Канта Ибрагимов - Сказка Востока

• Название: Сказка Востока
• Автор: Канта Ибрагимов
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-900231-90-7

Роман «Сказка Востока» (2007) повествует об исторических событиях конца XIV — начала XV веков, о времени, когда на бескрайних просторах Евразии, от границ Китайского царства до берегов Средиземного моря, господствовала «империя» Тимура Великого (прозванного европейцами — Тамерланом), одного из самых жестоких последователей Чингисхана. Образу тирана-завоевателя в романе противостоит Молла Несарт — прототип Хаджа Насреддина, великого ученого, философа-гуманиста и пророка тех лет. Роман впервые опубликован в 2007 году.

Глубокий исторический анализ судьбоносных для современной цивилизации катаклизмов средневековья сочетается с занимательностью сюжета, не лишенного приключенческой выразительности и литературно-художественного вымысла.

Канта Ибрагимов — писатель, доктор экономических наук, профессор, академик Академии наук Чеченской Республики, лауреат Государственной премии Российской Федерации в области литературы и искусства, — известен широкому читателю по романам: «Прошедшие войны» (1999), «Седой Кавказ» (2001), «Учитель истории» (2003), «Детский мир» (2005), «Дом проблем» (2009).

---

КАНТА ИБРАГИМОВ СКАЗКА ВОСТОКА

Памяти отца — Ибрагимова Хамзата Исмаиловича

Вместо предисловия

Лишь в зрелом возрасте я впервые приехал в Москву и, попав на смотровую площадку Воробьевых гор, был просто потрясен масштабностью столицы СССР. Летнее утро было солнечным, освежающим, и воздух, хоть и прохладный, но не совсем прозрачный, с легкой дымкой загадочности, недосказанности, очарованности. И взглядом все не охватить, не насмотреться. Но мое внимание особенно привлекло одно величественное светлое здание, которое находилось совсем рядом, прямо над Москвой-рекой, а на крыше этого грандиозного сооружения позолотой блестела какая-то замысловатая, узорчатая конструкция, чем-то таинственным к себе маня.

Любопытство меня съедало. Я осмотрелся, кругом много людей, в основном, как я определил по виду, гости столицы. А вот несколько в стороне, облокотившись на холодные мраморные перила, курит, смотря в даль, импозантный мужчина в очках, по возрасту, быть может, немного старше меня; у него я и спросил, что это за здание.

— Это здание, — не глядя на меня, отвечал мужчина, — средоточие знаний, значит силы.

— Неужто ЦК КПСС?[1] — удивился я. Тогда москвич обернулся, бегло осмотрел меня и сказал:

— Еще важнее, действительно сила, основа основ государственности — Академия наук СССР.

— А что за символ на крыше? Вновь обернувшись, уже в упор глядя на меня, мужчина жадно докурил сигарету и вдруг резко отошел. Я думал, что подальше от моих докучливых вопросов, а он, бросив окурок в урну, вернулся и с иронией выдал:

— Это знак — золотые мозги Союза! — и, видимо, что-то заметив на моем лице, он более серьезно продолжил: — Я думаю, — его рука указала на здание, — архитектор замышлял это как некий символ химического соединения… Но на самом деле получилось как есть — лабиринт истории науки: сверху глянец, аж блестит, а внутри тех труб столько грязи, столько пыли, ржавчины и паутин интриг, что лучше не трогать и историю не ворошить.

— Интересно, — не сдержался я и, как открытие, выдал: — А я ведь историк!

— Неужели?! — совсем дружелюбным стало лицо мужчины. — Тогда мы коллеги, — он протянул руку, — Калмыков Иван Силантьевич.

Разговорившись, мы поняли, что являемся не просто коллегами, а специалистами по одной теме исследования — Октябрьской революции 1917 года в России. Расставаясь, мы обменялись адресами, и позже Калмыков (а он был доктором наук) мне много помогал. Но эта связь оборвалась. Причин тому много, а главное, по-моему мнению, в том, что объект нашего исследования потерял актуальность, ибо в России свершилась новая революция начала 90-х годов, страна СССР распалась, следом война на моей родине, в Чечне. К счастью, все войны когда-нибудь кончаются. А я, как и прежде, научный сотрудник. Наш так называемый научно-исследовательский институт, где я работаю ныне, расположен в полуразрушенном здании на окраине руин города Грозного. И здесь, если честно, не до науки: масса бытовых проблем. Вот газ сумели подвести, еще полгода за электричество боролись, а тут и вовсе счастье — телефон достался. И казалось, кто к нам позвонит, кто наш номер знает? А позвонили, межгород, даже из Москвы, и лично меня, простого научного сотрудника, подозвали. Связь плохая, ничего не слышно, потом отключили напряжение, а когда вновь подали — поступил факс.

Оказывается, Институт этнологии и антропологии Российской академии наук совместно с каким-то международным гуманитарным фондом провел Круглый стол по проблемам войны и мира на Северном Кавказе. По материалам выступлений готовится сборник. Я включен в состав редколлегии, что весьма почетно. Но это не все. Хотя я и не присутствовал на заседании, от меня требуется предисловие и еще — развернутая статья, характеризующая современное социально-экономическое состояние Чеченской Республики.

