Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть

• Название: Укради у мертвого смерть
• Автор: Валериан Скворцов
• Издательство: Дрофа
• Жанр: Боевик
• Год: 1994
• ISBN: 5-87675-035-2

В сборник Валериана Скворцова включены два романа. В рома­не «Укради у мертвого смерть» основные события разворачиваются в Сингапуре и Бангкоке. Мастер биржевых кризисов, расчетливый делец Клео Сурапато, бывший наемник-легионер Бруно Лябасти, рвущийся в воротилы транснационального бизнеса в Азии, финан­сист Севастьянов, родившийся в Харбине журналист Шемякин и другие герои романа оказываются втянутыми в беспощадную схватку вокруг выкраденных у московского банка нескольких мил­лионов долларов, возвращение или потеря которых в конце концов оказывается для многих из них вопросом жизни и смерти.

«Одинокий рулевой в красной лодке» — роман, написанный на основе действительных событий. Бывший таиландский солдат-на­емник Палавек, проработав вышибалой в бангкокском притоне, по­падает в полпотовский отряд в Камбодже. После разгрома отряда он отдается пиратскому промыслу…

---

Сидя в такси, которое покатило не через цитадель, а вок­руг по Чайпум-роуд и дальше по Манинопхарат-роуд, Бэзил наблюдал, как за несколько часов изменился город.

Бедствие нелепо спланированных развертывающихся маневров коснулось только окраинных улиц. Происходив­шее не стало еще обыденностью, сохраняло свежесть нелепо­сти, привкус ненастоящего, фарса, хотя в этот фарс втягива­лись сотни солдат, «красных быков» и сельских скаутов. Выдвигались военизированные гражданские формирова­ния, бойцы которых занимали основные перекрестки, про­езды, разбивали во дворах административных домов и школ палатки, развертывали боевую технику. Возбуждение солдат перерастало в ощущение вседозволенности. С улиц исчезали прохожие и торговцы, стальные решетки и жалюзи опусти­лись в лавках.

Водитель нервничал и дергал машину.

Триста ступеней между шершавыми пористыми тулови­щами пары каменных змей, сползающих с макушки горы Сутхеп к шоссе, Бэзил преодолевал, отдыхая и разглядывая открывающуюся шире и шире панораму Чиенгмая. Сквозь жирные безлистные ветви деревьев, русского названия кото­рым нет, геометрически четко проступало аэродромное по­ле, розовели стены цитадели и черепичные крыши над тем­ными полосами узких улочек. Восточнее пятно города становилось мутноватым и сливалось с маревом.

Лестница, пока Бэзил поднимался, оставалась безлюд­ной. Он постоял несколько минут, не доходя десятка ступе­ней до вершины, где горела позолотой острая ступа, обрам­ленная неправдоподобно голубым небом.

Бэзил открыл футляр магнитофона, проверил батареи, ход пленки, установил уровень записи. Потертая кожаная коробка, сшитая лет десять назад в Ханое не очень искусным шорником, создавала видимость, будто в ней находится фо­токамера.

Две американские старухи с одинаковыми сумочками на локтях, одна в красном, другая в белом платьях разглядыва­ли граненую золотую гору, вокруг шпиля которой гудели под ветром растяжки. Из-за белых колонн жавшейся к обрыву библиотеки — мондопа — в сторону подвешенных гирлян­дой колоколов, где остановился, оглядываясь, Бэзил, дви­нулся монах. За ним, потягиваясь, со сворачиваемой вбок сладостной зевотой мордой, тащился белый пес.

Бэзил сложил ладони перед грудью. Выбритое темя бигкху блеснуло в легком кивке. На кончике плоского носа си­дели очки с зеркальными стеклами. Бузил подумал, приме­тив в них свое отражение, что следовало бы улыбнуться. Бигкху улыбнулся в ответ. Под мышкой он держал пластмас­совый скоросшиватель с торчащими закладками.

—   Я — Бэзил Шемякин, журналист, — сказал Бэзил по- английски.

—     Добро пожаловать. Преподобный согласился побесе­довать с вами.

Они прошли к белой часовне с двускатной, ломающейся на изгибе крышей. Высокий старик с длинным безучастным лицом едва кивнул, отвечая на приветствие. Пятясь, присе­дая, бигкху отодвинулся в тень.

—     Господин Ченгпрадит передал мне бумагу с вашими вопросами. Я размышлял над ними». Ваши мирские инте­ресы, как и наши монастырские, я вижу, двойственны. Ми­ряне, для которых вы пишете, судя по всему, обеспокоены событиями в материальном мире. Но беспокойство это вы­звано нравственными соображениями. Мы же не беспоко­имся о земном вообще. Наша забота — воздать ритуалами, образом жизни и собственным поведением в миру почести нравственным принципам Будды, суть которых — проще­ние, терпение, взаимопонимание и доброта. Может, добро вам представляется достижимым только через привнесение страданий другим и через собственные страдания. Вы хотите изменить мир вещей. Мы хотим изменить внутренний мир человека. Наш путь чище...

Преподобный говорил, глядя в сторону, на свою циновку, серебряную чашу с водой и метелку-кропильницу, подле которых его поджидали на коленях пять-шесть человек.

Отповедь была очевидной. Первый вопрос Бэзил сфор­мулировал так: отношение буддистских кругов к неблагопо­лучному материальному положению крестьян, к падению нравов под воздействием чуждых национальным традициям влияний. Приходилось придерживаться абстракций.

—    Преподобный, как же будут разрешены противоречия земного мира? Мы все, стало быть, должны уйти из него по дороге самоусовершенствования? Что же останется от обще­ства? Да и достижимо ли это?

—     Разрешение противоречий в так называемом совре­менном обществе, как обещают лидеры людей, живущих в нем, состоится в будущем и зависит от технологических и экономических перемен. Возникла окружающая среда или новая природа, которая является производной от изобретен­ных технологий и комфорта. То есть производной от культу­ры вашего общества, созданной по моделям ваших представ­лений о мире. И чем больше люди погрязают в такой природе, тем больше они сами для себя усложняют собствен­ное существование. В один прекрасный день, окончательно запутавшись, люди выберут такую схему сведения воедино своих представлений о мире, которая, по существу, не будет отличаться от древних мифологий, от мифов, принятых у нас здесь, в пагоде... Разве не чувство ностальгии по гармо­ничному представлению о настоящем мире, утраченном еще вашими предками, водит вас, иностранцев, по Ват Дой Сутхеп? Мне кажется, ваш интерес, в том числе и к моим мыс­лям, пронизан именно этим чувством...

—   А отношение бонз к военным, преподобный? Мне ли напоминать о буддистах, сжигавшихся десять лет назад в Сайгоне?

—      Многие военнослужащие принимают постриг, уво­лившись из армии. Мы — против сражений. Но мы никого не призываем к миру. Мы только подаем пример жертвен­ности во имя мира... Но в целом это — мирские заботы...

Бэзил не включил магнитофон. Старик разговаривал и ничего не говорил. В монастыре Дой Сутхеп исповедовали «хинаяну», или буддизм «малой колесницы», который в от­личие от «махаяны» — «большой колесницы», предписывал поиски спасения прежде всего для себя лично. Эта религия не знала религиозных войн. Ее приверженцы ничего не хо­тели знать о других войнах.

Молодой бигкху выдвинулся из тени, чтобы проводить Бэзила.

Острая боль от толчка в спину каким-то стержнем.

—  Не дергаться! Не кричать! Не звать на помощь! Руки за спину! — с акцентом прозвучало по-английски из-за плеча.

Запястья захлестнули ремешком, стянули, грубо обхва­тили сзади вокруг пояса. Прижатый спиной к напавшему, Бэзил пятился вслед за ним. Справа вытягивалась мускули­стая рука с парабеллумом. Кожух сдвинут на взвод. Краска на стволе потертостей не имела. Четко выбитая надпись мар­ки — «беретта-билити, модель 92 Б парабеллум».

Монахи исчезли.

Две фигуры метнулись за красную ограду ступы, уходя из зоны огня. Схвативший Бэзила крикнул им что-то по-тайски, резче рванул за собой. Почти падая, они ввалились в выбитую пяткой дверь библиотеки.

Теперь его держали за брючный ремень, поставив в узком входе в книгохранилище лицом во двор. Человек из-за спи­ны еще с минуту кричал по-тайски, срывая голос, иногда замолкая и хрипя высохшим горлом. Бэзил почувствовал, что нестерпимо хочет пить. Парабеллум торчал у правого локтя, и какие-то люди, которых Бэзил против солнца не мог разглядеть, жались, присев или упав на каменные плиты, у ограды.

Его еще дернули назад. Дверь захлопнулась. С подворья монастыря теперь, наверное, виднелась только голова Бэзи­ла в верхней забранной решеткой части дверных створок.

—     Не шевелитесь, — сказал на этот раз женский голос по-английски. — Вам не причинят зла, господин иностра­нец. Успокойтесь. Это вынужденная мера. Вас отпустят. Вы пробудете некоторое время заложником.

—   Кто вы? Ваше поведение возмутительно!

—   Мы не задаем вам вопросов. Не задавайте и вы.

—   Я могу сесть?

—   Да, строго в дверях. Лицом на выход.

Бэзил, скрючившись, опустился, подгибая ноги. Держав­ший его за ремень ткнул ногой створки. Солнце ослепило.

Стены мондопа казались толстыми, и вывалиться из дверного проема одним движением в сторону, из зоны дося­гаемости парабеллума за спиной, представлялось невозмож­ным. Подташнивало. Разбирала злость. Стрелять те, кто, за­легши у ограды, блокировал вход, вряд ли решатся. Насилие в пагоде, тем более стрельба, — святотатство, на которое тайцы не решатся. Руки затекли.

—   Эй, вы, как вас, — сказал Бэзил, оглядываясь и ничего не различая в полумраке мондопа. — Вы превратите меня в инвалида. Руки затекают. Перевяжите эту веревку иначе.