Алексей Семенов - Травень-остров

• Название: Травень-остров
• Автор: Алексей Семенов
• Издательство: Азбука
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2000
• ISBN: 5-267-00030-2

Сначала до Полуночного края вельхов, веннов и сегванов доходили только слухи о грозном нашествии степняков. Но вот появились беженцы из Полуденных стран, потом послы-разведчики хагана Гурцата, наконец, первые посланные дозоры кочевников форсируют реки, и храбрый венн Зорко из рода Серых Псов уходит на войну.

---

Зорко сидел на большом камне, один бок которого омывала вода, и болтал ногами, опущенными в ручей. Вода, хотя и стоял груден-месяц, была теплой и ласковой, мягкой и обволакивающей, убаюкивающей, уносящей усталость и пыль неблизкой дороги. Зачавкала вязкая и сырая земля, и пес, подошедший сзади после того, как вдоволь нагулялся по ольховому леску, понюхал воду, чихнул смешно и осторожно погрузил в поток передние лапы. Он остановился так, замерев и проверяя свои ощущения. Потом забрался в воду по брюхо и поплыл, погрузив голову чуть не до ушей, только черный нос уверенно торчал над поверхностью и сопел шумно. Проплыв туда-сюда саженей пять, пес выбрался на берег и отряхнулся, вертя всем телом, будто веретеном, от носа до кончика хвоста.

Зорко все это время чувствовал, что кто-то за ним наблюдает, но, кто это был, венн сказать не мог. Да и не мешал ему этот взгляд ничуть, потому что был рассеянным и направлен был отовсюду и на все, и на него, Зорко, и тут же сквозь него. Может, это ручей изучал окрестности, проникая в происходящее чутьем единого гибкого тела своего от истока до устья, а может, лес ольховый стерег свой покой, или холмы неусыпно следили за током времени.

Когда Зорко возвратился к руинам, призрачные всадники у восточного овида уже закончили свои скачки и изникли куда-то, оставив после себя еле слышный ветер, доносящий шепот невнятного и неведомого языка и хмельной вкус отдаленной недоступной тайны. Солнце стояло уже совсем низко: если вытянуть перед собой руки и одной ладонью подхватить его под нижний его край, а другой ладонью накрыть сверху макушку дальнего холма, то меж ладонями по вышине выйдет локоть, не более.

В такие часы духи еще не выходят на поверхность холмов, и напрасно сейчас ходить и пытаться их обнаружить, заглядывая под каждый куст волчника или боярышника, проверяя каждую ложбину. Душа, однако, уже полна предчувствия удивительного, и тому, кто готов воспринять и принять сердцем то, что готовят ему сумерки, являются несомненные знаки того, что ожидания его не будут обмануты. То вдруг зашуршит что-то по траве, будто торопливые чьи-то шаги, то вздрогнет почва, словно поблизости ударили о нее конские копыта, то отзвук голоса, то вспыхнувший и погасший внезапно свет явятся из ниоткуда и канут в никуда, то на углях костра возникнут и исчезнут тут же огненные письмена, так что и прочесть их не успеешь.

В круге, выложенном камнями, Зорко развел небольшой огонь. Небольшое помещение, впрочем, тут же заполнилось приятным теплом, и венн даже снял куртку. Камень, из которого сложены были древние крепости, обладал свойством не съедать даримое очагом тепло, но лишь не выпускать его наружу, а ветру и хладу, правившим за стенами, напротив, не давал доступа внутрь. Позже, когда солнце зайдет совсем и пытливые звезды начнут заглядывать под свод, чтобы посмотреть, кто это сегодня зажег в холмах одинокий огонь, отвечая им, Зорко намеревался занавесить проем широким плащом и так обезопасить себя от утреннего морозца, что поутру уже серебрил зеленую пока траву холмов инеем.

Пес, пока Зорко грел в берестяном котле воду и готовил себе ужин, уходил куда-то и время от времени появлялся, проверяя, на месте ли венн и все ли с ним ладно. Наверное, пес охотился, скорее всего мышковал, потому что, принюхиваясь к запаху готовящейся еды, не просил у Зорко кусочки, а снова пропадал.

Закат Зорко пропустить не смел. Открыться ночи, не поблагодарив небесный огонь, не проводив солнечное колесо повозки бога Дажа, было против обычаев веннских, и допрежь всего против себя. По ночам часть души человека возвращалась на небо вместе с этой повозкой и горела там звездой, одной из многих, а наутро снова возвращалась, вместе с солнцем. Делалось это для того, чтобы ни один человек, на свет рожденный по благословению богов, не остался ночью без их призора, когда без света в мире всякие удивительные вещи могут твориться и душа во сне уходит бродить по земле. Могут увести душу к себе навьи-предки, когда загостится она у них, либо духи неведомые, вроде встречника, или волшебные птицы, как Сирин, могут завлечь ее к себе или просто унести, или, что всего страшнее, может попасть она к Худичу в черные трещины, и оттуда уж назад не выбраться. Но когда сохранил хоть частицу души в своих владениях рачительный Даж, не останется человек пустым и бездушным и помнить будет о добром и худом, и совесть его, что внутренним светочем служит, не погаснет.

Духов вельхских Зорко не страшился, а солнце проводив как следует, и тем более.

На стенах башни и каменных столбах разрушенной крепости читал Зорко оставленные исчезнувшим племенем знаки. Вернее сказать, не читал, а смотрел, зане даже самые старые письмена, что знал Геллах, были моложе них. Венн выучился быстро читать и писать по-аррантски, и по-сегвански тоже, разъяснил ему Геллах и смысл вельхских рун, и даже по-саккаремски начинал венн понемногу говорить и разбираться в причудливой вязи буквиц далекого полуденного народа, но некому было рассказать ему о том, что скрывали руины.

Мойертах, впрочем, толковал, что и без наставника можно дознаться о том, что писано на этих стенах. «Всякий знак, — поучал вельх, — несет в себе смысл. Смысл же рождает в нас чувство. Если ты способен слушать себя, то от чувства сумеешь дойти до смысла. Даже если не сумеешь ты доподлинно узнать то, что хотели поведать нам ушедшие отсюда в безвестные века, тебе откроется то, что они чувствовали».

Может, и прав был сказитель, но покуда венн не мог дознаться, о чем свидетельствуют вырезанные на камне буквицы. В той нише, которую венн выбрал для ночлега, все стены были испещрены надписями, но с каким словом, с каким чувством скрестились когда-то пути каждого знака, венн, сколь ни гадал, ничего путного не придумал. И Зорко просто сидел и смотрел на озаренную багрово-медным костровым светом белую стену как на картину, не пытая каждую черту поодиночке, но рассматривая все писанное сразу, целиком, как есть.

Пес, закончивший наконец свою охоту, пришел и, угостившись остатками чечевичной похлебки, устроился у Зорко под боком, согревая человека щедрым живым теплом.

К ночи поднялся ветер, и огни звезд трепетали и мрели в его неистовых порывах, будто слезящиеся глаза. Шумел под холмом ольховник, шелестели кусты, и ко звукам этим примешивались какое-то бормотание, конское ржание, обрывки возгласов, плача и смеха, музыки арфы, бубна и свирели, песен. Новый натиск ветра надул плащ, закрывающий проем, будто ветрило, и сдвинул один из камней, коими прижат был к стене нижний край ткани. Пламя костра тут же съежилось и заметалось из стороны в сторону, беспорядочно, как космы, разбрасывая свои языки. Буквы на стене задергались, стали расплываться, сливаться где-то, а кое-где разделяться, образуя нечто целокупное, превращаясь в картину.

Ветер дул уже не порывами, а ровно, не переставая и сильно. Откуда-то из глубины, сокрытой буквицами, долетел вой, принадлежащий определенно волку, скликающему стаю. Зорко стало зябко, и он обернулся, чтобы поправить оттопырившуюся занавесь. Стены позади более не было. Не было, впрочем, и ничего иного. Мгла, густая, ровно кисель, клубилась и перетекала вокруг, но была она не вовсе черной и беспросветной, а уже темно-лиловой, будто небо перед восходом, когда до солнца еще далеко, но тьма ночная уже начинает отступать. Ровный бледный свет разливался откуда-то извне, скрытый пока пеленой. Рядом с Зорко остался только участок земляного пола, устланный сеном, камышом и хмелем, хворост, костер и черный пес, заново заворчавший, едва услышал волка.

А буквицы впереди продолжали преображаться, и Зорко, не успевая удивляться происходящим вокруг волшебным переменам, удивлялся тому, как это он не мог догадаться, что скрывает за собой каждый знак. Вот две соседних буквицы слились, и на их месте появилась рощица, вот еще одна разлилась ручьем, вот одна превратилась в гору, вельми высокую, а три одинаковых с нею перекинулись холмами. Сквозь еще видимый камень стены, ставший вдруг прозрачным, Зорко открывался подернутый дымкой полусумрака и тумана образ того же места, где он ныне находился, но преображенный неизъяснимо.

Гора на самом деле была гораздо ниже, да и холмы не были столь круты. Ольховник теперь совсем забился в распадок, а здесь он царил и на холмах, одевая некоторые полностью. И камни, и плиты, что лежали безжизненными и расколотыми, поднялись вдруг и соединились, вознеся вновь к лиловеющему небу стены и вежи. Волчий вой доносился откуда-то с полудня и заката, а совсем рядом, слева от себя, Зорко услышал внезапно явственный перестук серебряных молоточков.

Марево и туман пропали, как не было. Он был в той же нише, что и четверть колокола — вряд ли больше — тому назад. Только стены вокруг были не выщербленными и потрескавшимися, а гладкими и ровными. Надпись на стене осталась, только стала она не такой длинной, как запомнил ее венн. Костер, камыш, хмель, и пес, и еще сам Зорко, наверно, только и остались неизменными.