Внизу — контактный телефон, фамилия — Калмыков Иван Силантьевич. Сразу позвонил, повезло: услышал позабытый было голос.

— Это я тебя включил в редколлегию, — из-за плохой слышимости Иван Силантьевич кричит.

Я хотел было возразить: не побывав на заседании, как писать предисловие.

— А вот так и писать! — постановил Калмыков. — Ты ведь видишь, как искажают историю, все налицо, точнее, с оглядкой на лица. Нам, ученым, надо хоть как-то выправлять ситуацию. Так что срочно вылетай.

Самолетом — дорого, да и из Грозного не летают, так что только через два дня поездом прибыл в Москву и прямо с вокзала на метро добрался до площади Гагарина, надолго уставился в высотное здание Российской академии наук.

Была зима, холодно, ветрено, низкое хмурое небо и редкий колючий снег. А конструкция на крыше уже не блестит. И почему это «лабиринт» или «золотые мозги России»? Может быть, ненужное нагромождение? Кто-то поумничал. А скорее, я что-то недопонимаю.

При входе в здание никакого трепета не было, были проблемы: пропуск не заказан, узнав, что из Чечни, придирчиво, с подозрением осматривали.

В лифте нужный мне этаж оказался последним. Прямо в «лабиринт», под «мозги». К удовлетворению, Калмыков встречал меня у лифта. Как всегда подтянутый, но поношенный, впрочем, как и я.

— Ты почему так долго? — будто мы только вчера расстались, он по-простецки подал руку.

— Готовил статью, — так же сходу стал оправдываться я.

— Да кто ее читать будет, — махнул Иван Силантьевич небрежно рукой, приглашая меня, двинулся по странному зигзагообразному пустому коридору, где заблудиться немудрено.

Кабинет Калмыкова где-то в тупике, зато просторный, светлый. По легкой пыли на столах видно, что здесь мало и редко кто бывает. Я сразу подошел к окну, вид из которого был от высоты головокружительный.

— Так, некогда-некогда, — торопился Иван Силантьевич, — давай свои материалы.

В моем портфеле сверху, чтобы не разбилась, лежала бутылка коньяка, так сказать, гостинец с юга.

— Ну, кавказцы, вы не можете без этого, — словно недоволен, развел руками хозяин. — Так, а это статья, — он вскользь перелистал ее, — очень много, надо наполовину сократить. А где вступление?

— Как я мог написать вступление, — теперь и я развел руками, — если с материалами Круглого стола вовсе не знаком?

— Ну да, — Калмыков сел, довольно шустро снял очки, надел другие, стал разглядывать этикетку: — Ваш коньяк?.. О, какие у вас были коньяки!.. Наурский винзавод, пять лет выдержки, — читал он. — Неужели правда?

— Я пожал плечами.

— После проверим, — он встал. — А сейчас, — положил руку на внушительную пачку бумаг, — вот все материалы, забирай в гостиницу. Номер забронирован, завтра к обеду жду с предисловием.

— Как к обеду? — взмолился я.

— Всего две странички, — он по-свойски похлопал меня по плечу, как бы выпроваживая, стал помогать собираться, оправдываясь: — Прости, у меня сегодня чертовски много дел, надо идти.

Мы вместе покинули здание академии, и я хотел было на улице спросить кое-что про «лабиринт», но Иван Силантьевич, как и при встрече, сухо протянул руку, растворился в снежных сумерках столицы.

По сравнению с моим бытом в Грозном, условия академической гостиницы были просто шикарными, правда небольшой телевизор барахлил, но это было к лучшему: надо скорее ознакомиться с материалами сборника.

Несколько первых статей — только о добре и мире, и даже гордость берет за свой многострадальный, мирный, трудолюбивый народ. Но вот статья, где с самого начала ненависть, клевета. В итоге — бомбы на головы чеченцев, как заслуженная кара.

Теперь я уже читал внимательно. Еще в двух-трех статьях почти то же самое, если не хуже, вплоть до того, что и депортировали чеченцев правильно. До утра просидел. Злость во мне кипит. Вывод один — провокация: меня специально включили в академическую редколлегию, мол, что вы хотите, редактор — чеченец, все верно и подтверждено.

До обеда время еще было, но я не мог заснуть. В полдень был уже в здании под «лабиринтом». Пропуск не выписан, телефон не отвечает. Отягощенный пачкой рукописей, я прослонялся на сквозняке в прихожей не один час. Давно бы ушел, знай, куда деть чужие материалы. Усталый, разбитый и злой, в сгущающихся сумерках я уже медленно спускался по заснеженному мрамору парадной лестницы, как в упор столкнулся с запыхавшимся Калмыковым.

— Извини, извини, — не давая ничего сказать, потащил он меня обратно под «лабиринт».

В полумраке лифта сквозь запотевшие очки он виновато пытался заглянуть в мое лицо и, видя мою хмурь, тяжело вздыхая, перевел взгляд на свои разбухшие, изношенные сапоги. Пока старый лифт скрипя, почти на каждом этаже останавливаясь, полз до самого верха, Калмыков, будто бы для убедительности кивая головой, печально вымолвил: