Неизвестен Автор - В Мраморном дворце

• Название: В Мраморном дворце
• Автор: неизвестен Автор
• Жанр: История

---

В Финляндии мы остановились в санатории близ Гельсингфорса, где восстановили здоровье, но мысли наши были и всегда остались на нашей дорогой родине, на долю которой выпало столько страданий".

Глава сорок вторая

На этом заканчивается повествование моей жены о том, как она меня спасла из лап Чека и этим спасла мне жизнь.

В то время, как моя бедная жена боролась за мое спасение и преодолевала невероятные препятствия, я томился в тюрьме, на Шпалерной. Это продолжалось около месяца.

15 августа 1918 г., когда меня арестовали, я был отвезен в Дом предварительного заключения. Везли меня на гоночном автомобиле и я сидел рядом с шофером. Сзади поместился "товарищ коммунист" с винтовкой. Когда мы выезжали из ворот, то проехали мимо бедной моей жены, которая стояла взволнованная, убитая горем. Выехав на Адмиралтейский проспект, шофер вдруг остановился и начал поправлять что-то в моторе. Жена успела подбежать ко мне и мы еще раз расцеловались. Она ужасно плакала.

Проезжая по Дворцовой набережной, мы встретили князя М. С. Путятина. Я ему поклонился совершенно машинально и только потом сообразил, что своим поклоном мог его подвести.

Мы остановились у тюрьмы, "товарищ коммунист" вошел в ворота. Шофер, везший меня, был в военной форме, и я спросила его, где он служил.

- В санитарном отряде Императрицы Марии Федоровны.

Меня поразило, что этот чекист сказал: Императрица Мария Федоровна.

В этот момент возвратился "товарищ коммунист" и повел меня в тюремную канцелярию. Мы проходили через двор мимо большой иконы. Я снял шапку и перекрестился.

Тюрьма произвела на меня удручающее впечатление. Особенно теперь, в такое тяжелое время и в полном неведении будущего; мои нервы сдали. Пришел начальник тюрьмы, господин с седой бородой и очень симпатичной наружностью. Я попросил меня поместить в лазарет, как обещал сделать Урицкий. Но постоянного лазарета в Доме предварительного заключения не оказалось, и начальник тюрьмы посоветовал мне поместиться в отдельной камере.

Меня отвели на самый верхний этаж, в камеру с одним маленьким окном за решеткой. Камера была длиной в шесть шагов и шириной в два с половиной. Железная кровать, стол, табуретка - все было привинчено к стене. Начальник тюрьмы приказал положить мне на койку второй матрац.

В этой же тюрьме сидели дяденька и мои двоюродные дяди: Павел Александрович, Николай и Георгий Михайловичи.

Вскоре мне из дому прислали самые необходимые вещи и я начал понемногу устраиваться "на новой квартире". В этот же день зашел ко мне в камеру дядя Николай Михайлович. Он не был удивлен моим присутствием в тюрьме, так как был убежден, что меня тоже привезут сюда. Дяденька помещался на одном этаже со мной, но его камера выходила на север, а моя на восток. Дядя Павел Александрович, Николай и Георгий Михайловичи помещались этажом ниже, каждый в отдельной камере.

Первую ночь я спал плохо: было неудобно лежать, болела голова, нервы шалили вовсю. Заснул под утро.

На следующий день меня вывели погулять во двор и, выйдя из камеры, я встретился с дядей Георгием, возвращавшимся с прогулки. Мы успели обменяться только несколькими словами. Кончая прогулку, я встретился с Павлом Александровичем, который страшно обрадовался нашей встрече.

В этот же день мне удалось пробраться к дяденьке. Стража смотрела на это сквозь пальцы, прекрасно сознавая, что мы ни в чем не виноваты. Я подошел к камере дяденьки и мы поговорили в отверстие в двери. Я нежно любил его, он был прекрасным, добрым человеком и являлся для нас как бы вторым отцом. Разговаривать пришлось недолго, потому что разговоры были запрещены.

Так началась моя жизнь в тюрьме. К режиму я стал постепенно привыкать. Вставали в 7 час. утра, Слышался шум шагов, хлопанье дверей, лязг ключей. До обеда, то есть до 12 часов, нас выводили на прогулку. Других арестованных выводили партиями, нас же в одиночку, и позволяли гулять только вдоль восточной стены тюремного двора. В 12 часов давали обед, состоявший из супа и куска хлеба. В первые дни я ел этот суп и хлеб, но потом жена мне и дяденьке стала присылать столько провизии, что я не дотрагивался до тюремной пищи. В 6 час. разносили ужин, а между обедом и ужином можно было пить чай. В 7 час. тюрьма переходила на ночное положение и опять, как и утром, начиналась ходьба, лязганье ключей, щелканье замков. Затем становилось тихо, гасили большинство огней, и наступала жуткая тишина.

Мне прислали из дому книги и я читал, полулежа на кровати, положив под спину пальто и подушки. Ложе получалось очень удобное и давало мне возможность много читать. Я читал книги религиозного содержания, а также с увлечением перечитывал "В лесах" и "На горах" Мельникова-Печерского.

Камеру мою, за плату, убирали арестованные рядом со мной шофер и какой-то солдат, социалист-революционер. Это были премилые люди, очень услужливые, и я подолгу разговаривал с ними.

Тюремная стража относилась к нам очень хорошо. Я и дяденька часто беседовали с ними и они выпускали меня в коридор, позволяли разговаривать, а иногда даже разрешали бывать в камере дяденьки. Особенно приятны были эти беседы по вечерам, когда больше всего чувствовалось одиночество.

С разрешения большевиков ко мне приходил доктор Манухин. Мы встречались с ним в лазарете, куда меня вызывали.

Однажды при нашем свидании был дядя Павел Александрович, явившийся для медицинского освидетельствования. Меня поразила его худоба. Я редко встречал таких истощенных людей. Эти свидания с Манухиным были разумеется большим утешением и поддержкой в моей тюремной жизни. Очень были также интересны разговоры с тюремными сторожами. Больше всего я беседовал с одним из них, уроженцем балтийских провинций. Он останавливался у моей двери и в окошко долго беседовал со мною. Был также другой сторож, очень симпатичный, бывший солдат лейб-гвардии Гренадерского полка. Он мне много рассказывал про свою жизнь, про полк. Относился ко мне прекрасно и даже иногда помогал мне одеваться. Нередко навещал меня также начальник тюрьмы. Он приносил мне открытки от моей жены, присланные по почте. Начальник тюрьмы просил меня ни в коем случае не пользоваться нелегальными способами переписки. Я ему дал слово в этом.

Самым большим удовольствием, которого я ждал всегда с большим нетерпением, были свидания с моей женой. В первый раз она пришла на второй день после моего ареста. Настал уже час свидания, а меня все не вызывали. Я сильно волновался. Наконец, пришел служитель и повел меня по бесконечным галереям и коридорам в кабинет начальника тюрьмы. Трудно передать, как мы с женой были счастливы увидеться после всего пережитого. Но говорить свободно было нельзя: тут же сидел комиссар тюрьмы, отвратительный тип, всегда невероятно грязный; он хотел все слышать и требовал, чтобы мы говорили громко. Свидание продолжалось четверть часа, обстановка была тягостной.

Жена меня навещала два раза в неделю. Через некоторое время я начал ходить на свидания вместе с дядей Павлом Александровичем, конечно, в сопровождении сторожей, которых мы в шутку называли "няньками". В кабинете начальника тюрьмы нас ждали княгиня Палей, моя жена и тюремный комиссар. Дядя с женой сидели у одной стены, а мы - у противоположной. Дяденька часто давал мне деньги для передачи жене, с просьбой купить свечей и поставить их перед иконой Спасителя, в домике Петра Великого, или у гроба о. Иоанна Кронштадтского. Мне удавалось незаметным образом исполнять его поручения. Однажды в одно из таких свиданий комиссар ушел и мы остались под наблюдением начальника тюрьмы. Он был так добр, что продлил нам свидание почти на час.

В виду моего болезненного состояния меня часто навещала тюремная сестра милосердия. Этим визитам я бывал очень рад. Я иногда вызывал ее, когда у меня начинались боли или бывало особенно тяжело на душе.

Встречи с моими дядями продолжались. Мы обычно встречались на прогулках и обменивались несколькими фразами. Странно мне было их видеть в штатском платье: всегда носившие военную форму, они изменились теперь до неузнаваемости. Внешне они были всегда веселы и шутили со сторожами. Дядя Николай Михайлович (историк) часто выходил из своей камеры во время уборки, а иногда вечером, во время ужина, стоял у громадного подоконника в коридоре и, между едой, неизменно продолжал разговаривать и шутить со сторожами. Он был в защитной офицерской фуражке без кокарды и в чечунчовом пиджаке. Таким я его помню в последнее наше свидание в коридоре. Другие дяди почти не выходили из своих камер.

Помню, как дядя Николай Михайлович прислал мне в камеру свою книгу об утиной охоте. Он был большой охотник, и когда узнал, что я не охочусь, даже обругал меня. Но так как я терпеть не могу убивать зверей, то эту книгу я даже не читал, а только просматривал иллюстрации.

Однажды вечером, после ужина, в тюрьме поднялась суматоха и большой шум. Оказалось, что приехал гроза Петрограда - сам Урицкий. Меня спросили, хочу ли я, чтобы он зашел ко мне. Я ответил утвердительно. Вскоре Урицкий вошел в мою камеру в сопровождении нескольких лиц, среди которых были большевистский градоначальник Шахов и наш симпатичный начальник тюрьмы. Когда вошел Урицкий, я остался в кровати в полулежачем положении и спросил его: