслаждением села, когда майор кивнул на лавку рядом с его столом. Мне сейчас все доставляло наслаждение. Эта необжитая землянка с яркой керосиновой лампой, земляные нары с лежавшими на них не то солдатами, не то офицерами. И боец, схвативший меня в овражке. И этот кругленький майор.

— С кем я говорю?

Майор свел реденькие светлые брови.

— В вашем положении не задают вопросы, а отвечают. Ваша фамилия?

— Простите, товарищ майор, я не могу отвечать, пока не узнаю, с кем говорю.

Добродушный майор, наверное, очень устал, он крикнул:

— Кто вам, наконец, нужен?!

К счастью, в землянку вошел незнакомый подполковник. Он усмехнулся, глядя на взъяренного майора, ласково сказал:

— С задания? — и не дождавшись ответа, посочувствовал: — Трудненько добирались. Вид у вас…

Мне стало жалко себя, даже захотелось всплакнуть. Вот почему я сухо сказала:

— Прошу доставить меня в отдел контрразведки дивизии.

— Так и сделаем, — мягко согласился подполковник. — Только утром. Сейчас умоетесь, поедите, выспитесь. Утром доставим…

Утром я прошла под конвоем двух автоматчиков через село, в котором не сразу узнала Саланешты, занятые нашими. Неудивительно, что я не узнала их: хромающую, в грязном пальто и грязном платье — как ни чистилась, отчиститься не удалось, — вели меня мимо нашил подразделений. Солдаты улюлюкали вслед, выкрикивали обидные слова. Но больше всего я расстроилась, когда проходила мимо разведчиков — в желто-зеленых пятнистых маскировочных накидках. Они ничего не кричали — для них предатель — не диковина: всего насмотрелись в рейдах по вражеским тылам. Они только смотрели вслед. Они так смотрели, что хотелось закричать: «Я тоже разведчица!»

Штаб дивизии расположился в доме, который занимала румынская жандармерия и который до войны был просто школой.

Командир дивизии был занят, солдатам-автоматчикам приказали подождать. Из-за двери комдива доносились голоса — мужской, женский. Громкий смех. Во мне разгоралась обида — некогда комдиву, барышню какую-то развлекает. И я представила себе эту барышню — расфуфыренную, раскрашенную.

Неожиданно дверь распахнулась, вышла молодая женщина. Рослая, красиво причесанная, подтянутая. На погонах старшинские нашивки. Но больше всего меня поразили ее руки — крупные, белые. На ногтях маникюр, отливающий перламутром. С самой войны не видела маникюра.

— Войдите! — приветливо сказала она и придержала рукой дверь, пропуская меня вперед.

Я шла, хромая — проклятый каблук! Оторвать второй почему-то не приходило в голову. Я шла и все смотрела, как завороженная, на блестящий маникюр красивой старшины. Немыслимая вещь!

С комдивом разговор был короток. Он выслушал то немногое, что я могла сказать, и приказал старшине проводить меня к начальнику контрразведки.

— Дай ей во что-нибудь переодеться! — крикнул комдив вслед.

Автоматчиков, доставивших меня в штаб дивизии, не было за дверью, и я облегченно вздохнула. Клава — так звали старшину — провела меня в свою каморку, дала военную юбку, гражданский свитер, легкие сапожки — не то военные, не то гражданские. Помогла дочистить пальто.

— Я верну вам, — с благодарностью сказала я Клаве. — У меня все есть. Как только доберусь до своих — верну.

Клава беззаботно махнула рукой. Она мне все больше теперь нравилась. И я даже отважилась спросить:

— Неужели вы здесь, на фронте, сделали маникюр?

Клава рассмеялась, протянула мне руки.

— А, правда, красиво? Сама не насмотрюсь. — Добавила: — В Москве. Только из командировки.

Я забыла про маникюр. Так и подалась к ней.

— В Москве?! — Она мне казалась просто волшебницей. — Вы были в Москве?! Какая она — Москва? То есть, теперь какая стала?

— Как была, — ответила Клава. — Такая, как была. Людная, светлая. Почти все вернулись из эвакуации… А вы что, москвичка?

— Да, — сказала я, расцветая от счастья. — Понимаете, я — москвичка.

Клава понимающе кивнула. Она крепко пожала руку мне перед дверью начальника контрразведки. Уходя, помахала рукой.

У начальника контрразведки я тоже недолго задержалась. Выслушав меня, он сказал: во-первых, я напрасно ушла из села, село занято за время моих злоключений нашими; во-вторых, пошлет со мной лейтенанта Васильева и двух солдат на поиски «Северка».

— Прихватите румынские штыки. Они острые и длинные — можно глубоко прощупать землю. Машину дам до села. Устраивает?

— Устраивает!

Румынские штыки действительно легко входили в землю на глубину до тридцати сантиметров. Достаточно, чтобы обнаружить наспех зарытую корзину. Работали вчетвером — до седьмого пота. Шаг за шагом прощупывали землю в том винограднике, по которому, как говорила прабабушка, ходил Василий, и в трех, которые прилегали по соседству.

Уже садилось солнце. Сине-розовые сумерки надвигались на село, а поиски не дали результатов. Присели покурить, отдохнуть, решить, что делать дальше. Поспорили — лейтенант и двое молодых солдат. Кто за то, чтобы сегодня еще искать, кто предлагал завтра продолжить поиски, со свежими силами.

Щуплый, белобрысенький солдатик достал из кармана черный шелковый кисет с красной вышивкой «Коля».

— Ничего уже сегодня не найдем, все искололи!

Он решительно воткнул лезвие в землю, и — штык не ушел в почву. Звякнул от напряжения, прогнулся дугой.

Мы все вскочили и, ни слова не говоря, принялись копать. Уже через минуту показалась плетеная ручка. Солдаты уцепились за нее и вытянули корзину. Я лихорадочно выкидывала из нее тряпки.

— Есть!

В руках у меня блестел полированной коробкой милый «Северок». Целый и невредимый.

— Такая я удачливая, ребята! — сказала я, прижимая «Северок» к груди. — Мне всегда здорово везет!

Двое солдат и лейтенант, одинаково молодые, смущенно улыбались.

Может быть, я им казалась хвастуньей? Но откуда им знать про меня, если мы только сегодня познакомились и, быть может, никогда не увидимся. А мне действительно везет.

2.

Нет, вы что хотите говорите, — а мне везет. Едва машина остановилась у какого-то домика, на крыльцо вышли два офицера. Один из них был…

— Товарищ подполковник! — кинулась я обнимать Прищуренного. — Товарищ подполковник!.. Товарищ подполковник…

А больше ничего не могу сказать. Подполковник Киселев тоже разволновался. Приподнял за локти, поцеловал в обе щеки.

— Олечка! Милая ты моя… Жива-здорова? — в прищуренных глазах его синие смешинки, отцовская нежность. — Ну, значит, все в порядке.

А я все твердила:

— Товарищ подполковник… Товарищ подполковник…

Какие слова замечательные — товарищ подполковник, — можно вслух сколько угодно произносить. Прищуренный ласково улыбался. Кто был на фронте, понимает, как велика солдатская дружба, как велико чувство привязанности к людям, с которыми свели тебя дороги войны. Не знаю, обрадовалась бы я тогда маме так, как ему. Хотя мама для меня — самый дорогой человек.

— Садись, Олечка! — Прищуренный ласково подтолкнул меня к своей машине. — Садись, отвезу тебя к друзьям.

— Товарищ подполковник… Ой, как хорошо быть дома, товарищ подполковник!

Из-под тяжелых век понимающие глаза.

— Где же ты была, Олечка! — улыбается Прищуренный. — Мы тут с ног сбились в поисках, — не случилось ли чего?.. Степан с Верой помогали — расстроились бедняги. На Лизу напустились оба. Та перепуганная: «Вечером, — говорит, — спать легла, а утром постель пустая». Куда тебя занесло?

Я смеюсь — теперь все действительно выглядит смешным — и рассказываю, как меня «пленил» советский солдат.

Прищуренный спрашивает:

— Куда Василий девался?

А вот это совсем не смешно. Я рассказываю о Василии, и волна гнева захлестывает меня. Неужели этот подлец уйдет от расплаты?

Прищуренный не отвечает сразу, кажется, что-то вспоминает или соображает. Но потом говорит сквозь зубы:

— Кажется, не уйдет.

Он долго смотрит на мелькавшие за дорогой сумеречные поля, виноградники. Молчит.

— А у меня для тебя сюрприз, — говорит он вдруг загадочно. — Угадай, какой?

Взбудораженные мысли рисуют нечто невообразимое. Может, мамочка приехала… Может, сестру Танюшу перевели в нашу часть… Может, папа служит где-то рядом… Самое затаенное держу про себя — боюсь подумать. Но вслух говорю:

— Сережка…

Белые брови Прищуренного вскидываются на лоб.

— Откуда ты знаешь, Олечка?

— Я не знаю. Я…

— Понятно! — серьезно кивает Прищуренный. — Сердце подсказало.

Сумерки уже настолько густые, что мне трудно разглядеть лицо Прищуренного — не смеется ли? Но по голосу угадываю — не смеется.